Обстоятельства смерти Михаила Всеволодовича были, как представляется, тоже связаны с определенным ритуалом. «Бату, — пишет Плано Карпини, — послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался».[1143] Бескровная смерть — один из обычаев монголов. По сакральным соображениям считается, что кровь священна, особенно правящих особ, а проливать ее святотатство.
«Распространено предписание, — отмечал Дж. Дж. Фрэзер, — согласно которому не должна проливаться на землю кровь верховного правителя. Поэтому, когда надлежит предать смерти самого правителя или кого-то из членов его семьи, изобретают такой способ казни, при котором царская кровь не попала бы на землю».[1144] Показательно, что примеры, приводимые Дж. Дж. Фрэзером, как раз из средневековой истории монголов. «Когда хан Кублай (великий хан Хубилай правил в 1260–1294 гг. — Ю.К.) нанес поражение своему дяде Найяну, восставшему против него, и взял его в плен, он приказал завернуть Найяна в ковер и подбрасывать его до тех пор, пока тот не умрет, "потому что ему не хотелось проливать кровь представителя своего княжеского рода на землю и выставлять ее на обозрение неба и солнца". Монах Рикольд, — продолжает Дж. Дж. Фрэзер, — упоминает такое татарское правило: "Чтобы овладеть троном, один хан предаст другого смерти, но он тщательно проследит за тем, чтобы не проливалась кровь последнего. Татары считают проливать на землю кровь великого хана делом в высшей степени непристойным; поэтому жертву душат тем или иным способом"».[1145] Этот же исследователь и истолковал данное явление. «Боязнь пролить кровь на землю в общем объясняется верой в то, что в ней пребывает душа и что в силу этого земля, на которую попадает кровь, с необходимостью становится табуированной, или священной».[1146]
В свете сказанного становятся понятными конкретные обстоятельства казни Михаила Черниговского и других русских князей. Русский князь, несмотря на свое зависимое положение, все-таки рассматривался ордынцами как правитель, а, следовательно, в их глазах обладал тоже определенной харизмой. Отсюда, по представлениям монголов, он вследствие своих проступков заслуживал смерти, но, по их представлениям, почетной.[1147]
Подтверждение нашей версии о ритуальности казни черниговского князя можно увидеть и в кульминации убийства: Плано Карпини сообщает, что Михаилу «отрезали голову ножом».[1148] Это, в свете высказанного выше, могло означать лишение харизмы, божественности, главным объектом чего является как раз голова.[1149]
Схожие обстоятельства мы находим в описании гибели тверского князя Михаила Ярославича в 1318 г.[1150] Однако причины его гибели были иными. Истоки этого печального события уходят в межобщинные распри между Тверью и Москвой, которые, как обычно, проявились в княжеских междоусобицах.[1151] Но теперь к этому уже добавился монгольский фактор. Сложные перипетии московско-тверской усобицы, отраженные в различных летописных сводах, превосходно и тщательно проанализированы В.А. Кучкиным в его источниковедческом исследовании повестей о Михаиле Тверском.[1152]
Ордынским судом, как известно, ему был предъявлен ряд обвинений.[1153] Что же послужило основанием вынесения смертного приговора? «Казнь Михаила, — пишет А.А. Горский, — была предопределена, скорее всего не утайкой дани (об обоснованности этого обвинения данных нет), а оскорбительными для Узбека фактами смерти в тверском плену его сестры и пленения ханского посла…».[1154] Как нам представляется, А.А. Горский удачно расставил акценты в данных причинно-следственных связях. Но вместе с тем отмеченная выше «картина мира» монголов позволяет поставить вопрос и шире. И на это в свое время намекнул А.Е. Пресняков, заметив, что «дело шло не о судьбе посла, а о сопротивлении ханской власти».[1155] Добавим, что это же можно сказать и в отношении Кончаки-Агафьи, родственницы хана.
Итак, ордынскими «рядцами»-судьями были, безусловно, восприняты, так сказать, сакральные обстоятельства вины Михаила Ярославича. Но мы не можем согласиться с А.А. Горским в том, что обвинения в сокрытии дани являлись несущественными для «суда». Полагаем, что нет оснований сомневаться в обоснованности этих претензий к тверскому князю. Это, в частности, вытекает из дальнейших событий. Видимо, Михаил, действительно, не выплатил положенную дань,[1156] ибо в последующее время Тверь одолели разного рода «должники». Так, в 1321 г. «на весне приездилъ в Кашинъ Гаянчаръ Татаринъ съ Жидовиномъ длъжникомъ, много тягости оучинили Кашину». Тогда же Юрий, собрав войско, «хотя къ Кашину ити». Мир с ним и Михайловичами заключил «владыка Андреи». Но Юрий получил свое. «Тое же зимы князь Юрии, поимавъ сребро оу Михаиловичевъ выходное по докончанию».[1157] Михаил, таким образом, в глазах монголов выступает как «злостный неплательщик».
