– Да, сын мой, мы его разыскиваем. – Монах подался к собеседнику, в глазах его проглянул интерес. – Быть может, вы припомните что-нибудь ещё?
– Не, ничего, – тот покачал головой. – Мне нечего припоминать, я никогда не слышал ни о каком Лисе. Но вот если вы хотите выслушать меня, святой отец… Вы ведь инквизитор, святой отец? Вы ведь стоите на страже законов божьих, а что это такое, если женщина ударит парня ножом, что это такое, как не беззаконие? Ведь сказано же в Библии: «Жена да убоится мужа своего»… Вы ведь преследуете еретиков и ведьм. Она сказала, что идёт на богомолье, а сама всё спрашивала Лиса, а потом… п-потом… ножом… Кто, если не ведьма, способна на такое?
Парнишка мотал головой и помаленьку впадал в пьяную патетику, язык его всё больше заплетался, и вскоре монах потерял к нему интерес. Однако услышанное заставило его задуматься. Он задал ещё пару-тройку вопросов о девушке, поинтересовался, как та выглядела и о чём спрашивала. Кончилось всё тем, что беловолосый уснул прямо за столом. Расталкивать его не стали.
Заночевали в комнате хозяина, а следующим утром двинулись в дальнейший путь. Брат Себастьян был молчалив, и Томас, тоже размышлявший над словами пьяного парнишки всё утро и добрую часть ночи, наконец не выдержал.
– Что вы думаете о т-той истории, учитель?
– О какой истории? – рассеянно отозвался монах.
– О той, к-которую нам рассказал тот раненый, в кабаке. Т-та девица, к-которая чуть не убила парня по пути на б-богомолье.
– Увы, сын мой, – задумчиво сказал брат Себастьян, прислушиваясь к топоту копыт. – Рассказанный сим юношей прискорбный случай не есть единственный, достойный порицания. Но гнусность заключается отнюдь не в покушении на убийство. Девушка эта наверняка красива телом и лицом и, вероятно, сама склонила парня к близости. Опять же, нельзя не принять во внимание complexio venereo[32], вызвавшее навязчивые помышления. Природа мужа хладнокровна и покойна, если её не дразнить… Наверное, в последний момент раскаяние в ней возобладало над скотским влечением и она ударила его заколкой или спицею – откуда же у девки нож? – воспользовалась замешательством и сбежала. Естественно, парня снедает досада. Не так уж он и ранен, просто оцарапался, пьяный человек склонен к преувеличению. Навряд ли здесь можно говорить о ведовстве. Природа человеческая, а тем паче женская и без того настолько похотлива и порочна, что даже самые благие цели низводит до греха. На моей родине, в Испании, есть песенка про девушку, которая идёт как будто на поклон к святым мощам, а на деле – совсем для другого. Ты её не знаешь?
– Н-н… Н-н… Нет.
– Хм. В детстве я слышал её, но… Хорошо, я попробую вспомнить хотя бы слова.
Он откашлялся и стал читать, переводя, где нужно на латынь, ибо испанского Томас не успел ещё выучить:
Как я, мама, шла на богомолье
Шла одна да через чисто поле,
Только дуб зелёный,
Дуб зелёный…
Без подруг, чтоб быть поближе к Богу,
Да не ту я выбрала дорогу,
Только дуб зелёный,
Дуб зелёный…
Я на тропке горной притомилась,
Прикорнула я под сенью дуба,
А когда средь ночи пробудилась,
Крепко обнимал меня мой любый.
Только дуб зелёный,
Дуб зелёный…
Пригорюнилась я, как пошло светати.
Так сподобилась я Божьей благодати.
Только дуб зелёный,
Дуб зелёный…[33]
– Вот тебе и пример, мой юный Томас, – закончив декламировать, продолжил брат Себастьян. – Паломничества стали источниками прегрешений, развлечений и прежде всего удобны влюблённым. Завести интрижку во время путешествия к святым мощам считается хорошим тоном. Молодая женщина, желая поразвлечься, преспокойно говорит мужу, что ребёнок их заболеет, если она не сходит на богомолье ex vofo, то есть согласно обету, данному ей, скажем, во время родов. И идёт. Паломничества приурочены к рождению ребёнка, к свадьбе или же к другому мирскому занятию. Недаром говорят, что частые паломничества редко приводят к святости. Ты ведь читал «Contra peregrinantes»[34] Фредерика ван Хейло?
– Увы, учитель, нет. Не читал.
– Гм. Что ж, я всё равно собирался сделать по пути остановку в Геймблахской обители. Возможно, где-нибудь в библиотеке монастыря мы отыщем этот в высшей степени разумный трактат – он довольно широко распространён.
Деревня уже скрылась за холмом. Маленький отрядец бодро двигался вперёд, навстречу восходящему солнцу, как вдруг позади раздался топот ног и кто-то крикнул:
– Стойте! Погодите!
Брат Себастьян попридержал осла и оглянулся.
Из-за поворота выбежал беловолосый паренёк, повертел головой, увидел их и бросился вдогон. Догнал, остановился, тяжело дыша, кривясь на левый бок. На парне были тёплая зимняя куртка и штаны, за спиной – дорожная котомка.
– Погодите… святой отец… я хочу с вами… с вами хочу… идти.
