Источники представляют нам и другой материал, не менее ярко и сущностно отражающий черты как периода начальных контактов русских князей и представителей Джучиева улуса, так и того периода, когда их отношения уже стабилизировались. К ним относится и «Повесть о Петре царевиче Ордынском».
По В.О. Ключевскому время ее создания — середина XIV в., по М.О. Скрипилю — конец XV в.[1093] Но несмотря на неопределенность времени ее создания все исследователи отмечают ее надежность как источника. Важнейшим для анализа «Повести» является вывод В.О. Ключевского: «Легенда о царевиче, при всей живости и драматичности ее изложения в житии, остается довольно прозрачной и плохо закрывает действительные события, послужившие для нее основой».[1094] И другой достаточно строгий в отборе источников историк А.Н. Насонов полагал, что рассказ о Петре «представляет собою исключительную ценность как материал для истории отношений между Ордой и Ростовским княжеством в XIII и в начале XIV в.».[1095]
Красная линия повествования — отношение к собственности.[1096] Но «по существу Житие Петра — это семейная хроника рода, основанного Петром».[1097]
События же в «Повести» развиваются следующим образом.
В одно из посещений ростовским епископом Кирилом ставки ордынского хана («царя») Берке «брата царева сын, юн сый» задумался о правильности своей веры: «Како си цари наши солнцу сему, и месяцу, и звездам, и огневи и кто сей есть истенный бог?» «И умысли сице: ити с святым владыкою и видети божницу русския земля и чюдеса, бываема от святых». Несмотря на препятствия и искушения, имевшие место в Орде, он все-таки «прииде с владыкою в Ростов». Увидев и услышав православную службу, «отрок, сый в неверии… припаде к ногам святаго владыкы и рече:…Молю тя да бых и аз приял святое крещение». «Владыка же почти его и повеле ждати, бе бо размышляя о искании отрока». Кирил, таким образом, не решился сразу крестить ордынского «отрока».[1098] Почему? Оказывается, уход царевича был тайным (скорее всего, не без содействия епископа), мог начаться его розыск и, в конечном итоге, мог быть обвинен сам иерарх с возможным последующим наказанием.
Обстоятельства благоволили к обоим. Берке умер, «Орде мятущеся» и «искания отроку не бе», т. е. о нем просто напросто забыли. И только воспользовавшись этой ситуацией «крести сего отрока святый владыка и нарече имя ему Петр».[1099]
Следовательно, что касается этого новообращенного мы видим иной, нежели в других случаях, вариант перехода «агарянина» в православие: не под давлением обстоятельств как устюжский Буга[1100] или дед знаменитого Пафнутия Боровского Мартин,[1101] а в высшей степени добровольно. Став правоверным и истовым христианином, Петр, тем не менее, «и царския своея не преставая утехы: бе выездя при езере ростовстем птицами ловя». И, как когда-то Буга-Иван, — ненароком «усну». Но к Петру явились «Христова апостола Петр и Павел», главным пожеланием которых в «беседе» с царевичем стало строительство новой церкви, «иде аз спах при езере».[1102]
Однако при практической реализации апостольского указания возникли трудности, исходившие от местного князя. Князь, «глумяся,[1103] рече Петру: "Владыка тебе церковь устроит, а аз места не дам. Что сотвориши?"». В итоге этот торг при посредничестве нового ростовского епископа Игнатия закончился покупкой Петром земельных владений князя за «девять литр сребра, а десятую злата».[1104]
Как можно прокомментировать эти обстоятельства? Во-первых, бросается в глаза довольно бесцеремонное обращение ростовского князя с ордынцем: княжеское «глумление» не совсем вписывается в схему отношений ростовских правителей с татарами «как послушных союзников и верных вассалов», созданную А.Н. Насоновым.[1105] Во-вторых, чрезвычайно интересным представляется вопрос о «множестве злата и сребра» Петра. В «Повести» их источником объявляется чудесный дар явившихся ордынскому царевичу апостолов Петра и Павла. Но проскальзывает и более прозаическое их происхождение. На вопрос Петра о покупке земли для строительства церкви Игнатий отвечает так: «чадо, не пощади имения родитель». Получается, что Петр пришел на Русь отнюдь не с пустыми руками, а с тем же «златом и сребром».[1106] И естественно, что «владыка и князь… реша к себе: "Аще сей муж, царево племя, идет в Орду, и будет спона граду нашему"».[1107] Cудя по тексту, сохранялась какая-то вероятность и отхода Петра от православной веры.[1108] Чтобы этого не случилось, ростовские правители его женят на дочери бывшего «тогда в Ростове» ордынского вельможи, вероятно, тоже перешедшей в христианство.[1109] Получается, что можно говорить о своеобразной ордынской православной общине в Ростове. А ордынский же царевич, таким образом, формально становился полноправным членом ростовского социума.
