– Да, он, по-видимому, много знает и действительно цитировал слова из Библии. Но помыслы, которые им двигали, были неблагочестивые. Ведь если, игнорируя картину в целом, брать отдельные слова, пусть даже из Священного Писания, переиначивать их можно как угодно. Недаром ещё царь Соломон говорил: «Знание, если не иметь совести, способно погубить душу». Именно это я имел в виду, когда говорил, что нет ничего хуже, когда простолюдин без должной подготовки начинает толковать Библию как ему угодно, переставляя слова, как это делают нечестивые евреи со своими книгами.
– Но если т-травник провинился т-только в этом, что мешает ему прийти к истинной вере? Ведь сказано же в Библии: «D-diligite inimicos vestros»[71]…
– Сын мой, – монах с сожалением покачал головой, – вся наша деятельность посвящена этой любви! Все кары есть не зло, а спасительное лекарство, елей на душевные язвы: мы не мстим, а спасаем, отвоёвываем у дьявола заблудшие души. Но зачастую для таких людей in inferno nulla est rodemptio, quod abyssus abyssum vocat[72] – дьявол заставляет людей упорствовать в их заблуждении, а сам при этом остаётся невредим. В жизни Зло присутствует неотступно, но верю я и что Зло любит действовать через посредников. Оно наущает своих жертв вредительствовать так, чтобы подозрение пало на праведных, и ликует, видя, как сжигают праведника вместо его суккуба. Сегодня уже никто не верит в дьявола с рогами и с хвостом, а стало быть, не верят и в воздаяние после смерти. А верят тем, кто обладает эфемерным призраком ложного откровения, обладает им здесь и сейчас и тем присваивает себе власть проклинать и благословлять. Подобное есть подрывание основ. И кто в таком разе подтачивает основы? Еретики, самозваные знахари, ведуны и бродяги, ибо homo errans fera errante pejor[73]. Наш же с тобою подопечный, таким образом, как ты можешь заметить, сочетает в себе все три подобные категории людей, plusque[74] способность впрямую управлять другими людьми. Последнюю мы с тобой недавно испытали на себе. Это особенно противно, ибо мир – не Kasperletheater[75], а люди – не ниточные куклы, чтобы кому-либо позволительно было так с ними обращаться… Почему ты вздрагиваешь?
– Н-не знаю, – признался Томас. – Просто этот т-травник…
– Ну, договаривай.
– К-когда он рядом, я его боюсь.
– Ну, здесь отчаиваться не стоит, – сказал монах. – Подобный страх преодолим. Поговорим об этом позже, а сейчас подлей-ка мне воды… Эй, да хватит, хватит, глупый тевтон! Ты что, сварить меня задумал?!
Проснулся Фриц от странных звуков, доносившихся откуда-то из-за стола. Он осторожно отвернул край одеяла, приоткрыл глаза и с некоторым изумлением уставился на возникшую перед ним картину.
Было утро. В окошко лился солнечный, искристый с прозеленью свет того оттенка, какой бывает у воды, разбавленной травяным сиропом. Потрескивал огонь в камине. В хибаре горняков было очень тепло. Пахло сладко и вкусно – горячим маслом, разогретой сковородкой, жжёным сахаром и чадом слегка подгоревшего теста. На столе в широкой глиняной тарелке стопкой громоздились блинчики.
А за столом сидел какой-то маленький толстый человечек и доедал мёд из горшочка. Ел он прямо так, безо всего и даже без блинов, руками, сладко чмокал, облизывал пальцы, жмурился блаженно. Физиономия его лоснилась. Горшочек был красивый и немаленький, муравленный свинцом и, судя по тому, как лакомка запускал туда руку, уже почти пустой. Одет был человечек в синие суконные штаны, коротенькую курточку, несоразмерные большие башмаки и драный кожушок. Рядом на скамье лежали плед в коричневую с синим клетку и шляпа. Шляпа была странная – не ушанка и не треуголка, не фламандская квадратная беретка, а нечто невообразимое из чёсаной бобровой шкуры, высоченное, с прямыми узкими полями и с пером фазана, с форсом заткнутым за ленту, – знай наших! Однако выглядел при этом коротышка так, будто путешествовал дней десять, причём в самых зверских условиях. Всё на нём помялось и пообтрепалось, пуговицы отлетели, завязки полопались, воротничок вообще отсутствовал, а видимый Фрицу край пледа был обуглен. В одежде незнакомца, в волосах и в шляпе застряла сосновая хвоя.
Заметив, что мальчишка проснулся, человечек с сожалением прервал своё занятие, поставил горшочек на стол, заглянул в него напоследок, решительно отодвинул и вытер краем скатерти липкие руки.
– Привет, малыш! – окликнул он и помахал в воздухе пухлой ладошкой. Голос у него оказался на удивленье низким и хриплым для такого маленького существа.
– Здорово… старик, – отозвался Фриц, невольно съехав на ворчливый тон: ему не нравилось, когда кто-то намекал на его рост или возраст.
Толстяк обиженно надулся, хотя проделать это при его комплекции, казалось, было уже невозможно.
– Ты что, совсем с ума сошёл? – беззлобно поинтересовался он. – Какой я тебе старик? Я – мужчина в полном расцвете сил.
– А ты не называй меня «малыш»! – отпарировал Фридрих. – Ты кто?
– Я – Карел, – представился тот и тут же добавил, будто это что-то объясняло: – Карел из гнезда Кукушки. А как тебя зовут?
– Фриц… То есть Фридрих.
