— Вот мой корабль. Как? Нравится?
«Такое море и у меня в лесу было бы, — усмехнулся про себя Сашка. — Точно такое и сулил мне Колька Свиридов».
— И пират есть, — улыбнулся комсорг, поймав насмешливый взгляд Качанова. — Пират!
Из немецкого снарядного ящика, приспособленного под конуру, выполз на передних лапах большой серый пес. Не поднимаясь с земли, зевнул, потянулся, тряхнул всем телом, отчего с шерсти полетели опилки и стружки. Снова зевнул и, гремя цепью, скрылся в конуре.
— Ох, и лентяй! — проговорил Степан Петрович. — Хотя бы гавкнул для солидности, Пират!
Пират, положив морду на лапы, прикрыл глаза.
— Вот пес, — засмеялся Кольцов. — Еще до войны я его на фотоаппарат выменял: думал, овчарка. Цвет-то серый, и уши торчали, когда щенком был. Потом обвисли уши, и оказалась у меня в доме обыкновенная дворняжка.
Степан Петрович пригласил ребят в дом. В маленьких комнатках холоднее, чем на дворе. В доме чисто и уютно. Ребята знали, что Степан Петрович не женат. Но откуда же на окнах чистые, накрахмаленные занавески? В аккуратных деревянных рамках портреты писателей, вышитые крестом. Пусть рамки сделал сам комсорг, а вышивки?
Над маленьким письменным столом висит желтый барометр. Стрелка показывает «Переменно». На столе сверкающая медная модель пирса с цепью и якорем. На якоре лежит ручка, выточенная в форме торпеды.
— Где это вы такую штуковину купили? — не выдержал Цоба. — Это же стоит, ого!
— Такой штуки нигде не купишь, — ответил Кольцов. — Сам сделал.
— Сами? — удивились хором ремесленники.
— Да, и в войну дело в руках не остыло. Вот и мастерил в свободные от вахты часы. У нас на корабле многие этим занимались. — И, улыбнувшись, словно вспомнив что-то, Кольцов добавил: — Кружок даже такой организовали. Руководить меня заставили. Мы такие штуки вытачивали. Сейчас во флотском музее хранятся.
— Здорово!
— Вот бы и нам такой кружок?
— А что? — обрадовался Степан Петрович. — Инструмент есть, желание есть. Остальное от нас зависит.
— Дывысь, хлопцы, — крикнул вдруг Мишка, указывая на фотографию в ракушечной рамке. — Цэ ж наш Павел Андреевич! Хиба и вин моряком був?
— Гвардии капитан третьего ранга Кукин, — торжественно произнес Кольцов. — Мой непосредственный командир, вместе мы воевали, вместе списались и вместе сюда, в Тирасполь, приехали. Повидал он на своем веку. Вот поживете, узнаете, что за директор у нас.
Во дворе хлопнула калитка. Степан Петрович выглянул в окно:
— Полундра, боцман идет. Вроде чисто в комнате, а? Строгий у меня боцман. Сестренка моя, Иринка.
— Степа! — раздался звонкий девичий голосок. — На, прочти вот «Днестровскую правду». Расписали про… О! Да тут и герои в полном сборе! Здравствуйте!
Сашка остолбенел. Иринка! Вот как ее зовут. Потому-то она и знает все.
— Ну чего вы будто воды в рот набрали? Читали? Нет? Тут же про вас, про вас! Вот.
Ремесленники подошли к Иринке. Только Сашка остался на месте. Так запросто перед всеми, перед комсоргом выдать свои чувства! И чего вот смотреть в окно, когда все в газету смотрят? Глупо же? Глупо. С опозданием до Сашкиного слуха дошли слова:
— «Благодаря этой инициативе ремесленное училище металлистов сможет выполнить важный заказ механического завода. Сейчас уже сдано более тридцати тонн ценного металлургического сырья. В дни воскресников особенно отличаются учащиеся Цоба, Брятов, Сырбу, Качанов, Потапенко. Они составили свои личные планы и теперь постоянно их перевыполняют…» — ну и так далее, в том же духе. Читайте. Там и про нас сказано. — Иринка отдала газету Цобе и сразу же по-домашнему, ласково обратилась к брату: — Чаю попьем?
— Играй на чай, товарищ боцман! Хлопцы, полундра! Раздвигай стол! Все на камбуз!
Сашку опять пробрал озноб. Еще чего не хватало, в ее доме чай пить. Он покосился на свои руки. Ну так и есть: стружка въелась, ничем не выковырнешь. Утащил их комсорг из цеха, даже не успели помыться.
— Ну ты чего, Качанов, словно к полу прирос? — окликнул Сашку Степан Петрович.
На столе появились конфеты, печенье. Ребята глотали слюну, косились на лакомства, выставленные на высокой вазе.
— Не стесняйтесь, мальчики, садитесь, — приглашала к столу Иринка.
— Да мы не хотим, — соврал Сашка.
Все невольно рассмеялись.
— Не трави, Сашок, — улыбаясь, проговорил Кольцов. — Чтобы не хотел конфет, не поверю. В училище вам этих вещей пока еще не дают.
— Да у меня руки… — растерянно проговорил Сашка. — Где же можно умыться?
— А это нам сейчас боцман организует. Иринка, слей Александру.
Иринка глянула на Сашку. Она тоже впервые слышала его имя. От этого взгляда Сашка смутился и заторопился во двор.
— Вот сюда, Саша, под яблоню. Там пемза и мыло.
Блестящие от металлической пыли руки отмывались с трудом.
В яблоневом цвету гудели пчелы. Изредка падали лепестки, они медленно осыпались и, кружась, просвечивались на солнце.
