– Говорил я тебе.
– Говорил, и будь уверен, я вспомнил тебя тихим словом, полным признательности! И вот тут, господа, я заметил впереди свет. Именно впереди, прямо по курсу, может быть, чуть к югу. И почти на той же высоте, на какой был я сам.
– Это был маяк, – сказал Густаф. – А насчет высоты тебе померещилось, я знаю, как это бывает, когда долго летишь ночью. Теряешь горизонт.
– Слушайте дальше! Я взял курс на него – решил, что хуже точно не будет, что бы это ни было. Но он не приближался. Он двигался впереди, как блуждающий огонек на болоте.
– Определенно померещилось.
– Да, как же! Через некоторое время я увидел по левому борту огни, скорее всего, Хельсингборг. Они были гораздо ниже, и – слушайте! – они стояли, а тот огонь перемещался, летел впереди меня. Теперь я видел это отчетливо.
– Чистая мистика, – с непонятным удовлетворением произнес Альрик.
– А как он выглядел?
– Одиночный огонь, белый, чуть желтоватый. Я не мог его догнать.
– Ну, а кроме огня, там было что-нибудь? На чем-то ведь он был укреплен?
– Не знаю, – Оскар комически развел руками. – Видел только огонь, он как будто висел в воздухе.
– И куда он потом делся?
– А шут его знает. Скоро я узнал огни Ландскруны – Цитадель, порт, железную дорогу. Обрадовался, конечно, а мой огонек как-то затерялся среди других.
Ага, затерялся, улыбнулась Гюда. Карбид кончился.
– Налей еще кофе, будь другом.
– А где сахар?
– Нету.
– В банке посмотрите.
– Нету в банке.
– Странно, вчера была полная.
– Томте балует…
Вот люди, лениво думала Гюда, грызя очередной кусочек рафинада. Как ни одной поломки за полгода, кроме причиненных учениками, и никакого брака, так это они сами молодцы. Оскар живым вернулся – мистика. А как сахара нет, так сразу томте…
– Я думаю, это было чудо, – серьезно сказал Густаф. – Чудо спасло твою жизнь Оскар. Я не пастор, я не знаю, но, может, тебе следует над этим задуматься.
– Божье чудо? – елейным голосом вопросил Альрик.
– А ты бы не смеялся над этим.
– И не думал смеяться.
– Нет, может, у тебя есть другое объяснение?
– Извольте. Это называется «работа подсознательного».
– О нет, опять ты со своей научной порнографией!
– Кто думает, что Фрейд – это только порнография, тот сам собой иллюстрирует его главный тезис. Нет, ничего похожего! Я говорю о другом, об авиаторском опыте Оскара, о его интуиции, которая проявила себя таким причудливым способом. Его мозг проанализировал начальный курс, погодные условия, показания приборов, – на сознательном уровне анализ был неполным, и он сбился с курса. Подсознание было умнее, однако не могло донести до сознания свою аргументацию. Поэтому оно было вынуждено подбросить ему правильный ответ в виде галлюцинации – маленького светового пятна на верном курсе. Вообще, я думаю, такие вещи происходят довольно часто, и если бы мы не прибегали к бездоказательным мистическим объяснениям…
– Ну, знаешь, можно подумать, твое объяснение доказательно!
– Хорошо, возможно, это была шаровая молния, они порой совершают очень сложные эволюции, я читал про это в журнале. Мир полон удивительных явлений!
Я – мистика, говорила себе Гюда. Я маленькая световая галлюцинация. Я шаровая молния, золотая бусина с ожерелья во имя Тора. Ну, заслужила бы ты, подруга, такие красивые имена, если бы осталась дома?..
– Всем доброго утра.
Прозвучало это так, будто кто-то разбился насмерть.
– Шеф, всё еще злишься? Клянусь, больше никогда не буду жениться!
– Забыл о твоей женитьбе. Вы газет еще не видели? Так посмотрите.
Шуршащий лист накрыл стол – сахарницу, ложки, хлеб и булочки. Гюда под потолком вмиг прочитала заголовок, набранный трехдюймовыми буквами. А люди читали его очень долго. Разговоры смолкли, потом все разом начали восклицать, переспрашивать, перебивать друг друга.
– Значит, все-таки война, – сказал Густаф.
– Я так и знал, – сказал Альрик. – Не эрцгерцог, так было бы что-то другое. То-то радости Валленбергу и его прихвостням.
– Надо думать о том, как изменятся наши обстоятельства, – сказал Энок. – Тот твой немец, Густаф, был прав кое в чем.
– Трюггве Гран перелетел через Северное море, – сказал Оскар, перевернув лист. – Но только в один конец!.. А всё же неплохо, что я не опоздаю в полк.
Письмо они вытащили из кармана куртки Энока.
Сняли квартирку на Оденгатан, адрес найдешь на конверте. Устроились очень хорошо, хозяйка добрейшая женщина, хоть и с заскоками: называет беременность «интересным положением» и советует Эдит не есть ягод, чтобы у младенчика не было красных пятнышек! Плохо, что Эдит одна целыми днями. Родные не поддерживают с ней связи. Я теперь авиаинструктор, служба требует моего присутствия…
– Знаю Оденгатан. Это в Каменном Городе.
– Полетели, мама?
– Поехали поездом. Силы тебе там понадобятся.
Гюда старалась быть строгой, но при прощании едва удерживалась, чтобы не расплакаться и не лишить Альдис мужества. Такая беда с нежданными детьми – слишком недолго побудешь мамой, слишком быстрое расставание, а больно, как и с простыми, рожденными.
