[410]; он «по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того неспокойного времени».[411] «Великое княжество Владимирское, пропустившее через свои земли татарское войско, сохранило свой военный потенциал»,[412] а «разрушения, причиненные войной», «преувеличены».[413]
В последующее время «в Великороссии согласились с тем, что Русская земля стала земля "Канови и Батыева", т. е. признали сюзеренитет монгольского хана».[414] Такое положение устраивало и монголов и русских, так как «было оправдано внешнеполитической обстановкой».[415] Чем же был для Руси «сюзеренитет»? «…Монголы ни на Руси, ни в Польше, ни в Венгрии не оставляли гарнизонов, не облагали население постоянным налогом, не заключали с князьями неравноправных договоров. Поэтому выражение "завоеванная, но не покоренная страна" полностью неверно. Завоевание не состоялось, потому что оно и не замышлялось»[416]; «Русь монголами не была ни подчинена, ни покорена»,[417] и «Русская земля вошла в состав улуса Джучиева, не потеряв автономии…».[418] «Вот эту систему русско-татарских отношений, существовавшую до 1312 г., следует назвать симбиозом. А потом все изменилось…».[419] Изменения произошли вследствие принятия Золотой Ордой мусульманства, что Л.Н. Гумилев называет «победой соседнего мусульманского суперэтноса, овладевшего в 1312 г. Поволжьем и Причерноморьем». «Великороссия, чтобы не погибнуть, вынуждена была стать военным лагерем, причем былой симбиоз с татарами превратился в военный союз с Ордой, который продержался более полувека — от Узбека до Мамая».[420] Политическая сущность его состояла в том, что русские князья «за вносимую ими дань требовали и получали военную помощь против Запада (Литвы и немцев. — Ю.К.) и имели крепкий барьер, защищавший их от готовящихся ударов с Востока».[421]
Последующее стечение обстоятельств (внутренних и внешних) позволило уже заложить «основание будущего величия России».[422]
Концепция «Древней Руси и Великой степи» Л.Н. Гумилева во многом восходит к идее «евразийства» и ее конкретно-исторической разработке прежде всего в трудах Г.В. Вернадского.[423] (Л.Н. Гумилев, как известно, так и называл себя: «последний евразиец».) «Евразийство» сейчас, в отличие от прошлых десятилетий, активно присутствует в отечественной общественной и научной мысли.[424] Ему «противостоит» концепция русско-монгольских отношений, сформированная нашей исторической наукой в конце 30-х — 60–70-е годы. Насколько существенны расхождения этих концепций? Если обращать внимание на детали, то, верно, наберется уйма несоответствий и несогласий. А если посмотреть более широко и объемно?
Обе концепции признают в той или иной мере зависимость Руси от монголов, что очевидно. Но «евразийский» взгляд предполагает статус русских земель в качестве «русского улуса», т. е. их вхождение в основную территорию Золотой Орды. Однако от этого никакого «застоя» во внутренней жизни Руси не произошло. Более того, она обогатилась многими приобретениями в различных сферах общественной, политической, культурной и даже этнической жизни.
Большинство отечественных историков считали и считают, что Русь, как территория и общество, не стала территорией «Джучиева улуса». Как отметил В.Л. Егоров, между «коренными» землями Северо-Восточной Руси и Золотой Орды существовали так называемые «буферные зоны», по сути разграничивающие русский и монгольский ареалы. Но это вместе с тем не облегчило положения Руси. Русь оказалась под тяжелым ордынским «игом», просуществовавшем почти два с половиной столетия. «Иго» отбросило страну, находившуюся в русле общеевропейского развития, на несколько столетий, обусловив ее отсталость и специфику в будущем. Таковы позиции противостоящих в настоящее время историографических сторон в «монгольском вопросе».
Нам кажется, что, несмотря на внешнюю антагонистичность, непреодолимых препятствий между ними нет. Но для этого необходимо несколько смягчить их положения, касающиеся внутреннего состояния и развития Руси «под игом». Нет сомнений, оценки отношений как «дружеских» или «благожелательных» действительности не соответствовали. Имело место противостояние двух этнообщественных систем (хотя, может быть, и близких в своей основе), и противостояние жесткое. С другой стороны, полагаем, что и взгляд на русско-ордынские отношения как на «тотальное» подчинение Руси Орде, выразившееся в форме постоянного «террора» по отношению к населению и княжью, по крайней мере несколько преувеличен.
