Что-то переменилось. Такое впечатление, будто меня просеивают сквозь сито, причем оно пропускает только мои лучшие качества. И в результате получится новое, лучшее «я».
Четыре колибриля. Лейденский человечек проявляет все больше странностей в поведении: пытается построить что-то из жидкости в бутылке. Вода проливается между крохотными пальчиками, но Гельмгольма это не останавливает, он продолжает попытки.
«Одиночество — лучший друг безумия», — кажется, это сказал Гуццек Фано. Или Трипель Штейфок?
Долго думал, кто бы мог испортить аураграмму. Подозреваю Гельмгольма. Он в заговоре против меня. Но с кем? И кто выпустил его из бутылки?
Что, если я сам?
Если бы плоское казалось смешным, все бы смеялись над тарелками.
Пытался вспомнить кого-то, кого не знаю.
Все утро пытался выбраться с маяка через замочную скважину. Не смог.
Нужно убить Гельмгольма.
Но как?
Смейк отложил дневник. Последние записи очень странные. Может, Колибриль шутит? Может, ему надоело вести дневник, и он просто дурачится? Смейк огляделся. Ему показалось, будто, пока он читал, доктор заглядывал через плечо.
Не знаю, стоит ли об этом упоминать, но вчера вечером я встретил отца. Я было подумал, что это мое отражение в старом зеркале, но встретил его, поднимаясь по лестнице. Отец спускался мне навстречу и даже не удостоил взглядом. Все это очень странно, ведь мой отец умер пятьдесят лет назад.
И подобные труднообъяснимые происшествия часто случаются в последнее время. Беспокоит ли это меня? Вообще-то, нет. И вот что странно: чем чаще происходят подобные вещи, тем меньше внимания я на них обращаю.
Сколько там на оптометре? Да все равно.
Неужели это я писал в предыдущие четыре дня? Ну да, почерк-то мой. Но что это за бред? Я что, спятил?
Совершенно не помню последние четыре дня. Боюсь, я болен. Рецидив демонского гриппа?
Чувствую себя нехорошо: я рассеян, нервничаю, меня бросает в жар. Если бы не аураграмма, которая вот-вот будет готова, давно забросил бы работу.
Странная запись за вчерашний день. Предыдущие четыре записи, безусловно, мои. Но кто же вчера писал? Странно: почерк мой. Может, это карлик, которого я встретил на лестнице? Уж не околачивается ли тут где-нибудь мой двойник? Он-то и вступил в заговор с лейденским человечком.
Надо быть начеку! Теперь даже самому себе нельзя верить ни на грош.
Хотел сходить в город за покупками, но вновь не удалось выйти через замочную скважину.
Мне следует похудеть.
Похудел, как и планировал, потерял весь свой вес за один день. Одно неудобство: теперь я невидим, то есть меня не существует.
Зато я стал беспрепятственно проходить в замочную скважину. Летаю в тумане, как вольный дух.
Ночью из-под земли слышалась странная музыка. За рокотом волн я сумел разобрать таинственное послание, но его еще предстоит расшифровать.
О, Набгау из Набогаув, винупоюсь бете! Я жутоничу Гольмгельма! Я жутоничу Бриликоля! О, Набгау из Набогаув, винупоюсь бете!
О, Набгау из Набогаув, винупоюсь бете! Я жутоничу Гольмгельма! Я жутоничу Бриликоля! О, Набгау из Набогаув, винупоюсь бете!
О, Набгау из Набогаув, винупоюсь бете! Я жутоничу Гольмгельма! Я жутоничу Бриликоля! О, Набгау из Набогаув, винупоюсь бете!
Смейк пропустил несколько страниц — одни и те же бессмысленные каракули повторялись бесконечно. Что бы это все значило? Неужто Колибриль и впрямь спятил? Или подался в писатели и пишет роман для собственного удовольствия.
Наконец снова пошел связный текст.
Опять провал в памяти. Два дня! Неужели я написал всю эту галиматью? Что все это значит? Нет, так дальше не пойдет, нужно отсюда убираться.
Проснувшись утром с сильной болью во всем теле, обнаружил, что трупик Гельмгольма плавает в бутылке. Может, его убил образец тумана? Или я?
Сегодня днем займусь расшифровкой аураграммы. А завтра смазываю лыжи.
Расшифровал аураграмму. Чувствую себя скверно, и не только от того, что я на ней увидел. Вероятно, остались считаные минуты, что я в твердой памяти, скоро туман опять сведет меня с ума. Некогда объяснять, вот лишь важнейшие факты.
Первое: туман этот вовсе не явление природы, а живое существо. На аураграмме четко видна органическая структура. Возможно, я имею дело с живым газом.
Второе: местные жители состоят с этим существом в тайном союзе. Я подозреваю даже некий болезненный симбиоз.
