Подельники же, расценив молчание как знак его расположения, вконец осмелели и решили продолжить обмен мнениями.
– И то сказать, – вновь затянул волынку Штихель, – чего ему в такое время в лавке приспичило? Второй раз торчим тут ночь-полночь, замёрзли как ледышки, нож из ножон не вылазит, всё незнамо для чего. С чего ты вообще взял, что он сюда заявится, а, Рутгер?
– Во-во, – кивнул Вильгельм. – В городе энтих самых аптекаров-отравителей – везде, куда ни плюнь, на каждой улице по лавке, а мы тут…
Рутгер обернулся, и оба враз умолкли. В темноте его глаза блестели, как слюда.
– Значит, так, – ледяным голосом сказал он. – Зачем и почему – обговорим потом. Нам платят, мы работаем, а остальное не наше дело, понятно? И какого хрена он раз в месяц заползает в эту лавку – тоже не наше дело. Понятно?
– Понятно, – пробурчал Вильгельм и всё-таки не выдержал: – А если он и сегодня не придёт?
– By got! Не придёт сегодня, придёт завтра! А теперь заткнитесь. Первый, кто начнёт трепаться не по делу, словит нож под рёбра. Это я вам говорю. Понятно?
Все трое кивнули, мол, поняли. Не вслух.
Уже хорошо.
Рутгер повернулся к переулку и снова замер.
Сказать по правде, ему и самому было интересно, придёт тот парень или нет. Корчма давно закрылась, но здесь была аптекарская лавка, открытая в любое время дня и ночи. Странная лавка. Совершенно не пользующаяся популярностью и до сих пор не прогоревшая. Из достоверных источников было известно, что раз в месяц, когда луна идёт на ущерб, травщик по кличке Лис навещает её, чтоб чего-нибудь продать или купить.
Лис… Что-то вновь зашевелилось в памяти. На миг Рутгер задался вопросом, правильно ли он поступил, взяв на дело зелёных парней. Но когда пришёл заказчик, в гильдии работников ножа никто заказ не взял. И хоть наниматель, как видно, и был важной птицей, ему отвечали отказом. А Рутгер подумал, выждал день и принял предложение.
Рутгеру было двадцать два. Несмотря на возраст, он уже был опытным наёмником, обтяпывал хорошие дела и пользовался в воровских кругах определённой репутацией. Весомой репутацией. Обычно с ним считались и поперёк дороги не вставали. А в этот раз посмотрели косо. Это настораживало и сбивало с толку: почему?
Едва кошель перешёл из рук в руки и дверь за нанимателем закрылась, к Рутгеру подсел Матиас.
– Не совался бы ты в это дело, парень, – заявил он без обиняков.
Рутгер ощетинился, как ёж: Матиас был едва ли не главой гильдии, спорить с ним не стоило, но претендентов на его место было хоть отбавляй, а Рутгер ненавидел, когда на него начинали давить.
Да и деньги были нужны.
– А кто он тебе? Своячок? – нарочито резко ответил он. – Коль деньги сулят, на что отговорки? Если сдрейфил, так и скажи, а я своё дело знаю… А может, ты предупредить его не прочь, а?
Матиас нахмурился.
– Просеивай базар. Я законы знаю. Без предупреждений обойдётся. А ты бы подумал, прежде чем языком молоть. Ты пришлый, многого не знаешь, стариков не слушаешь. Много вас таких, из молодых да ранних. Гляди, прищемишь нос, потом раскаешься.
Рутгер даже посерьёзнел.
– Он что, дерётся хорошо? – спросил он.
– Не в этом дело.
– А в чём?
– Сам увидишь.
– Значит, он тебе никто, – ещё раз прощупал почву Рутгер. – Тогда чего ты о нём печёшься? А?
– Я у него зубья лечил, – мрачно отрезал Матиас. – Один пойдёшь?
– Новичков хочу проверить.
– Кого?
