[998] В последующее время «посажение на стол» приобретает традиционный характер. Кроме наблюдений конкретного свойства, исследователь делает и некоторые обобщения относительно этого обряда. Он пишет, что «в обрядовой стороне княжеского настолования проявляются многие основополагающие принципы доктрин властвования. Исследование ритуала может многое сказать и об идеологии. Так, например, даже такая деталь, как место посажения на стол, может свидетельствовать о соотношении языческого и христианского понимания личности князя и характера его власти. Наличие церковного обряда — или участие в нем церкви — говорило бы о степени усвоения христианского учения о богоданности светской власти и сакральной ее санкции. Употребляемые при коронации одежды, наличие специфических регалий — о влиянии византийских учений. К сожалению, все эти и многие другие вопросы, связанные с проблемой интронизации русских князей, еще ждут своего исследования».[999]
Оставляя означенные перспективы исследований относительно Древней Руси, отметим, что названные А.П. Толочко проблемы, связанные с интронизацией, прослеживаются на позднем материале. Традиции интронизации, сложившиеся в «домонгольский период», в частности, в Северо-Восточной Руси продолжили существование и далее. Так, известно, что в 1175 г. «Ярополка князя посадиша Володимерьци с радостью в городе Володимери на столе въ святеи Богородице, весь порядъ положше».[1000] Видимо, не изменились они и несмотря на монгольское вмешательство. Чин вокняжения, писал В.И. Савва, «можно думать, соблюдался… и в период монголо-татарского ига».[1001]
Вместе с тем он соблюдался, так сказать, не столько в измененном порядке, сколько с наличием дополнительных процедур. Исследовавший этот вопрос А.В. Горский высказал предположение, что, если великие князья сажались на стол ханскими послами,[1002] обряд посажения должен был делиться на две части: гражданскую — посажение князя послом у дверей церкви, и церковную — совершавшуюся в церкви.[1003]
В русских летописях следующего периода также отмечается важность такого обряда, происходившего в «мати градом» Владимире. Так, «на ту же осень (1340 г. — Ю.К.) выиде изъ Орды князь Семенъ Иванович[ь] на великое княжение… И седе князь великии Семенъ на столе въ Володимери въ велицеи съборнеи церкви Святыя Богородици на великомъ княжении всея Руси месяца октября в 1 день, на память честнаго Покрова Святыя Богородици».[1004] Кроме постоянной акцентации на поставлений каждого нового «великого князя», летопись содержит еще один замечательный фрагмент о значении Владимира и факте проводимой там «интронизации»: «многославныи Володимерь, еже есть столъ земля Русскыя и градъ Пречистыя Богоматери, в немъ же и князи велиции Русстии первоседание и столъ земля Русскыя приемлють, иже великыи князь всея Руси наименоваеться, ту бо первую честь приемлетъ».[1005] Безусловно, показательным здесь является подчеркнутость «первоседания» и «первой чести», связанной не с получением ярлыка в Орде, а с обрядом восшествия именно на Руси, во Владимире.
Только после «посажения» «на столе в святеи Богородици» князь становился великим князем. Ордынцы, присутствуя, лишь как бы «обслуживали» это действо — не более того. Видимо, продолжал действовать и реконструированный А.П. Толочко алгоритм этого обряда.[1006] Однако уже в начале XV в. традиция «столования» во Владимире нарушается. Значение Владимира как первопрестольного города падает. Летописец, имея в виду конкретный случай «дачи» Владимира (и других городов) литовскому князю Свидригайло в 1409 г., сокрушается: «И таковаго града не помиловавше Москвичи, вдаша в одрьжание Ляхови». Ссылаясь на традиции, он пишет — «сего же старци не похвалиша…».[1007] И в 1432 г. мы видим такую картину. «И прииде князь велики Василей Васильевичь на Москву на Петровъ день, а съ нимъ царевъ посолъ Мансырь-Уланъ царевичь; тотъ его садилъ на великое княжение у Пречистые у Золотыхъ дверей».[1008]
Итак, из Орды русские князья зачастую приезжали не только с ярлыком, но и в сопровождении послов. Присутствие ханских послов на посажении русских князей на княжение, как правило, рассматривается в качестве силового акта. Отсюда, в частности, логически вытекает и мысль об усилении института княжеской власти посредством монголов. Но присутствие ханских посланников могло иметь и ритуальный характер. Приезжавшие послы преследовали не только рациональную цель объявления решения хана знати и населению того или иного города-земли. Они являлись носителями ханской власти и, если так можно сказать, ханской сакральности-харизмы. Видимо, эта функция носителей ханского харизматического начала была присуща и постоянно находившимся «послам» и другим ханским чиновникам на Руси.