— Я тоже люблю стихи, — сказала Иринка. — Особенно Лермонтова люблю.
Иринка подняла ковш. Расплескала воду. Кристальные брызги упали на траву. Торжественно произнесла:
Когда весной разбитый лед
Рекой взволнованной идет,
Когда среди полей местами
Чернеет голая земля
И мгла ложится облаками
На полуюные поля…
Иринка задумалась.
— Скучно, — проговорил Сашка.
— Что ты? — удивилась Иринка. — Поэту было скучно, оттого и стихи…
— Я бы про весну не так писал. — Сашка помолчал, прислушиваясь к жужжанию пчел.
— Вот и пиши как знаешь.
— Да, — вздохнул Сашка. — На словах одно, а…
— А на бумаге: «На берегу, где Днестр зеркальный, нечаянно вам надавал». Так? — Иринка рассмеялась.
— Я же просил тебя не смеяться, — нахмурился Сашка.
— Не обижайся. Наоборот, хочу просить тебя еще написать стихи.
— Про что?
— Про Первое мая, про рабочий праздник. Чтоб девочки послушали да не считали бы вас хулиганами.
— А я думал…
Сашка все время ждал, что же скажет Иринка о его стихах? Не возвращает она их, значит, понравились.
— Ой! — вскрикнула Иринка. — Пчела!..
— Где? — вскинулся Сашка.
— У меня на шее. Сейчас ужалит!
— Не трогай руками. Я водой ее. Не дыши.
Сашка налил в ладонь воды и занес руку.
Пчела спокойно сидела на синеватой жилке. Жилка то вздувалась, то снова исчезала, и желтая пчела терпеливо покачивалась на ней.
Сашка брызнул водой на пчелу. Пчела упала на траву. Прозрачные ее крылышки слиплись.
— Что ты наделал? Ей ведь надо летать. Как же она теперь?
Иринка присела и попыталась сухой веткой приподнять пчелу.
— Обсохнет, — сказал спокойно Сашка и тоже присел.
Иринка сосредоточенно рассматривала желтое тело с темными полосками.
— Посмотри, Саша, какая лохматая лапка у нее. Это щеточка, и корзинка тут же. В нее пчела собирает пыльцу.
Сашка молчал. Он смотрел не на пчелу, а на Иринку. Лицо ее было близко-близко, и волнистые каштановые волосы пламенели на солнце.
Крылышки у пчелы подсохли. Она встряхнула ими, пробежала по зеленому стеблю и полетела. Иринка проследила за полетом пчелы. Затем повернулась к Сашке и тихо прошептала:
— А про то не пиши, хорошо?
— Про что? — смутился Сашка.
— Ну… — Иринка потупилась, — как там: «…душу жаром опалила струя прекрасных ваших глаз». Хорошо, Сашок? Не обижайся только…
КИСЛЫЕ ЯБЛОЧКИ
Шум на следующий день в цехе у токарей был немалый. Владимир Иванович с трудом утихомирил своих питомцев. Все конусные насадки оказались годными.
Токари бродили по цеху и хмуро поглядывали на Цобу и Сашку. Делать было нечего.
— Хитрюги, втихомолку — раз — и подавай им вымпел, — возмущался Спирочкин. — А ты, Додон, не отдавай флажок. Это нечестно.
— Заткнись, Помидор, — одернул друга Мишка, — туточки усе честно. Тики шо мы зараз робытимо?
— Не огорчайтесь, ребята, — улыбался мастер. — Это очень кстати, что нет пока работы. Вот сдадим заводу насадки и начнем сборку дождевальных установок.
— А зараз шо робыть?
— Воевать с Днестром.
В эти дни начала лета, когда приднестровские сады сбрасывают цвет и на яблонях завязываются кислющие плоды, Днестр разливается. У Тернополя и Хмельницка набухают маленькие речушки Стрыпа, Сирет, Ушица. Они несут с Гологор талые воды.
Днестр мутнеет и вздувается. На резких поворотах пенистая вода подмывает и обрушивает высокие кручи вместе с фруктовыми деревьями. Огромные груши и яблони, похожие на зеленые островки, медленно плывут вниз по течению.
На противоположных отлогих берегах вода заливает огороды.
У Тирасполя Днестр особенно свирепеет. Вода пенится возле берегов, клокочет тысячами водоворотов. Тираспольчанам это запоздалое половодье приносит много хлопот. Чтобы сдержать воду, почти каждую весну жители насыпают вдоль берега огромные земляные валы.
Ремесленники пришли на берег с песнями, на плечах, будто винтовки, лопаты. Следом лохматый Фердинанд тащил повозку, груженную носилками и пустыми ведрами.
— Ревет стихия, бушует! — подходя к обрыву, крикнул Сашка.
— Стихия, хай ей бис, — пробурчал Потапенко, втыкая лопату в сырую землю. — Возись туточки с ней, колы станки стоят.
— Качанов, отойди сейчас же от обрыва! — потребовал Владимир Иванович. — Рухнет!
За работу принялись дружно. К полудню солнце стало сильно припекать. Гимнастерки у ребят потемнели от пота. А земляной вал на участке пятой группы рос медленно.
— Хлопцы, как бы не догнала нас вода, — беспокоился Владимир Иванович. Он разделся до пояса и носил землю в паре с Борисом Цобой. Сашка грузил землю на носилки. Земля была мягкая, легко поддавалась лопате.
Спирочкин снял майку, смочил ее, намотал на голову, будто чалму, и подошел к мастеру.
— Что-то голова болит, — жалобно заговорил он, усиленно растирая лоб.
— Пойди, Аркадий, в тень, отдохни, — предложил Владимир Иванович.