— Ничего не знаю! — выкрикнул Костя. — Кто куда приходил — при чем тут я?
Застучали палочки занавески, в кухню вошел Цыпин.
— Ты чего раскричался? — спросил, ставя на стол бутылку «Московской».
— А чего он ко мне привязался? — Костю было не узнать: лицо побагровело, губы прыгали. — Лёньку Го-гольдберга огра-грабили, а он мне до-допрос делает!
— Как понимать? — Цыпин уставился на Колчанова.
— Вот я и хочу понять, — ответил тот, сдерживая раздражение, — почему подозрение есть на Костю и молодых Трушковых. Их машину засекли, номер 92–24, возле кафе. Это их номер?
— Знать ни-ничего не знаю! — заорал Костя. — Я за братьев не отвечаю!
Тут и Лена появилась в кухне, руки уперла в широкие бока, всем видом выражая готовность броситься в бой за мужа.
— Костя, успокойся, — сказал Колчанов. — Я тебя не обвиняю, а хочу предупредить…
— Идите со своими пре-препреждениями знаете куда!
— Ты как смеешь? — крикнул Цыпин. — Как смеешь, само, фронтовика посылать?
— Фронтовика! — бушевал Костя. В уголках губ у него вскипела пена. — Ну и что — фро-ронтовика? Вам чего дали за вашу победу? Дырку от бублика! А нам что от вас до-досталось?
Лена схватила его за руку:
— А ну, пойдем! Чего ты с ними связался…
— По-победители! — Костя вырвал руку. — Уж лучше вы поддались бы Гитлеру! Вон как нем-немцы живут! И мы бы так теперь жили!
— Как смеешь! — Цыпин грозно двинулся к сыну, занося палку.
Колчанов перехватил его, остановил. Резко кинул Косте:
— Олух! Тебя немецкий барин порол бы на конюшне! Ты что, Толя? — Он опустил вдруг обмякшего в его руках Цыпина на табурет. — Сердце, да? Сейчас… — Вынул из кармана пиджака стеклянную трубочку с нитроглицерином, сунул белую горошину Цыпину в рот. — Под язык ее!
Цыпин, с поникшей головой, потирал ладонью грудь и бормотал что-то. Костя смотрел на него остановившимися глазами.
4
Перед каменным сараем с белой вывеской «Автосервис» двое рабочих в оранжевых жилетах клали лопатами дымящийся асфальт, а третий разъезжал взад-вперед на грохочущем катке. Пришлось Косте Цыпину обогнуть сарай и войти через пристройку у его задней стены.
В сарае было холодно, но уже стоял в углу котел автономного обогрева, и братья Трушковы возились с трубами. Валера держал, а старший, Саня, закрыв лицо щитком, сваривал стыки. Автосварка рассыпала веселые голубые искры, обещала скорое тепло.
— Ну что, купил ящик? — крикнул Валера Косте. — Давай-ка держи трубу. Тяжелая!
— Братцы, плохая новость, — сказал Костя.
Саня Трушков доварил шов и поднял щиток на голову. Голова у него была с глубокими залысинами, тронутая ранней сединой, а глаза — темные и узко посаженные, как у Валеры, только без злости, а скорей — угрюмоватые. Саня был на семь лет старше брата и, в отличие от него, шустрого и порывистого, имел в своей натуре задумчивость.
Жизнь не баловала Саню. В ранней юности связался с дурной компанией и угодил на два года в исправительную колонию. Потом была армия. Саня выучился на водителя БМП и принял участие в августовском походе в Чехословакию. Так-то ничего, стрельбы особой не было, и их, советских солдат, даже послали помогать чехам убирать урожай хмеля, — но чехов, с ихней неприязнью, Саня Трушков невзлюбил. Ему и вообще-то не нравилось, когда от него нос воротили. А тут… Папаше в 45-м «Наздар!» кричали, а ему — «Уходи!». Кому это понравится?..
Другое дело — пиво. У чехов оно хорошее, даже очень. В любом государстве, наверное, так: плохое перемешано с хорошим.
После дембеля Саня пошел по автомобильному делу: водил грузовую машину, потом устроился на автобазу по слесарной части и тут, с золотыми своими руками, достиг того, чего больше всего желал, — уважения. Ломоносовские автолюбители именно к нему стремились поставить на ремонт свои машины. Само собой, Саня брал сверх официально оформленного платежа. И завелись у него на сберкнижках серьезные «бабки». Саня купил кооперативную квартиру, в каковой и поселился с молодой женой Лизой и ее сыном от первого, неудачного брака. Тут родился у них общий ребенок, тоже мальчик. Позже приобрел Саня машину «Жигули». И можно было бы признать, что жизнь у него наступила очень хорошая — если б не сорвался в запой. Дружки подкатились, подольстили, а на уважение, как уже сказано, Саня был падок. И пошло-поехало. Выпадали и таяли снега — и так же было и с деньгами. Лиза плакала на широкой груди Алены Прокофьевны, свекрови, жаловалась, что сил нету терпеть Санино пьянство (он ведь, бывало, и поколачивал ее). Родительские внушения, однако, действовали плохо.
Но вот выявилась на автобазе крупная недостача запчастей, и замаячил перед Саней и его дружками суд. Отмазаться удалось за большие бабки. Тогда-то, обнищав, Саня и впал в задумчивость. Началась между тем перестройка, и учуял Саня в ее громком движении новый шанс для своей жизни. Тут и Валера, младший братец, отвоевал в Афгане и возвратился домой. И родители, оторвав от своего достатка, выдали дорогим чадам солидный куш на собственное дело, родившееся из Саниной задумчивости, — автосервис.
