Громыхнуло. Мануэль дёрнулся, как от пощёчины. Дым всклубился белым облаком, обволок солдата и монахов рядом с ним. И только Михель видел, как травник, сделавший было движение им навстречу, крутанулся в снег и замер недвижим.
Лишь губы шевельнулись.
— Третий... — с тихим удивлением сказал он, посмотрел на развороченную грудь и уронил затылок в снег.
Глаза его закрылись.
А дурачина Смитте вдруг весь выгнулся и запрокинул голову назад, и засмеялся радостно и звонко, как младенец, которому показали «козу».
Тем временем Мануэль, не обращая ни малейшего внимания ни на простёршегося травника, ни на дурацкий смех, в два шага развернулся вкруг рогули к лесу передом, к избушке — задом, и стал выцеливать вторым стволом бегущих к лесу мальчика и девушку. Мгновение помедлил, выбирая из двух спин одну, нацелил на мальчишку, двинул фитилём...
И с руганью рухнул на снег.
Что-то большое, растрёпанное и взъерошенное рухнуло на Мануэля сверху, сбило с ног, и они сцепились в рукопашной. Неведомое существо визжало, рвало ворот куртки, пытаясь добраться до горла испанца, потом вдруг вырвалось, подпрыгнуло, как андалузский гриф, взмахнуло тряпочными крыльями и исчезло так же неожиданно, как и появилось, только на снегу остались два непарных башмака огромного размера. Мануэль вскочил на правое колено, ругаясь, сдёрнул с упавшей шляпы фитиль, подхватил аркебузу, крякнул от натуги, приподнял её стволами в небо и выпалил.
Должно быть, пороху он во второй ствол положил побольше из расчёта увеличить дальнобойность. Грохнуло так, будто обвалился потолок, всем рядом стоящим заложило уши. Из ствола вырвался сноп пламени, отдачей испанца отбросило на спину, и он опять упал.
Пуля ушла в темноту. Бесконечно долгое мгновенье ничего не происходило, потом послышался нарастающий свист, и с неба в снег с тяжёлым шлепком упала большая высокая шляпа.
Только шляпа.
Больше ничего.
Мануэль перевёл безумный взгляд с монахов на безжизненное тело травника, потом обратно, бросил в снег разряженную аркебузу, подбежал к травнику и наклонился над ним. Одно мгновение смотрел на меч в его руке, потом одним движеньем вывернул его из судорожно сжатых пальцев и с клинком наперевес устремился в погоню. Через несколько секунд он скрылся в лесу.
Оцепенение спало как-то сразу; все сорвались с места, забегали и заругались. Один Михелькин стоял и таращил глаза.
— Чего стоишь, фламандская рожа? — прокричал ему Киппер, пробегая мимо. — А ну, скорей в погоню! Schnell, schnell, schnell, zum teufel! Мы ещё успеем их догнать!
Михелькин растерялся.
— А как же Лис?
— Потом! Потом!
Смитте бросили на поляне.
Ночь застила глаза, хлестала ветками. Михель мчал, не разбирая дороги, проваливаясь по колено в снег и по возможности держа перед глазами спину Киппера. В весенней мороси дышалось тяжело. Пробежав шагов примерно сто, сто пятьдесят, все четверо столкнулись с Мануэлем и остановились.
Маленький испанец был бешен и зол, сверкал лысиной и дышал так тяжело, как будто два часа плясал фанданго. Шапку свою он где-то потерял. Клинок трофейного меча сверкал, искрился и подёргивался, как живой.
— Mierda[85]! — нервно выругался Мануэль и в ярости топнул ногой. — Ищите их! Они не могли уйти далеко, они где-то рядом... Брат Томас... Отец Себастьян...
— Следы! — крикнул откуда-то справа Хосе-Фернандес. — Здесь следы! Эти твари бегут к большой поляне!
И снова — ночь и бешеный бег в никуда. Михель потерял ощущение времени. Хосе-Фернандес был неправ: следы не пришли на большую поляну, — они обогнули её стороной, петляя то вправо, то влево. Предательский снег выдавал все движенья сбежавших детей. И когда преследователи выбежали на ещё одну лесную прогалину, и свет недополной луны осветил сидящую на ней без сил беглянку, как-то не сразу осознали, что она одна.
Девушка сидела прямо на снегу, не поднимая лица. Две неровные цепочки глубоко проваленных следов вели к ней и терялись возле ног. Дальше не было ничего.
Отец Себастьян остановился, оперся рукой о дерево, другой рукой потрогал сердце.
— Именем Короля и святой церкви... — выдохнул он и остановился перевести дыхание. Он простёр к ней руку. — Именем короля...
Девушка обернула к ним лицо. По щекам стеклились тонкие дорожки слез.
— Можете делать что хотите, — тихо сказала она и отвернулась обратно, — мне всё равно. Я ничего вам не скажу.
— А ну, вяжи её! — распорядился Киппер, икнул и выругался.
Михель и Мануэль приблизились к девушке, ухватили под локти, рывком подняли на ноги, свели ей руки за спиной и стянули запястья ремнём. Та не сопротивлялась. Молчала. И когда её подтолкнули обратно в сторону дома, тоже не издала ни звука.
— Чертовщина какая-то, — Мануэль огляделся вокруг. — Где второй?
— Посмотрите внимательней, может, они разделились, — предположил брат Себастьян.