Отсюда и его наказание как должника: «возложиша сохоу отъ тяжка древа на выю», привели «на торг», подвергнув «поношениям».[1158] Насколько сознательно Михаил вел такую «экономическую» политику? На суде, защищаясь, он проводил следующую линию: «колико съкровищь своих издаялъ есмь цареви и княземъ», вспоминал при этом и злосчастного посла Кавгадыя, говоря, что «со многою честью отпустих его».[1159] Да и по приезде в Орду на суд Михаил «по обычаю одари князи и царици, последи самого царя».[1160] Но ставка только на дары не оправдала себя. Данничестве в своем основном выражении — уплате «выхода» — оказалось сильнее одного из своих проявлений — отношений «подарка-отдарка».
Заслуживает внимания и то обстоятельство, что после убийства Михаила Ярославича его двор «разграбиша Русь же и татарове, а имение русское повезоша к себе в станы».[1161] Как отмечал И.Я. Фроянов для Древней Руси, используя разнообразный сравнительно-исторический материал, «любое истолкование летописных записей о посмертных грабежах княжеских богатств, предпринятое без учета социальной психологии доклассового общества, рискует быть однобоким».[1162] В «разграблении» двора русского князя, по нашему мнению, видится отнюдь не банальный грабеж или воровство, а определенный ритуал. На это указывает хотя бы его «легализация»: ведь «имение» «грабители» вполне открыто «повезоша». Ритуальный грабеж и «элементарное присвоение княжеского добра, близкое к воровству, — вещи разные», — отмечал И.Я. Фроянов.[1163] И он же, говоря об «организованных грабежах умерших правителей», предложил рассматривать их как «заключительную сцену древнего ритуала "прощания" с ними».[1164] Полагаем, нечто подобное произошло и в случае с Михаилом Ярославичем.[1165]
Наконец, в гибели еще одного тверского князя — Александра Михайловича — в 1339 г. явно усматриваются политические мотивы: подозрение в руководстве тверским восстанием 1327 г.[1166] Тогда, как известно, Узбек и Калита жестоко расправились с тверичами, что естественно, ибо они подняли руку на ханский род — убитый в Твери Чол-хан приходился родственником хану.[1167] Но ненаказанным оставался бежавший Александр. С примирением с Узбеком его казнь, видимо, лишь была отсрочена. В 1339 г. после месячного раздумья[1168] было принято это решение. В проведении казни Александра Михайловича в еще большей степени видна ее сакральная сторона. Его и сына Федора татары «безъ милости прободоша и повергшие на земли отсекоша главы имъ», а затем их тела «разоимани быша по ставомъ».[1169]
Но до этого, как сообщает летопись, произошла следующая сцена. Татары «выскочи противоу его, ини же немилостивии похвативше и, възломиша и назадь и оборваша порты его, поставиша и предъ Товлуоубьем, нага связана».[1170] Здесь тоже усматривается ритуальное действо.
Дело в том, что головной убор и одежда, в представлении архаического сознания, наделены сакральным смыслом. В таком качестве у монголов, например, выступала шапка, которую надлежало снимать при проведении обрядов, ибо она ассоциировалась с наличием харизмы. То же необходимо сказать и о поясе, который был «границей, защищавшей тело от проникновения в него "чужого", вредоносного». Развязывание пояса лишало человека его харизмы, то есть силы.[1171] Видимо, нечто подобное мы и должны уяснить из слов «оборваша порты его, поставиша… нага связана».[1172]
Какие можно сделать выводы из рассмотрения эпизодов, связанных с гибелью русских князей в Орде? Если отрешиться от традиционной прагматической трактовки, то надо признать их «потаенный» сакральный смысл — свой в том или ином конкретном случае. Это, в свою очередь, означало признание ханами за русскими князьями «их» княжеской харизмы, а, следовательно, и своеобразного их почитания как представителей, конечно, не равного ханскому, но все-таки «правительского» происхождения и существования. Такое понимание «природы» гибели русских князей в Орде позволяет поставить эти, безусловно, трагические эпизоды в ряд русско-монгольских ханско-княжеских отношений в рамках даннической зависимости, как комплексного социального явления.