Каменный Город! Улицы – как та расщелина скальных троллей. Чтобы на деревья посмотреть, два квартала надо идти. Подвал темный, холодный, чердак холодный и чересчур просторный. Кое-как обустроили уголок на первое время. Тетушкино ожерелье Гюда намотала вокруг шейки Альдис – получилось в два ряда.
– С этим не пропадешь. В случае чего жми в Лидингё, к бабушке и дедушке, они тебя в обиду не дадут. Помни, твое дело – беречь Эдит и ребенка, всё остальное пустяки. Если в городе плохо станет с едой, вывезем их в деревню, снова будем вместе. И следи, чтобы он ее любил.
– Зачем? Он же и так ее любит!
– Следи. У людей всякое бывает, особенно в городе.
Обратно Гюда летела, всего раз садясь отдыхать, ей даже хотелось растратить все силы. А когда вернулась – не узнала фабрики.
Деревянные цеха остались, но рядом рыли котлован под новое здание. Школу авиаторов перенесли за город, и учились в ней теперь офицеры, будущий оплот воздушных сил королевства. Красный домик большую часть времени пустовал. Человек в военной форме вежливо, но строго сказал, что теперь неуместны общие обеды руководящего состава, в том числе инженеров, владеющих секретной информацией, и простых рабочих, не говоря о совместном распитии кофе. А на фабрике «руководящий состав» повадился устраивать совещания и толковать о самолетах-разведчиках и самолетах-истребителях. Швеция заявила о нейтралитете, однако люди почему-то всё равно закупали муку, горох и соль.
На сердце у Гюды было смутно. Оставаться тут было нельзя. С авиацией кончено, жизнь ее снова сошла на нет и оборвалась, как плохо спряденная нитка. Может быть, когда-нибудь появятся другие томте, такие же сумасшедшие, как корабельные, но сама она не могла. И куда идти? Домой, к родителям? Ну уж нет. В Стокгольме приглядывает Альдис, это теперь ее дело. А мне куда?..
Смеркалось, а она так и сидела, будто зачарованная, не в силах ничего решить.
В кухню зашел Самуэль. Присел у лесенки, провел пальцами по нижней перекладине. Опустил на пол мешок с развязанной горловиной. И прошептал:
– Господин и госпожа томте, в мой домишко пойдемте? Здесь что, здесь теперь военные порядки. Я знаю, вы этого не терпите. А мой папаша арендатором у господина Свенсона. У них с мамой коровы, куры, земли, понятно, немножко. Но, я считаю, это неплохое предложение. Я заезжать к ним буду, рассказывать, как тут, на фабрике. К чему я говорю, война дело скверное, хоть станем мы воевать с Россией, хоть нет, всем придется туго. Родители у меня старые, ваша помощь бы пригодилась… Господи Иисусе, я же образованный человек, училище закончил!.. Ладно, как знаете. Надумаете – полезайте, а я кофейку себе сварю.
– Уж извини, если не так нарядно, как в городе, – сказала Гюда. Четверть века не особенно ее переменила, только резкие морщинки легли у рта, а белый пух волос стал серебриться.
– Мама, всё отлично! – сказала Альдис. – Я положу его на твою кровать, можно?
– Стулья придвинь, чтобы не упал. Таскаешь дитя, как котенка за шиворот, думаешь, он такой же, как ты? Рожденные дети другие, они не сразу готовые…
– Мам, мы разберемся, не волнуйся!
Дочь отвечала непочтительно, в кого только такая зараза? Набралась в городе современных манер. Небось там все с родителями так-то – «мам, мы разберемся». Но всё равно она была рада Альдис и внуку.
– Оскар всё еще летает, пассажиров возит на трехмоторном самолете. Эдит работает секретарем в «Дагенс Нюхетер». Сын окончил технологический институт, теперь авиаконструктор на секретном заводе! Дочка… ну, она учится, но, я думаю, она просто выйдет замуж и народит детей своему долговязому.
– А что ж, и хорошо! – с нажимом сказала Гюда. – Только бы войны не было, а так отчего бы не рожать. А твой Карл что делает? Всё состоит при своих поездах?
– При трамваях. Служит в трамвайном депо, так это называется. Его там очень уважают! Зовут господином директором. Все знают, что без него ничего работать не будет. Ремонтная бригада ему каждую пятницу оставляет рюмку пива и монетки в пять эре, говорят – «на проезд». Это они так шутят, проезд у него бесплатный…
– Пиво?
– Мама! Карл не какой-нибудь забулдыга! Это обычай!
Верно, на забулдыгу зять не был похож. Гюда его видела, когда навещала дочку в Стокгольме год назад. Плотный, щекастый, в клетчатой рубахе и комбинезоне, почти такой же рыжий, как незабвенный Нильс Гуннарсон. Важности у него хватило бы на целую дюжину директоров с высшим техническим образованием. Очки носил в стальной оправе и волосы гладко прилизывал. А дитя всё одно получилось лохматое – все волосы дыбом, как у Альдис и самой Гюды.
– Значит, полеты теперь побоку? На трамвае ездишь, как горожанка?
– Мам, ну ты скажешь – побоку. Я винта из рук не выпускаю, в доме девять этажей, легко ли! Да и ночью, когда люди спят, хотя бы отдохнуть, на крышу подняться, звезды увидеть, проливы. А то весь день между домов, в камне, с ума можно сойти. Только Карл говорит, что пропеллер на свободной оси – это нерационально.