— Не похоже, святой отец, не похоже... Следы обрываются здесь, но до этой полянки они добежали вдвоём. Здесь парень упал, видите? — вон вмятина. Потом она его тащила... девка, то есть тащила. Досюда донесла, а дальше — как отрезало.
— Не может быть! Снег совершенно свежий, должны были остаться хоть какие-то отпечатки. Он не мог уйти обратно по своим следам?
— Не знаю. Может быть. Не по деревьям же он ускакал! Пойду проверю.
Мануэль отсутствовал около пяти минут, потом вернулся и покачал головой.
— Нет, ничего такого нет. Одно из двух: или мы его где-то раньше упустили, или...
Он перевёл взгляд на девушку и умолк.
— Возвращаемся, — наконец нарушил тишину брат Себастьян. — Впустую бегать по лесу — только спину под нож подставлять. Иди, дочь моя, — мягко сказал он, подталкивая девушку ладонью в спину. — Иди и думай о своей душе.
Дождь перестал. Туман и дымка тоже помаленьку рассасывались. Все шли назад, надеясь встретить Анхеля или других двоих, но никого не встретили. Вдобавок у хижины их ждал ещё один сюрприз. Нет, ничего особенного не произошло, всё оставалось на своих местах, даже Смитте стоял, где его оставили, разве что — опустился на колени. И только тело рыжего колдуна исчезло. Ни следов вокруг крыльца, ни капель крови, только алое пятно там, где его настигла пуля. Испанцев возле дома не было.
— Алехандро! — окликнул их Мануэль. — Анхель! Con mil diablos, куда они все подавались? Санчо, где ты, антонов огонь тебе в зад?! Родригес! Анхель!
Попытки что-то выяснить у Смитте ни к чему не привели.
— О да! Да, да! — кричал он, то смеясь, то плача. — Так оно! Miserere, miserere me! У ручья, на другом берегу, ты увидишь две вмятины в мягкой земле. То был он. Шорох! Он — вверх, я шагнул и упал... Скелеты и кости! Это след! След, след, след...
У Михелькина от этого тягучего дурацкого киликанья мурашки побежали по спине. Он оглянулся на своих спутников, стремясь в них обрести какую-то поддержку, натолкнулся на пустой и страшный взгляд карих девичьих глаз и испуганно потупился.
Дублёная рожа Киппера перекосилась, он шагнул вперёд и залепил недоумку пощёчину.
— Хватит! — рявкнул он ему в лицо, для чего ему пришлось привстать на носки. — Где травник? Где эта сволочь?
— Травник, травник, да, да, да! — торопливо задышал тот. — Осанна! Осанна! Он явился, явился он...
— Кто явился?!
— Зверь! Зверь из бездны, зверь четверолапый, многострашный и могучий; чудо обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй... Н-насекомое, минога и ехидна. Он пыхал паром и огнём, и рыкал так: «Рык! Рык!», а тело его было подобно извивам реки. О страх, о ужас, о смиренье! увы, увы мне! Если бы я только мог взглянуть ему в глаза... Но я не мог: там бездна, бездна холода и страха, лёд, опал, гагат и турмалин... Uam profundus est imus abyssus[86]? Ха-ха-ха! — тут он перевёл свой взгляд на Мануэля. — Как же можешь ты убить, солдат, как можешь ты убить, когда ты сам не знаешь своей смерти, только — жизнь? Что жизнь? Слетевшая с вершин вода... Дай, дай мне каплю твоих слез, они стоят так дорого: ты видел хоть одну? Не для тебя неописуемый восторг! Ах! Ах!..
Всех на поляне при этих словах пробрал озноб. Все перекрестились.
— Смотри-ка: чокнутый, а чешет, как по святому Хуану, — сказал Мануэль. — Как вы думаете, святой отец, что ему привиделось?
— Боюсь, мы этого никогда не узнаем, — с горечью сказал брат Себастьян. — Мы просто ничего от него не добьёмся, вы же видите: он одержим. Хотя, признаться, выглядит это как-то странно. Он говорит in aenigmate[87], но в его безумии как будто есть какая-то система... Мы допросим его позже. Киппер, Мануэль. Осмотрите здесь всё. И — будьте осторожны. Помните — cavendo tutus, — «остерегаясь убережёшься». Действуйте.
И напоследок подбодрил их на родном испанском:
— Dios los de a Va buenas[88].
Родригес с Санчесом обнаружились в доме, где они сидели за столом и мирно ели кашу, сталкиваясь ложками в большом горшке. На имена не откликались и, вообще, не замечали ничего вокруг. Вошедшие просто опешили от этакой картины. Себастьян сотворил молитву, Мануэль и Киппер, ругаясь, долго били их обоих по щекам, а те только улыбались, лупали глазами, и с набитыми ртами мычали: «Caougugno... Caougugno...»[89], а когда пришли в себя, так ничего толком и не смогли рассказать.
Алебарды их валялись в углу, камин погас, только от углей по дому струился горьковатый дымок. Полки, некогда уставленные алхимическими бутылками, рухнули, посуда вся валялась на полу, стекло поразбивалось вдребезги; не уцелело ничего. На каминной полке россыпью лежал различный хлам, странная коллекция предметов, похожих не то на детские игрушки, не то — на языческие фетиши.
За домом, у задней двери в сугробе лежал Анхель, мёртвый и уже остывший. А грудь его...