Полагаем, что причина отсутствия вечевых собраний в Москве заключалась как раз не в разрушительных действиях Ивана Калиты в пределах московской общины, а, наоборот, в его созидательной деятельности, естественно, во благо «своей» — московской — земли.[1296]
Его «миротворческая» внутренняя и внешняя политика широко известна.[1297] Он «исправи Русьскую землю от татей и от разбоиникъ». При нем устанавливается «тишина велика по всей земли»: «престаша погании воевати Русскую землю и закалати христиан и отдохнуша и упочинуша христиане от великыя истомы и многыя тягости и от насилия татарьскаго».[1298]
Его действия, как высшего представителя исполнительной власти, вполне устраивали московскую общину, благодаря этому только усиливавшуюся.[1299] Внутренние противоречия, всегда, безусловно, имеющие место, созревают несколько позже и проявляются в борьбе московской великокняжеской власти с московскими тысяцкими в 50–70-х годах XIV в. Что же касается московского веча, то оно не замрет и тем более не умрет даже с ликвидацией тысяцких. Оно проявит себя не только в XIV в., но и в XV в.
Другое дело борьба Ивана Калиты с «народовластием» в соседних землях. Из слов А.М. Сахарова, что поход Калиты на Тверь был расправой над тверичами, «попытавшимися противопоставить княжеской власти свое вече», как будто следует вывод о какой-то солидарности князей всех русских земель в борьбе с вечем. Полагаем, что если это имел в виду автор, то это довольно надуманный вывод. Из летописных сообщений (как мы видели) однозначно невозможно заключить о неучастии тверского князя Александра Михайловича в этом восстании. Очевидно, он (может быть, не с самого начала) участвовал в нем.
Итак, в 20–30-х годах XIV в. мы не замечаем какой-либо «специальной» борьбы княжеской власти с вечем.
Любопытны и показательны с точки зрения решения вопроса о деятельности вечевых собраний в XIV в. летописные новеллы (назовем их так) о «вечных колоколах», которые приведены в летописях под 1328, 1339 и 1372 гг. Все они наиболее полно рассмотрены и интерпретированы Л.В. Черепниным,[1300] но, как нам представляется, не все его объяснения могут быть приняты.
В 1328 г. ставший великим князем «суждальский князь» Александр Васильевич, после получения ярлыка, вывозит из Владимира к себе в Суздаль вечевой колокол. Но на новом месте — в Суздале — он не стал звонить. Когда же колокол вернули во Владимир, то он вновь зазвонил. Новгородская первая летопись так сообщает об этом происшествии: «Сии князь Александръ из Володимеря вечныи колоколъ святеи Богородици возилъ въ Суждаль, и колоколъ не почялъ звонити, якоже былъ в Володимере; и помысли в себе князь Александръ, яко съгруби святеи Богородици, и повеле его пакы вести въ Володимерь, и привезшие колоколъ, поставишя и въ свое место, и пакы бысть гласъ богуугоденъ».[1301]
Л.В. Черепнин комментирует эту владимирско-суздальскую колокольную эпопею следующим образом. «Это было сделано, очевидно, по приказу ордынского хана, стремившегося к подавлению вечевых порядков в русских городах… В изложенном полулегендарном рассказе заключен большой политический смысл: нельзя заставить замолчать народ, устами которого говорит вечевой колокол. Суздальский князь, исполняя волю Орды, захотел добиться молчания веча, но ничего у него не вышло. Орда и князья, исполняющие ее повеления, бессильны сломить волю народа к сопротивлению своим поработителям».[1302]
Думается, что сведения эти в большей степени все-таки реальны, нежели даже «полулегендарны». А вот трактовка их Л.В. Черепниным действительно имеет оттенок «мифологичности». Во-первых, данных о том, что это делалось по указанию хана нет, как, впрочем, нет даже намека на это. В летописях мы не найдем свидетельства о вмешательстве ордынцев во внутренние дела на Руси, разве что в межкняжеские отношения. Складывается впечатление, что ханам были глубоко безразличны порядки в русских землях. И объяснения Л.В. Черепнина исходят не из реального существа дел, а из историографического постулата об ордынской политике, во что бы то ни стало пытающейся «удержать в повиновении русский народ».[1303]
Во-вторых, нет оснований говорить и о борьбе князей с вечевыми порядками вообще, а следовательно, и с народными массами, как это предлагает Л.В. Черепнин. Обратим внимание: летопись сообщает о снятии колокола во Владимире, но она же свидетельствует и о том, что этот «вечный колокол» был установлен в Суздале, где и произошел конфуз: колокол «не почял звонити». Видимо, и в Суздале он предназначался для аналогичной функции — вечевого звона. Как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В данном случае такой суммой является вечевой строй. Значит, никакой целенаправленной борьбы со стороны русского княжья против вечевых институтов не было. Как же тогда объяснить возникшую в 1328 г. ситуацию?