Третье: туман сводит всех чужаков с ума. Уж я-то знаю, о чем говорю.
Четвертое: Туман-город — это ловушка! У меня нет этому объяснения, да и намерения тумангородцев мне неизвестны, но подозреваю, что они дурные.
Пятое: есть какая-то связь между Туман-городом и слухами о подземном мире! Такой органической структуры, как на аураграмме, нет ни у одного известного мне существа в нашем мире. Туман поднимается не с моря. Он идет из-под земли!
Если эти записи найдет приезжий, пусть они послужат ему предупреждением: ты, читающий теперь эти строки, беги! Беги, если еще можешь!
Стучат в дверь.
Они пришли.
Они пришли, чтобы забрать меня.
На этом дневник Колибриля обрывался. Смейк будто очнулся от кошмарного сна: по лбу струился пот, он не сразу вспомнил, где находится.
За окном маяка клубился туман: казалось, это гигантское привидение размахивает саваном. За чтением Смейк не заметил, как наступило утро.
— Я в Туман-городе, — вздохнул он.
В дверь постучали, и Смейк от испуга выронил дневник.
— Доктор Колибриль, ну наконец-то! — облегченно воскликнул он.
Смейк подполз к окну.
Все застилал туман, впрочем, не слишком густой, и Смейк увидал, что все жители Туман-города собрались внизу, окружив маяк. Они молча пялили на Смейка водянистые глаза.
— Они пришли, — пробормотал он. — Они пришли, чтобы забрать меня.
V.ГРИНЦОЛЬД И ЛЬВИНЫЙ ЗЕВ
— Румо, сегодня вместо фехтования идем на ярмарку!
Друзья зашагали в сторону восточной городской стены. Урс был в приподнятом настроении: вот уже несколько дней он грезил только о ярмарке. Бесчисленные ленты незнакомых запахов развевались над городом, и Румо ждал этого события со смешанными чувствами. Если верить Урсу, главное на ярмарке — съесть как можно больше всевозможной нездоровой пищи.
У городских ворот стоял такой шум, что обоим пришлось повысить голос, чтобы понимать друг друга.
— Эй, приятель, я ждал этого целый год! — воскликнул Урс, потирая лапы. — Шатер чудес. Паровое пиво. Мышиные пузыри.
— Мышиные пузыри? — изумился Румо.
Урс протянул ему кошелек.
— Вот! Ярмарочные деньги. С приветом от бургомистра.
Размах зрелища был таков, что Румо удивился, как маленький щенок, впервые увидавший бенгальский огонь. Сотни шатров всех размеров, цветов и форм раскинулись вокруг Вольпертинга. В глазах рябит от ярких вывесок, факелов, флажков, вымпелов, гирлянд. Круглые шатры с островерхими крышами, квадратные с плоскими, восьмиугольные с четырьмя куполами, крохотные — не больше метра высотой — и гигантские, словно замки, устремившие в ночное небо свои башни. Целый город, со своими улицами и площадями, деревянными тротуарами, лестницами и мостами, простирается до самого леса, лавки расположились и на понтонах, перекинутых через городской ров, есть даже плавучие палатки, стоявшие на лодках и плотах. Ярмарка вокруг Вольпертинга будто в одночасье выросла из-под земли, и продлится веселая осада города целую неделю.
Особенно Румо поразился многообразию народов Цамонии, представителей многих из них ему прежде встречать не приходилось. Тут были вольтерки и мумы, коричные человечки и псовичи, берты и фолтигорки, квакши и менады, горные карлики, галугатцы и йети, псы-хаски и венецианские человечки, подземные гномы и полувеликаны, пыльные человечки, демоны-рикши и цанталфигоры. Многие из них вырядились в странную одежду, нацепили маски, картонные головы и фальшивые носы, ходят на ходулях или ездят на причудливых машинах, размахивая яркими флагами, и даже разгуливают в костюмах овощей. Все это для Румо в диковинку. Фокусники изрыгают огонь, жонглируют горящими факелами и даже говорящими головами.
Румо прислушался. Воздух оглашают звуки, каких не услышишь в Вольпертинге: поющие пилы, металлофон, вой псовичей, крики демонов, звуки трещоток и губных гармошек, звон бубенчиков. Повсюду смех, крики ужаса из комнаты страха, плач волынки. Толпы музыкантов, всеми силами добиваясь расположения публики, стараются переиграть друг друга на замысловатых инструментах. Басы гремят так, что земля дрожит, девушка-квакша поет звонким сопрано о безответной любви на древнецамонийском наречии, лавочники громко перебраниваются. Фейерверки со свистом взлетают в небо, надрываются бумажные пищалки, грохочут жестяные барабаны. Ярко раскрашенный демон-рикша выскочил прямо перед Румо, осыпав его ярким конфетти.