— Рассмотри его внимательно. Запомни всё... Запомнил?
-Да...
— Отлично. Тогда пошли.
И они двинулись дальше. Дерево, которое травник просил рассмотреть и запомнить, вскоре скрылось за поворотом тропы. В молчании они прошли довольно долго, — Фриц не рисковал о чём-то спрашивать, как вдруг Жуга остановился, посмотрел с хитрецой на мальчишку и опустил на снег свою вязанку. Уселся на неё верхом и знаком показал, чтоб Фриц проделал то же самое. Фриц проделал.
— Ну что, ты ещё помнишь то дерево? — поинтересовался травник.
— Конечно, — Фриц кивнул и уже открыл рот, готовый описать его во всех подробностях, но травник протестуя выставил ладонь.
— Не надо, — сказал он. — Не надо. И так верю... Скажи мне лучше вот что. Рядом с тем деревом было второе. Чуть-чуть позади. Ты помнишь?
Мальчишка растерялся. Вопрос застал его врасплох.
— Второе?.. — пролепетал он. — А было второе?
— Да, — кивнул Жуга, — там их было два. Так что ты можешь мне о нём сказать?
— Я н-не запомнил...
— Но хоть что-нибудь? — продолжал допытываться травник. — Какое оно из себя? Высокое? Не очень? Берёза? Осина? На ветках много снега или мало?
Фриц нахмурил лоб, напрягся, но тщетно: если там и было какое-то другое дерево, то он совершенно не обратил на него внимания. Вообще не заметил. Вспоминалось что-то, но смутно: куст — не куст, дерево — не дерево... Да и то не вспомнилось бы, если б не Жуга.
— Я... ну, я не рассмотрел, — наконец признался он. — Я же вообще не смотрел на него, на это другое дерево.
— Почему?
— Ну... Мне это было не нужно.
Жуга рассмеялся и хлопнул себя по коленкам.
— Не нужно? Так вот тебе первый урок, — сказал он. — Настоящим невидимкой стать очень трудно. Да и зачем? Хочешь быть незаметным — будь на виду, только стань вторым деревом, и никто тебя не увидит. Когда ты вырастишь это второе дерево в себе, умение придёт само. Ты понял?
— Нет.
— Поймёшь, — он посмотрел на небо. — Ладно, пошли, а то нас уже наверное заждались.
— Жуга...
Тот обернулся:
— М?
— А что за дерево там было? То, второе.
— Что, разобрало? — травник улыбнулся. — Рябина. Рябина с ягодами. Правда, почти все уже опали, но на макушке ещё много. Раскидистая такая, тонкая, вся в снегу.
— У... А ведь верно...
— Теперь-то хоть вспомнил?
— Теперь — вспомнил...
Когда пришли домой, Жуга вдруг сделался сосредоточен и хмур. Пока Фриц и девушка ели, он достал из сундука чернильницу и лист пергамента, очинил перо и что-то принялся писать. Про ужин он как будто забыл, и к еде не притронулся. Потом свернул исписанный лист в трубку, перемотал шнурком и хлопнул свёртком по колену.
— А теперь — спать, — объявил он и дунул на свечу.
Далеко от Фландрии и от Испании, в просторном новом доме на окраине деревни у подножия Хоратских гор черноволосый бородатый и плечистый мужчина стоял у образов и вертел в руках большой тёмный опал на коротенькой цепочке, оправленный в чернёный мельхиор. Взор мужчины был задумчив и угрюм. Сам камень до того висел на уголке иконы божьей матери: в здешних местах любили вешать всякие красивые цацки в красный угол.
Дверь отворилась. На пороге показалась невысокая красивая женщина с ведром, двинулась, было к бочке, но поймала мужнин взгляд и поставила свою ношу на пол, опасаясь расплескать — столь странным вдруг ей показалось выражение его лица.
— Ты чего такой? — спросила она, подходя и вытирая руки. — Что случилось, Реслав?
Мужчина поднял к ней растерянное лицо.
— Камень треснул, — озадаченно и как-то беспомощно сказал он. — Вдоль и поперёк. Крестом. На, посмотри.
Она посмотрела.
Опал играл двумя лучами — красным и зелёным на четыре части. Две трещины, прямые, как вязальные спицы, пересекшись, образовали ровный крест.
Было красиво. И жутко.
Жутко красиво.
Реслав помолчал. Посмотрел на жену.
— Как думаешь, Ганка, чему бы это? А?
Когда отряд испанцев проломился через лес к одинокой скале, уже смеркалось. Под вечер потеплело, небо затянули низкие серые тучи. Звёзды скрылись, и посыпал снег. Сначала в синем воздухе закружились одинокие и редкие снежинки, потом они немного выросли, потом — ещё чуть-чуть, и вскоре с вечереющего неба падали уже целые хлопья, толстые и белые, как сытые овцы. Ветра не было. Тяжёлый и липкий, как гончарная глина, снег ложился спудом на плечи и головы, западал за ворот, отягощал поля на шляпах у солдат и скапуляры сутан у монахов. Сапоги черпали снег, — сапоги! Чего уж говорить о башмаках? Кто бывал в настоящем, далёком и диком лесу, тот знает, что зимой чащоба защищает лучше всяких стен. Недаром лесные братья чувствуют себя там так вольготно. Ветки кустарника сплетались, как бока корзины, еловые лапы хлестали в лицо, купина и шиповник добавляли лишние полоски к буфам рукавов и штанов, драли полы плащей и монашеских ряс. При каждом движении сверху сыпалась хвоя и белая мерзость. Лис присмотрел себе укрытие что надо (если, конечно, он и в самом деле жил тут). Солдаты ругались, кутались, кто во что мог, и прятали ладони в рукава. Курить брат Себастьян не разрешил. Жевали табак.
