Вместе с тем, нам представляется, что факты и обстоятельства гибели в Орде князей в нашей историографии несколько искусственно выхвачены из княжеских усобиц на Руси этого и предшествующего времени, княжеско-ханских отношений в целом, наконец, кровавой борьбы собственно в Джучиевом улусе, наиболее ярко проявившейся с конца 50-х годов XIV в., но имевшей место и ранее. Жестокость и коварство — непременные атрибуты средневекового периода, и вряд ли следует особо отличать гибель русских князей от своих соотечественников-родственников от гибели их в Орде.[1173]
Глава VI.Города-государства средневековой Руси
Проблема эволюции основных институтов русской средневековой государственности и влияния ордынского фактора не раз обсуждались в исторической науке, что объясняется ее важностью для всей русской истории. Однако в контексте этой темы необходимо отметить следующие историографические обстоятельства. Во-первых, если в XIX и начале XX в. ею активно занимались отечественные историки,[1174] то в последующие десятилетия XX в. центр тяжести ее изучения перемещается за границу: импульс вначале был дан трудами «евразийцев», а затем этими аспектами проблемы продолжали в основном заниматься их американские ученики и последователи.[1175] Во-вторых, долгое время (это касается как отечественных историков, так и «евразийцев») обсуждение велось достаточно рамочно и только начиная с работ В.А. Рязановского (1930) и Г.В. Вернадского (1953), оно приобрело конкретное очертание.
Статья русского историка эмигранта В.А. Рязановского была написана как реакция на, как он обозначает, «так называемое евразийство», по его мнению, «придающее не только первостепенное, но исключительное значение для русского народа факту монголо-татарского нашествия и монголо-татарского влияния».[1176] После достаточно подробного (но, заметим, не исчерпывающего) рассмотрения возможного влияния монголо-татар на различные сферы культурной, социальной, правовой и государственной жизни Руси он приходит к следующему выводу: «Не следует… слишком преувеличивать отрицательных последствий монголо-татарского нашествия… Орда утверждала великих князей, но не изменила существовавшего до нее порядка и не вмешивалась в управление; татарское иго было одним из косвенных факторов образования единодержавия на Руси, оказало некоторое преходящее влияние на налоговую систему княжеской Руси. Оценивая все это, мы должны признать, что влияние монголо-татар на русскую культуру и право носило несущественный, второстепенный характер».[1177]
Эта и последующие работы В.А. Рязановского по обычному монгольскому праву в определенной степени способствовали тому, что «евразийцы», прежде всего в лице Г.В. Вернадского, предприняли попытку более детального рассмотрения взаимоотношений Руси и Орды.
Историки обычно обращают внимание на такой довольно-таки парадоксальный итоговый (а может быть, и изначально установленный) пассаж Г.В. Вернадского: «Влияние монгольской модели на Московию дало свой полный эффект только после освобождения последней от монголов…Более того, в некоторых отношениях прямое татарское влияние на русскую жизнь скорее возросло, чем уменьшилось, после освобождения Руси».[1178] Однако этот «эффект отложенного действия», как его сформулировал сам автор, не принес ожидаемого действенного эффекта в разрешении вопроса русско-ордынских отношений. Так, американский исследователь Д. Островски в статье 1990 г. не без сарказма спрашивает у последователя Г.В. Вернадского Ч. Гальперина: как же так случилось, что «московские правители могли заимствовать институты, которых более не существовало?»[1179]
Однако, если отвлечься от этой почти что историографо-публицистической перестрелки, то основная мысль Г.В. Вернадского звучит следующим образом: «Фактически… как видно из истории русско-монгольских отношений… внутренняя политическая жизнь Руси никогда не прекращалась, а только была ограничена и деформирована монгольским правлением. С распадом Монгольской империи и ослаблением Золотой Орды собственные политические силы Руси вышли из-под монгольской надстройки и начали набирать все больше и больше силы. Традиционные взаимоотношения этих сил, однако, были совершенно разрушены монгольским нашествием, а относительное значение и сама природа каждого из трех элементов власти (вечевой, княжеской, боярской. — Ю.К.) претерпели коренные изменения».[1180]
Еще более остро и резко ставит проблему уже упомянутый Д. Островски. «Источники первой половины XIV в. свидетельствуют о том, что в Московском государстве произошел глубокий разрыв в преемственности институтов… Структура государственных учреждений, унаследованная от Владимиро-Суздальского компонента Киевской Руси, внезапно прекратила существование, и попутно была основана новая политическая структура, близкая к структуре Кипчакского ханства», — вот так начинает он свою статью.[1181] С неменьшим ученым задором написано и все последующее.