– Вильгельма, Штихеля и… – Рутгер поколебался, но потом решился и добавил третьего: – И Смитте-кузнеца.
– А, толстяка… Ну-ну.
Матиас усмехнулся и ушёл без пожелания удачи, оставив Рутгера озадаченным, даже растерянным.
А он ведь что-то слышал про этого Лиса… Проклятие, даже имя не вспоминалось, только прозвище! В общем, что-то про него Рутгер точно слышал, но давно, и не помнил, что именно. А потому за дело взялся.
И вот все четверо вторую ночь торчали возле старой лавки. Четверых должно было хватить.
А может, и троих.
Смитте долго переминался на месте, потом шумно задышал.
– Рутгер…
– Я сказал: молчать, – напомнил тот, но поразмыслил и решил не лютовать. – Чего тебе?
– Дело в следующем: мне бы это… отлить бы.
– Только не тут.
– Ага. Я быстро.
– Одну-то ногу здесь оставь, – пошутил Вильгельм.
– Тихо! – Вольф наставил уши, как собака, и подался вперёд. – Слышь, Рутгер? Вроде, идёт кто-то.
– Точняк, идёт! – возбуждённо заёрзал Штихель. – Гляди в оба, Рутгер: он сейчас нарисуется.
Смитте торопливо завязывал штаны и шептал ругательства.
Шаги были едва слышны. Рутгер вгляделся в темноту, впрочем, уже заранее зная, что идёт заказанная дичь. Сегодня здесь шатались припозднившиеся постояльцы, спотыкались, чертыхались и топали, как взвод пехоты. А этот шёл бесшумно, ловко огибая кучи мусора и брёвен, словно при свете дня. В руках его был посох, за спиной мешок. Капюшон не давал разглядеть цвет волос, но шёл парень определённо к лавке.
– Это он, – шепнул Рутгер. – Ребята, ощетинились.
– Рутгер, давай мы его сами, а? – жарко зашептал Вильгельм ему на ухо. – Ну давай!
Рутгер хотел его осадить, но что-то его остановило. Он кивнул и указал рукой, мол, действуйте, и остался наблюдать. В конце концов, парней давно пора было проверить в настоящем деле.
Три тени вышагнули в проулок.
– Эй, парень!
Рутгер стиснул зубы: первая ошибка! Никогда не окликай того, кого идёшь убить: нет смысла. Грабить, тогда пожалуйста, а убивать… Не о чем с такими говорить. Какой-нибудь богач ещё, конечно, может откупиться, но профессионал не перепродаётся. Или перепродаётся, но только раз. После этого из гильдии уходят, а иначе ты не жилец.
А всё Вильгельм. Пижон: и тут сподобился. Камилл, как рассказывают, тоже был любитель поиграть с клиентом, словно кошка с мышкой: подходил, знакомился, бывало, даже выпивку ему ставил. Лишь потом убивал, когда не ждали. На этом и погорел. Рутгер этого не понимал и всегда работал просто.
Парень между тем остановился. Поднял взгляд.
– Да? – сказал он коротко, оглядывая каждого из трёх. На миг Рутгеру показалось, что взор его задержался на проулке, и Рутгера пробрал озноб: уж здесь-то темнота была совсем чернильной. Впрочем, если тот и посмотрел сюда, навряд ли что сумел увидеть. Рутгер чуточку гордился своим даром видеть в темноте и сомневался, что ещё кому-то это под силу.
– Ты того, – осведомился Смитте, – не травник, часом, будешь?
– Если так, то что?
Рутгер нахмурился: что-то было не так. Спокойный голос. До кошмарности спокойный. Будто ничего не происходит. Подумаешь, в безлюдном переулке поздней ночью подошли поговорить мордовороты. Вольф, поджарый, востроносый, как собака, с рукой за пазухой, Вильгельм, с блескучей сумасшедшинкой в глазах, и Смитте, габаритами, как венский шкаф, отчего его голова казалась несуразно маленькой.