Треск ветвей в вечерней тишине слышался особенно отчётливо. Громоздкие алебарды, и так-то не слишком удобные, в лесу и вовсе стали проклятием для четверых солдат, и лишь когда Мануэль случайно набрёл на узкую тропу, заметённую снегом, идти стало легче.
Тропа куда-то вела.
— Hola, да тут дорога! — с удивлением воскликнул вскоре маленький испанец.
— Где дорога? — Санчес с интересом обернулся.
— Да вот же дорога, здесь! — объявил аркебузир, топнул ногой и сделал несколько шагов, проваливаясь в снег не по колено, а едва по щиколотку. — Старая просека. Видите? — он помахал рукой, указывая вверх. — Деревья тонкие и выросли недавно, в два ряда. Все задрали головы.
— А, верно, — оглядевшись, согласился с ним Родригес. — Рудничная нитка, не иначе. Ну и глаз у тебя, Мануэль. Я вот ни хрена бы не заметил, всё только — вниз, да вниз...
— Ну ладно, чего выпятились? — не выдержал Киппер. — Дорога, и дорога. Что в ней эта... такого особенного есть? Эка невидаль, открыл Америку... Дорога... Раз рудник здесь был, должна дорога тоже быть. Она нас к нему и выведет. Пошли.
Десятник проверил, хорошо ли ходит в ножнах меч, и первым двинулся вперёд.
— Дурацкое время года! — ругался сквозь зубы Родригес, отряхивая об колено снег со шляпы и вытирая мокрое лицо перчаткой. — Ну что за мерзкая страна! Летом сыро, зимой холодно, а весной и осенью — и сыро и холодно одновременно. Caray[79]! Как здесь только люди живут?
Жевать табак Родригес тоже бросил, когда добрались до сугробов. Вместо этого пыхтел, ругался и расчищал алебардой проход усы его, обычно гордо смотревшие вверх и бодавшие небо, теперь намокли и обвисли, как две чёрные сосульки. Настроение у остальных солдат тоже было ни к чёрту. Киппер ещё утром высосал все свои запасы водки, и потому пребывал в настроении холодном и безумно мрачном. Никаких тревожных признаков не было, лес был первозданно тих, только снег скрипел под ногами, но всё равно солдаты вздрагивали, поводили оружием, косили взглядом в сторону. Теперь же, найдя дорогу, все слегка воспряли духом, обменялись солёными шуточками, зарядили зубы свежей жвачкой и отважно двинулись вперёд. Первыми шли Киппер и Санчес с Родригесом, за ними — Хосе-Фернандес с Мануэлем, далее — Михель и сумасшедший Смитте. Тропа не позволяла широко идти. Замыкающими шли монахи и Анхель, как видно не желающие упускать из вида подопечных.
В таком порядке они и вывалились на поляну.
Михелькин стоял и оглядывался, щурясь в наступающем вечернем полумраке. Лесная проплешина вся была в старых следах; даже слой свежего снега был не в силах скрыть их все. Солдаты воспрянули духом.
— Вон они, следы-то, — скребя в затылке, высказал общую мысль Хосе-Фернандес. — Вишь, как растоптался... Здесь он, а? Святой отец?
Брат Себастьян перевёл взгляд на Томаса, адресуя заданный вопрос ему. Мальчишка помедлил, словно бы прислушивался к чему-то, потом кивнул.
— Он здесь, — сказал монах.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнул вдруг Санчес. — Там огонь!
Все обернулись, куда он указывал; солдаты для верности выставили перед собою алебарды. Наступила пауза. Наконец Анхель сплюнул и упёр алебардину древком в землю (точнее — в снег).
— Чего ты так разорался, Алехандро? — сказал он. — увидел и увидел; Орать-то зачем?
— Con mil diablos, — пробормотал Родригес, не сводя взгляда с зелёного огонька, едва виднеющегося меж дерев, — что это там такое? Почему он зелёный?
Санчес покачал головой:
— Тот, лысый, что-то говорил про заброшенные штреки. Может, это рудничный газ там горит?
— Рудничный синим горит.
— Какая разница? — Анхель решительно потеребил белёсый ус. — Если там огонь, значит, его кто-то развёл, вот и всё. Пойдём туда и сами всё посмотрим.
— Верно! — пьяно и отважно встрепенулся Киппер. — Точно! Ну? Что вылупились? Зелёного огня, что ли, не видели? А ну, держись ровнее! Подтянись! Про тыл не забывать! Эй, держи пузана!.. Himmeldonnerwetter! Распустились? Уже забыли, сколько страху натерпелись? Хотите ещё?
Анхель, прищурясь, посмотрел на крикуна. Поиграл желваками. Ничего не сказал. Солдаты запоздало и смущённо заоглядывались, запереминались с ноги на ногу. Смитте стоял и пустыми глазами рассматривал небо.
Родригес положил за щеку свежий ком табаку и принялся его мрачно жевать.
— Надо идти, — сказал неуверенно кто-то.
— Значит, пойдём, — кивнул Родригес.
— Но там нас могут уже ждать...
— Значит, дождутся, — заявил Анхель и оскалился в усмешке. Оглянулся. — Мануэль? Мануэль, где ты там? Надеюсь, хоть сейчас-то порох у тебя сухой? Давай, зажигай свою фитюльку. А ты, hombre, — обернулся он к Михелькину, — присмотри за этим, — он кивнул на спятившего толстяка.