В работах Г.В. Вернадского и Д. Островски есть с чем соглашаться или не соглашаться, прецедент для научной полемики существует. Тем более, что Д. Островски явно стимулирует создание противовеса своим заявлением. «Если мы принимаем эту точку зрения, то, как мне представляется, — пишет он, — бремя поиска доказательств ложится на тех, кто станет утверждать, что Московское княжество создало свои собственные местные учреждения, независимые от монгольского влияния».[1182]
Отталкиваясь от этого «вызова», перейдем к рассмотрению влияния монголо-татарского фактора на основные социальные и государственные институты средневековой Руси.
Город в большей мере, нежели какой-либо другой феномен эпохи русского средневековья, принято рассматривать в западноевропейском контексте. Анализируя экономические, социальные, политические аспекты его развития, иногда приходят к выводу об его незначительной (по сравнению с городами Западной Европы) роли в общественной жизни. Причинами здесь называются и монголо-татарское иго, и его феодализация с «аграризацией».[1183] Такое противопоставление характерно не только для отечественных исследователей последних десятилетий, но и для историков XIX в.[1184]
Исторической наукой XIX в. средневековый русский город рассматривался преимущественно как политическая система.[1185] Определяющей линией его развития выступало древнерусское вечевое начало. Это признавалось большинством историков. Но затем взгляды на его дальнейшую эволюцию диаметрально расходились.
С.М. Соловьев уже с конца XII в. отдавал приоритет «новым» городам с сильной княжеской властью. Города «старые» — с вечевым управлением постепенно уходили с исторической арены, причем это было характерно уже для XIV в.[1186]
Другое понимание предлагалось И.Д. Беляевым, сформировавшим концепцию общинного устройства русских городов IX–XV вв. Д.А. Ширина, обобщая его взгляды, пишет, что, по его мнению, «их общинная организация обеспечивала… максимально благоприятные условия для самоуправления и социального равновесия».[1187]
В большинстве работ о русском средневековом городе была принята версия С.М. Соловьева.[1188] «Ход» получил и другой его тезис — об экономическом развитии городов, связанном с занятиями населения торговлей и ремеслом. Ряд авторов второй половины XIX — начала XX вв. подходит к изучению городов как «преимущественно экономических центров».[1189]
Такая тенденция стала присущей и для советской историографии[1190] с той лишь разницей, что практически вся история средневекового русского города была сведена к социально-экономическим факторам и сопровождавшей их классовой борьбе (чем было подменено социально-политическое развитие города). Другими словами, «принципиальная» новизна заключалась в рассмотрении города в системе феодальных отношений, т. е. в марксистской научной идеологической схеме.
В 30-е годы появляется концепция «вотчинных» городов. Ее основателем считается С.В. Бахрушин[1191] (от предложенного он не отказывался и впоследствии). «Город XIII–XV вв., — считал он, — в первую очередь центр вотчинного хозяйства и опорный пункт феодального господства над окрестным крестьянским населением, то, чем в частной вотчине был двор вотчинника».[1192]
Близок был к пониманию социальной природы средневекового русского города С.В. Бахрушиным П.П. Смирнов. Города, по его классификации, подразделялись на «раннефеодальные» и «среднефеодальные». К первым относились городские образования XIV–XV вв. Для них характерным являлось преобладание «крупного феодального землевладения — княжеского, боярского и церковного, представленного городскими вотчинными дворами и слободами феодалов-землевладельцев».[1193]
Таким образом, для П.П. Смирнова «раннефеодальный» город — это тоже «вотчинный» город, представлявшийся им как «укрепленный поселок землевладельцев-феодалов — князей, бояр, монастырей и т. п., которые составляли в нем основной городообразующий элемент населения».