Речь идет не о защите монголо-татарской политики на Руси, мы не стремимся к какой-либо апологетике монголо-татар. (Представляется, что история любого этноса не нуждается в защите и покровительстве, ибо в истории всех народов есть положительное и отрицательное, «черное» и «белое», если так вообще можно ставить вопрос.) Речь идет о создании по возможности более полной картины русско-ордынских отношений, полной и сбалансированной, без идеологических и прочих перекосов в ту или иную сторону. Речь также идет и о попытке объяснить некоторые (все, видимо, не удастся) элементы отношений (их истоки, причины), которые далеко не всегда укладываются в рационалистические схемы, привычные нам. Религиозные представления, нормы обычного права, явления быта, обрядность — все это (конечно, наряду с «классическими» экономическими, политическими отношениями) необходимо учитывать при изучении русско-ордынских отношений.
В соприкосновение пришли не только экономические, социальные и политические системы, не только кочевнический и оседлый миры, но и мировоззренческие системы: идеологические и ментальные. Без учета последних наше восприятие событий и явлений того времени обедняется и становится неадекватным средневековым реалиям.
Набеги, штурмы, насилия явно упрощают русско-ордынские отношения, как упрощают в целом и внутреннее развитие самой Руси, во многом сводя его лишь к навязанному влиянию монголо-татарских порядков.
Предлагаемые далее очерки и преследуют цель показать общее и отличное, то, что соединяло или разъединяло две крупные общественные системы евроазиатского средневековья. В конечном итоге — попытку перейти от трактовки русско-ордынских отношений как непрерывной борьбы к трактовке, предполагающей многостороннее и многоуровневое взаимодействие.[425]
Глава III.«Батыево пленение»
Русские летописи, сообщающие о первом приближении монгольских войск, высказывают недоумение по поводу того, откуда пришли и что это за «языцы незнаеми». «Явишась языци, их же никтоже добре ясно не весть кто суть и отколе изидоша и что языкъ ихъ и которого племени суть и что вера ихъ…».[426]
Если об изначальном и последующем «месторазвитии» монгольского этноса мы сейчас осведомлены основательно,[427] то об общественном строе древних и средневековых монголов этого сказать невозможно. До сих пор в рамках проблемы «кочевого общества» ведутся дискуссии.
Начало изучения истории древних монголов и их общественных институтов восходит к XVII в. В России становление монголоведения происходит в начале XIX в. В научный оборот сразу же вводятся нумизматические и письменные источники. На их основе формируются некоторые общие представления об общественных отношениях, имевших место у древних и средневековых монгольских племен. Для первой половины — середины XIX в. необходимо отметить работы таких востоковедов-монголоведов, как И.Н. Березин, В.В. Григорьев, Д. Банзаров, Г.С. Саблуков. Дальнейшее изучение общества кочевников-монголов неразрывно связано с именами двух крупнейших востоковедов конца XIX — начала XX в. — В.В. Бартольда и Б.Я. Владимирцова.
В.В. Бартольду принадлежит заслуга проникновения в мир монгольского общества средневековья, показанного им действующим не только с позиций силы и разрушения, но и созидания — даже на завоеванных территориях.
В историографии отмечаются два крупнейших достижения В.В. Бартольда в области монголоведения. Первое состоит в том, что ему «принадлежит честь первому поставить на серьезную научную почву решение вопроса о причинах возникновения монгольского государства во главе с Чингис-ханом».[428] Второе заключается в «разностороннем изучении… империи, прочно связанной с монгольскими завоеваниями».[429] Если до В.В. Бартольда преобразования в монгольском обществе рубежа XII–XIII вв. учеными связывались либо с борьбой между отдельными личностями, либо с борьбой между степными родами и племенами, то он увидел борьбу «между степной аристократией и демократическими элементами». В конечном счете верх взяла аристократическая составляющая, и потому созданная Чингис-ханом государственность стала аристократической.[430] Далее В.В. Бартольд раскрывает организацию монгольского государства: основные учреждения и устройство войска. Еще более полно у него «освещены вопросы, связанные с монгольскими завоеваниями при Чингис-хане и его ближайших преемниках».