– Ага, – глубокомысленно заметил коротышка. – Ну, что же, продолжаем разговор. Привет, Фриц!
Фриц невольно фыркнул. Происходящее помаленьку начинало его смешить.
– Привет, Карел! – уже с охотой поздоровался мальчишка, сел и потянулся за своей одеждой, которая лежала на скамейке рядом, выстиранная и чистая. Там же оказался и Вервольф. Фриц сжал его холодную рубчатую рукоять, упрятал нож в рукав и сразу почувствовал себя увереннее.
– Это мы где? – спросил он, оглядывая дом. – У Лиса?
– У Лиса. Где ж ещё? – непритворно удивился его собеседник. – Ты что, здесь раньше не был?
– Нет. Я и сюда-то не помню, как попал… Это ты напёк блинов?
– Нет, – виновато потупился Карел и покосился на горшок, – я не готовлю, я только ем. Готовить мне не позволяют – боятся, что я перебью всю посуду. Это Кукушка, но сейчас она куда-то вышла.
– Кукушка? – Фриц перестал распутывать рукава и заинтересованно выглянул из глубины рубахи. – Кто это? Здесь есть кто-то ещё?
– Ты с нею познакомишься, – пообещал Карел.
В отличие от множества подобных обещаний, данных Фрицу разными людьми, это сбылось незамедлительно. Дверь дома отворилась, и на пороге показалась девушка. Худая, невысокая, в овчинном кожушке. При взгляде на неё мальчишке показалось, что он встречался с нею раньше, но где и когда, он вспомнить не смог. Была она довольно молода и, насколько в свои годы мог судить об этом Фриц, весьма недурна собой. Она закрыла за собою дверь, с грохотом сбросила на пол вязанку дров и повернулась к Фрицу. Глаза её широко распахнулись.
– Ты зачем вскочил? – воскликнула она. – А ну, ложись обратно!
– Почему? – опешил тот. – Я уже здоров, я могу ходить…
– Ложись, кому сказала! Тебе ещё рано вставать.
Фрица разобрало.
– Чего ты раскомандовалась? – огрызнулся он. – Орёшь, как эта самая… Чего мне теперь, всю жизнь так лежать?
– Будешь упираться, – наставительно сказала та, – придётся и всю жизнь! Чего капризишься как маленький? Это не я так захотела, это Жуга велел, чтоб ты лежал.
– Жуга?
– Да. Лис.
– Но мне нужно выйти… – растерялся мальчишка. – И это… мне и вправду легче. Сколько можно лежать? Я уже все бока отлежал… Это тебя зовут Кукушка?
Девушка заметно покраснела.
– Я Ялка, – ответила она. – А тебя зовут Фриц? – Тот кивнул. Она помедлила, потом решительно сбросила с плеч кожушок и протянула ему. – Ладно, так и быть. Держи и выходи. Только недолго! Ты ещё болеешь, а на улице холодно. Нужник там, за конюшней, по тропинке и направо.
Когда Фриц вернулся, в доме разгоралась перепалка.
– Ну что ты за человек такой? – шумела девушка, сердито двигая посуду. – Зачем ты слопал весь мёд, а? Целый горшок!
– Ну что ты орёшь? Что ты орёшь? – ленивым образом отругивался человечек. – Что мёд? Подумаешь! У меня на крыше пятьдесят горшков с мёдом. Пустяки, дело житейское.
– Житейское… Мёд – не еда, а лекарство. Я его для мальчишки достала, он болеет, а ты!..
– Нет, ты всё-таки ужасно жадная девчонка! – обиженно надулся тот. – Я, может, тоже больной! Я, может, самый больной в мире человек, а ты для меня горшочка мёду пожалела. Разве так поступают с друзьями?
– Ага! Больной! – фыркнула Ялка. – Ты посмотри на себя: ты же здоров как лошадь!
– Теперь да! – важно согласился Карел и погладил себя по животу. – Сам поражаюсь, какие чудеса творят снадобья нашего Лиса.
Фриц опять не выдержал и прыснул.
– Садись за стол, – скомандовала ему девушка. Сердиться на Карела она уже не могла. – Да не сюда, ближе к огню… Мёд вот этот сожрал, придётся есть так. Наливай себе кофе, я сейчас масла принесу.
– А что, там мёду совсем не осталось? – полюбопытствовал толстяк.
– Совсем.
– Там должна была остаться ещё капелька. А варенье?
– Варенья не дам. Варенья последняя банка. Если хочешь, я колбасы поджарю. Хочешь, Фриц? – обернулась она.
Фриц сглотнул слюну и торопливо закивал.
– Эх, – со вздохом посетовал Карел, сворачивая в трубочку сразу два блина своими пухлыми ручками. – Поживёшь с вами – научишься есть всякую гадость… Валяй тащи свою колбасу.
Блины оказались на редкость вкусны, даже без всякого мёда. А может, просто Фриц успел забыть за время странствий вкус блинов. Во всяком случае, большая кипа их исчезла в считаные минуты. Фриц едва успел ухватить себе пяток-другой. Карел ел их сразу по два, по три, шлёпал на тарелку, обжигался и прокладывал ломтями колбасы. Потом стал забавляться: сворачивал их в разные фигурки – звёздочкой, конвертиком, – протыкал в них дырочки, превращая блинные круги в румяные упитанные рожицы, похожие на его собственную. Наконец он отвалился от стола и теперь смотрел в огонь, прихлёбывал горячий кофе и сыто щурился, болтая в воздухе ногами. Время еды кончилось, настало время расспросов.