Ничего особенного. Симпатичные ребята.
– А кое-кто привет тебе просил передать.
– Какой привет?
– Горячий, – Штихель ухмыльнулся.
– Ну передавай.
– Держи!
Нож Вильгельма мелькнул в ночи, как молния, промазал, сбликовал и звякнул о кирпич: травника на этом месте уже не было. Он отскочил, одним движеньем сбросил плащ и отшвырнул мешок, потом скользнул из тени в тень по хрупким доскам над провалом, и там, на другой стороне улицы, стал их ждать. Смитте выругался, бестолково завертел дубинкой и лишь потом – башкой. Вольф, наоборот, ощерился, пригнулся, подобрался, обнажил тесак и перепрыгнул через провал. Вильгельм поигрывал оставшимся ножом, неторопливо обходя противника по часовой; на губах его блуждала улыбка.
Травник замер. Ни вопросов, ни мольбы, ни криков.
Гадство…
Они набросились одновременно, с трёх сторон. По сути тоже дурость, отметил про себя Рутгер: двое непременно помешают друг дружке. Так оно и вышло. И прежде чем Смитте успел ударить, а Вильгельм – метнуть второй клинок, Рутгер с запоздалым раздражением понял: всё кончено. Удар, удар, ещё удар – травник двигался молниеносно, неритмично, всё время оставаясь на одном и том же месте, только трижды поменял стойку: два раза – резко и один раз перетёк. Коротко пнул одного, ударил другого рукой с разворота, посохом отбил нож и посохом же отоварил Штихеля по голове. Лишь Смитте после этого остался на ногах, но травник крутанулся, как волчок, посох с гулом рассёк воздух, и здоровяк рухнул в кучу мусора. Дубинка застучала по камням. Остановилась.
Тишина.
Лишь вывеска гостиницы скрипит на ветру.
Томительное долгое мгновение травник оставался неподвижен, потом расслабился и опустил посох. Склонился над упавшими. Рутгер сморгнул: творилось странное. Лис принялся вертеться вкруг себя, быстро-пребыстро двигая руками, будто крестил кого в восьмиконечный крест раскрытою ладонью или протирал запотевшее зеркало. Жест был нелепый и оттого пугающий. Глаза травника были закрыты, губы шевелились. Воздух около него засеребрился, словно маленькие искорки водили хоровод. Потом их унесло в темнеющее небо, вихрем, к дальним звёздам. В тишине полночной улицы послышался далёкий, еле слышный шёпот. Уже собравшийся выйти Рутгер передумал и попятился обратно в темноту проулка.
А травник повернулся к нему, вгляделся в темноту слепыми бельмами прикрытых век и произнёс два слова:
– Уходи. Потом.
И больше ничего. Он подобрал мешок и плащ и через несколько мгновений растворился в темноте, будто его и не было. Если б не тела налётчиков, можно было подумать, что здесь вообще ничего не произошло.
«Скрип-скрип, – скрипела вывеска гостиницы, будто злорадствовала: – Скрип-скрип. Доигрался? Скрип-скрип. А я говорила…» Звук был тихий и назойливый, как мысли в голове у Рутгера. Ещё через мгновение тучи разошлись. Проглянула луна, яркая и круглая до неприличия, осветила край проулка, вывеску гостиницы и три тела на мостовой. И ни единой рыжей головы.
Рутгер осторожно вышел из проулка.
Шляпа со злополучного Смитте слетела, и на его выбритой до блеска голове набухала огромная шишка. Лысина Смитте была такой круглой и блестящей, что даже брови там выглядели неуместно. Мордой вниз валялся Вольф с разбитым в кровь затылком. Чуть поодаль лежал Вильгельм, запутавшись в своей удавке. И Вольф, и Смитте были попросту оглушены, и лишь Вильгельм в своём стремлении подражать Ле Бару дошёл до конца.