Эволюционирует отношение к Петру и самого князя. Он проникается добрым чувством настолько, что дарит царевичу «множество земель» своей «вотчины» «от езера, воды и лесы», подстраховывая их на будущее «грамотой» (как оказалось, не напрасно). Позднее строятся и «домы по его землям» (прежде он жил при владычном дворе).[1110]
Интересно, что Петр не понял и не осознал смысл предложения князя. «Аз, княже, — отвечает он ему, — от отца и от матери не знаю землею владети и грамоты сия чему суть». После объяснений князя он соглашается, но относительно безразлично: «Да буди, княже, воля господня».[1111] В.О. Ключевский исходил здесь из «простодушия» царевича,[1112] но по нашему мнению, здесь явно чувствуется психология кочевника («сына степей» по В.О. Ключевскому): ценность имеют богатства-движимость, но не земля-недвижимость.[1113]
А вот другой жест «доброй воли» князя для Петра-ордынца не был чем-то необычным — «владыце братати их в церкви с князем. И прозвася Петр братом князю», а княжеские «дети зваху Петра дядею и до старости».[1114]
С рождением же у Петра детей произошло полное врастание недавнего ордынца в русскую почву. А перед смертью, будучи в «глубоце старости» он постригся: «в мнишеском чину к господу отъиде».[1115]
Ну а его детей ждали серьезные испытания. «Внуци же стараго князя забыша Петра и добродетель его и и начаша отъимати лузи и украины земли у Петровых детей».[1116] Другими словами, началось перераспределение собственности. Вот тут татарское происхождение «Петровых детей» и сказалось. Защиту от потомков ростовского князя они стали искать на своей исторической родине — в Орде.
Как же отреагировали в Орде на появление сына Петра — «брата царева внука»? «Дяди», как полагается, «возрадовашася», «почтиша его», «многы дары даша ему», а, самое главное, войдя в его и его братьев положение, «посол у царя исправиша ему». Далее мы встречаем редкое известие о непосредственных функциях ордынских «послов» на Руси. «Пришед же посол царев в Ростов, и возрев грамоты Петровы и стараго князя, и суди их. И положи рубежы землям по грамотам стараго князя, и оправи Петрова сына, и дав ему грамоту с златою печатию, еже у младых князей и внук стараго князя по цареву слову. И оттоиде».[1117] Приведенные известия об русско-ордынских отношениях уникальны. Вот, оказывается, чем занимались на Руси послы — защитой интересов своих соплеменников, не могущих постоять за себя, от алчных ростовских «младых князей». Но эта защита и «почет» вызывали лишь зависть у русских князей: «И тако пожиша лето многа, зазирающим Петровым детем, еже в Орде выше их честь приимаху».[1118]
Устами этих же так сказать князей новой формации говорится и об отношении их к татарам. «Слышахом, — обращаются они «к своим бояром», — еже родители наши зваху дядею сего отца Петра, дед бо наш много у него сребра взя и братаяся с ним в церкви, а род татарскый, кость не наша! Что се есть нам за племя. Сребра нам не остави ни сей, ни родители наши».[1119]
Здесь слышится, конечно, и извечная проблема «отцов и детей», но, пожалуй, в не меньшей степени отражено классическое этническое противопоставление «мы» и «они», несмотря на прежний дружеский характер отношений к татарину Петру их предка князя-отца. Видимо нелегко было прижиться ордынцам на Руси.[1120]
Как же складывались дела далее у следующих поколений наследников Петра — внуков и правнуков? Внук Юрий оказался наиболее последовательным в продолжении Петровых дел «честь творити святей госпоже богородице в Ростове». Но и его жизнь в Ростове не обошлась без неприятностей и конфликтов. Яблоком раздора между потомками побратимов стало Ростовское озеро, в котором рыбаки этого Юрия даже «играя» почему-то вылавливали больше, чем «градстии ловци». Последние пожаловались своим князьям: «Господине князи, аще петровстии ловци не престанут ловити, то езеро наше будет пусто. Они бо вся рыбы поимаху».