Публичное пожалование ярлыка на княжение представителем хана указывает на присутствие ритуального смысла этой акции.[1009] Возможно, здесь в определенной степени имело место перенесение наполненной неземной значимостью обстановки восхождения на трон самих ханов. Ханская интронизация — «ритуал, который можно воспринимать как обряд посвящения, активизирует харизму, воплощавшую сакральность коллектива, и устанавливает новый порядок. Обряд избрания хана является важнейшим общественным обрядом, поскольку именно правитель, благодаря харизме, способен выступить гарантом стабильности… Монгольские источники подчеркивают, что в собрании перед избранием в акте интронизации принимали участие старейшины, вожди и военные предводители, т. е. люди избранные. Первая часть завершалась обрядом принесения клятвы на верность и признания подчинения избранному правителю…». Кроме того, «участие в обряде перечисленных лиц усиливало харизму, что способствовало ее большей результативности».[1010] Именно о монгольских послах на Руси сообщают нам иностранные авторы XVI в. Особенно часто цитируемыми в литературе являются Михалон Литвин и Сигизмунд Герберштейн.[1011] Прежде всего заметим, что и Литвин, и Герберштейн никогда сами не видели описанного в действительности. И в этом заключается отличие их от западноевропейцев XIII в., видевших все своими глазами, но в силу иного мировосприятия не сумевших адекватно передать социальную природу виденного. Информаторы-западноевропейцы XVI в. имели другие источники: либо письменные (летописи), либо устного происхождения.[1012] В их рассказах сведения, видимо, могли объединяться и переосмысливаться с приданием всем ритуалам оттенка «раболепия».[1013] Наиболее полно церемония встречи представлена у Михалона Литвина. «Прежде москвитяне были в таком рабстве у заволжских татар, что князь их [наряду с прочим раболепием] выходил навстречу любому послу императора и ежегодно приходящему в Московию сборщику налогов за стены города и, взяв [его] коня под уздцы, пеший отводил всадника ко двору. И посол сидел на княжеском троне, а он сам коленопреклоненно слушал послов».[1014]
Первую описанную Литвином ситуацию — выход князя за город и отведение коня посла проанализировал А.Н. Насонов. Он верно подметил, что «иностранцы могли легко принимать отдельные случаи за обычный порядок».[1015] К примерам такого рода он относит и случай, приведенный А.В. Терещенко (если не принимать его за вымысел).[1016]
Вместе с тем А.Н. Насонов приводит и факты «встреч» на Руси монгольских послов из русских источников. Общий вывод исследователя такой: «Таким образом, вполне возможно, что и при приближении ханских послов князьям приходилось выезжать навстречу "с питьем и с дары". Однако, если такой обычай и существовал, он, во всяком случае, не был повсеместен или перестал действовать к началу XV в.».[1017]
Нам представляется, что А.Н. Насонов совершенно напрасно нивелирует, приуменьшает значение данного ритуала, видимо, усматривая в нем какие-то уничижительные черты. Но ведь здесь явно просматривается своеобразный монгольский посольский церемониал, обязательный при встрече «гостя».
Встреча послов издавна практиковалась у монголов, да и вообще на Востоке.[1018] Известен рассказ ряда арабских сочинителей о встрече египетского посольства представителями хана Берке. По Ибн Абдез захыру (секретарь египетского султана Бейбарса), египтян, переправившихся через Черное море, «встретил правитель этого края в местечке Крым»; «когда они приблизились к Орде, то их встретил (там) визирь Шерефеддин Эльказвини. Потом их пригласили к царю Берке».[1019] С некоторыми подробностями об этом пишет Эльмуфаддаль: «Там встретил их правитель того края, по имени Таюк, у которого были лошади юлак, т. е. почтовые. Имя этой земли Крым… Когда они приблизились (к Орде), то их встретил визирь Шерефеддин Эльказвини, который разговаривал по арабски и по тюркски; он поместил их в прекрасном помещении и принес им угощение (состоявшее) из мяса, рыбы, молока и пр.».