— Ну? — сказал Саня. — Что случилось?
Костя выпалил то, что узнал от Колчанова.
— Подозрение… — Саня поднял бровь, обдумывая новость. — Ну, мало ли… Подозрение не доказательство.
— Кто-то опознал машину, как мы возле кафе стояли. И номер запомнил.
— Ну и что, если машина стояла? Там и другие стояли.
— А если Масловский опознает, как вы с Валерой к нему приходили?
— А кто видел? — Валера резко, словно с автоматом в руках, повернулся к Косте. — Нету свидетелей! Скажем, врет Масловский. Мы его знать не знаем. И все!
— Все ж таки, если он на вас покажет, то…
— На нас с Саней покажет, так и ты не отвертишься! — Валера чиркнул зажигалкой, закурил. — Мы для кого старались? Чтоб ты бабки получил! Нам кто этого жидочка показал? Ты!
— Да я разве что говорю…
— Не говоришь, а по морде видать — очко у тебя играет!
Что верно, то верно: Костя боялся. Братья — что, они упрутся, как два быка: нигде не были, ничего не знаем. А ему, Косте, как отрицать, что он просил взаймы денег у Лёньки Гольдберга, с которым знаком чуть не с детства? И у Нины Бахрушиной просил — она же не даст соврать. И получится, что он, Костя, самый первый на подозрении. Даром, что не он, не он, не он огрел Лёню монтировкой по кумполу в темном подъезде…
— Вот что, — сказал Саня, обкатав свежую новость в своей задумчивой голове. — Нету у них никаких улик. Пускай хоть на сто допросов вызывают, у нас один ответ — нет. Не были, не видели, не знаем. Ясно, солдатики?
— Чего уж ясней, — проворчал Валера. — А если что — Вилен Петровичу доложу. Даром, что ли, я у него в охране? Вилен Петрович не даст в обиду.
— Ладно, — сказал Саня. — Тащите ту трубу. Сегодня надо все трубы поставить.
— Сегодня не управимся, — возразил Валера. — Вон их еще сколько.
— Управимся. Ну, меньше разговоров!
Валера кинул окурок на бетонный пол, затоптал.
— Эх! — сказал, жесткой ладонью взъерошив черные «венгерские» усы. — Это нам за доброе дело зачтется, что у жида отняли деньги, которые он у русского народа нахапал.
5
В белой шубке, в белой шапочке и белых сапожках Марьяна выскочила из школьной раздевалки. Тут, на выходе, ее остановил Игорь Носков:
— Марьяна, постой! Сейчас я куртку нацеплю.
Игорь, одноклассник, часто провожал ее после уроков до дому, им было по дороге.
— Я не домой, Игорек. В другую сторону.
— А куда?
— К знакомым. Ну, до автобусной остановки можешь проводить.
Игорь, можно сказать, с восьмого класса ухаживал за Марьяной. Он был тощ и неспортивен, но голова была светлая, учился хорошо. Марьяна привыкла, что Игорь всегда рядом, всегда подскажет, даст сдуть задачу по геометрии с тригонометрией (кто их только и, главное, зачем придумал, эти синусы и тангенсы), всегда поможет разобраться в странной науке истории, в борьбе угнетенных народов. Кстати, он, Игорь, собирался поступать на юридический факультет ЛГУ — будет изучать право. Это у него наследственное: мама была видным в городе юристом.
Вышли из школы, за ними увязались еще несколько парней и девушек, и, конечно, ха-ха, хи-хи, завтра контрольная по алгебре, ой, девочки, в ДЛТ потрясные туфли на платформе, а Игорек, хи-хи, без шапки на морозе, как пингвин…
Черноволосый, причесанный на прямой пробор, Игорь нисколько не походил на пингвина. Скорее уж — на сообразительного доберман-пинчера. Но верно, всю зиму он ходил без шапки. Может, потому и был такой умный, что содержал мозги в холодном состоянии?
На остановке, в ожидании автобуса, Марьяна рассеянно слушала Игоря. Он, напичканный, как всегда, сведениями о всяких происшествиях, рассказывал о смерти Кристины Онассис в Аргентине и о жутких дрязгах вокруг ее наследства.
— Игорь, — сказала она невпопад, — а ты бы хотел родиться с жизненным опытом?
— Как это? — Он уставился на нее.
— Ну, прямо от рождения иметь жизненный опыт, а не набирать его с годами… Ладно, не отвечай, я глупость говорю… Вон идет мой, четырнадцатый. Пока!
Уехала в автобусе, оставив Игоря Носкова хлопать глазами. Ей нравилось озадачивать верного оруженосца. Бывало, разрешит ему поцеловать, прощаясь у подъезда, но чаще — остановит грозным окриком: «Как тебе не стыдно?»
Вот и Расстанная — нахохлившиеся от холода и сырости старые дома, скользкий от наледи тротуар, краснобокий трамвай, на повороте высекающий своей дугой искры из проводов (и не больно ему, вскользь подумала Марьяна).
Взлетела, легкая, на третий этаж. Дверь отворила Валентина Георгиевна.
— Здрасьте, тетя Валя, приехала вам помогать! — выпалила Марьяна единым духом.
— Спасибо, Марьяночка. Раздевайся.
Сегодня был сороковой день, ожидались гости, и помощь Валентине, конечно, была нужна. С утра она, в фартуке, повязанном поверх байкового голубого халата, хлопотала на кухне.