– Юноша, – мягко ответил тот, – я не занимаюсь вербовкой наёмников. Тебе следует пойти к наместнику и подать прошение или найти вербовщика…
– Нет, нет! – он затряс головой. – Вы… Вы не поняли. Я не хочу в солдаты. Я просто хочу идти с вами. Я могу вам пригодиться, опознать девчонку. Я так думаю, господин священник, что ежели вы ищете Лиса, то, может, стоит поискать и её?
Некоторое время была тишина. Затем монах кивнул.
– Не возражаю, – сказал он. – Но на содержание я тебя взять не могу.
– Спасибо, – выдохнул парнишка. – Не надо на содержание. Я не гёз, мы только что убрали урожай, у меня… Я сам о себе позабочусь.
Киппер пожал плечами: если уж брат Себастьян одобрил, ему подавно всё равно.
Родригес смерил взглядом парнишку. Сплюнул.
– Тебя как звать? – спросил он.
– Михелькин.
– Михе… Нет, compadre[35], это слишком длинно. Будем звать тебя – Мигель.
Тот не решился возражать, и отряд, увеличившись на одного человека, двинулся дальше.
Холодным утром, через день после того, как Золтан хмуро оседлал лошадь и уехал, Жуга принёс девчонке башмаки. Ялка глянула на них и онемела. Осторожно взяла, повертела, пощупала внутри, поднесла к лицу, вдыхая терпкий кисловатый запах выделанной кожи. Подняла взгляд.
– Это… мне?
– Тебе, конечно, – усмехнулся травник. – Кому же ещё?
Васильковые глаза его искрились, словно снег под солнцем.
Башмаки даже на вид были дивные, добротнейшей работы, на гвоздях, с подбором не высоким и не низким, а как раз таким, чтоб и ходить удобно и чтоб со стороны смотрелось как картинка. Подковки, пряжки, ремешки, на толстых стельках – выстилка из меха… Ялка никогда не то что не мечтала о таких – даже не представляла, что подобные вещи есть на свете! Сколько эта пара башмаков могла тянуть на рынке, лучше было не думать. Бухарский ковёр можно купить (семигородский уж точно). Сам Лис носил простые горецкие башмаки, с острым носком и с обмоткой, на тонкой подошве, ничем не примечательные. Причину такой щедрости Ялка не могла отыскать и терялась в догадках.
– А… за что? – спросила она, внезапно чувствуя, что краснеет.
– Ну, надо же тебе в чём-то ходить. – Он присел к ней на кровать. – Зима на носу, а я же выбросил твои… ну, эти… – он прищёлкнул пальцами, нахмурился, – колодки деревянные…
– Кломпы?
– Да, никак не запомню… Надень.
Травник говорил и вёл себя совершенно спокойно, и насторожённость, обуявшая девушку, постепенно отступила. Ялка нерешительно погладила мягкую кожу, полюбовалась желтоватым бисером латунных гвоздиков, поставила башмаки на колченогий стул и сложила руки на коленях. Покачала головой.
– Я не могу их взять, – сказала она наконец. – Это слишком дорогой подарок для меня. У меня никогда не было таких… таких…
– Значит, будут, – отмахнулся травник. – Не думай об этом. Если тебе так легче, можешь считать, что мне они достались даром.
– Даром? – Ялка недоверчиво наклонила голову, но похоже было, что Жуга не врал. – Но как…
– А, – тот уклончиво мотнул косматой гривой, – старые долги. Не ворчи, обувайся. Всё равно ведь придётся надеть: свои башмаки я тебе не отдам, хватит с тебя безрукавки. Надевай, хочу посмотреть, подойдут или нет.
Ялка не решилась дальше спорить, молча высвободилась из-под одеяла и влезла ногами в обнову. Нагнулась, затянула ремешки, немного покуражилась с застёжками, потом встала и прошлась по дому, с непривычки громко стуча каблучками. Башмаки скрипели что твоя телега. Ялка выгнулась, покосилась на ноги через одно плечо, через другое. В груди защекотало детской радостью, губы против воли расползлись в улыбке. Ой, хороши… Ногам внутри было тепло и мягко, как дотоле не было никогда, а уж зимой подавно. Со всем Лис подгадал – с размером, с шириной, и даже оставалось место, чтоб надеть чулки потолще. Интересно, подумала она, он на глаз определил или успел, пока она в жару валялась, мерку снять?
Она почему-то покраснела и потупилась.
– Ну? По ноге? – спросил тем временем Жуга, придирчиво наклонив голову.
«А зачем он тебе, девка, а, идёшь ты пляшешь?»
– Ага, – сказала она.
– Не сутулься.
– Это от вязания, я всегда чуть-чуть горбатая, – смущённо ответила та и невпопад добавила: – А в дверь стучали сегодня.
– Стучали? В дверь? – деловито осведомился травник, выкладывая из котомки снедь, бутылки и тугие свёртки серой мешковины. – Когда? Днём или ночью?
– Ночью. Тихо-тихо так. Тебя не было, а я побоялась открывать. Потом ушли.
– А, тогда не обращай внимания, – отмахнулся тот. – Это Том-стукач. Он тебя не обидит.
– Том-стукач? – переспросила Ялка. – А кто это?
– Не знаю, я никогда его не видел. – Травник покопался в глубине мешка и вынул стеклянную баночку, наполненную чёрным. Протянул девчонке. – На, держи. Это для башмаков.