Может быть, годится объяснение Н.С. Борисова, который видит здесь лишь «слегка прикровенный» «грабеж»: «Александр получил тогда от хана великокняжеский титул и хотел иметь у себя дома "великокняжеский" колокол».[1304] Вряд ли здесь стоит вести речь о грабеже. Сам же исследователь чуть выше пишет о том значении, которые колокола имели на Руси.[1305] И в этом контексте понимать ситуацию как простой грабеж не приходится. А вот насчет «желания» князя Александра Васильевича говорится верно. Но только требуются некоторые дополнения.
Вечевой колокол перевозится из одного «столичного» города в другой: из Владимира в Суздаль. И там, и там он служил или должен был служить не столько княжеским интересам, сколько общинным (в том числе и княжеским). Мы знаем, сколь глубокой была вражда северо-восточных городских общин во второй половине XII — начале XIII в. В числе основных противников Владимира (наряду с Ростовом) выступал в то время и Суздаль. Поэтому вполне возможно, что в коллизиях 1328 г. зазвучали отголоски той застарелой вражды между городскими общинами. Во всяком случае, для суздальцев момент был благоприятный, поскольку их князь стал великим, получив впридачу и сам Владимир.[1306] Видимо, этой-то ситуацией они и решили воспользоваться. Вместе с тем еще раз повторим, что никакой борьбы княжеской власти с вечевой здесь не просматривается.[1307]
Следующий случай с колоколом переносит нас в сферу далеко не простых московско-тверских отношений. В 1339 г. в Орде трагически погиб тверской князь Александр Михайлович. И вновь, как и в 1327 г., в Твери возникает фигура Калиты. Только на этот раз не последовало никакого разгрома и разорения. Московский князь лишь вывозит в Москву снятый с тверского Спасского собора вечевой колокол. «А князь великии Иванъ въ Тфери отъ святаго Спаса взялъ колоколъ в Москвоу».[1308]
Вновь предоставим слово Л.В. Черепнину. «Иван Калита, сурово расправляясь с участниками народных движений, в 1339 г. вывез в Москву колокол, снятый с тверского Спасского собора. Этим как бы подчеркивалось желание московского князя подавить вечевые порядки (вече собиралось по звону церковного колокола) и тем самым помешать крамольным выступлениям горожан».[1309] Ученый остается верным себе в объяснении причин этой акции Калиты: только борьба с вечевыми проявлениями. Однако далее события разворачиваются не так, как почти десять лет назад. В 1347 г. тверской князь Константин Васильевич велит отлить новый большой колокол для Спасского собора.[1310] В этой связи Л.В. Черепнин задается таким вопросом, который по существу является и ответом: «Не означало ли упоминание об этом акте в летописи демонстративное подчеркивание того, что князь не может нарушить право горожан собирать вече и через вече предъявлять свои требования и претензии княжеской власти».[1311]
Под последними словами Л.В. Черепнина, придав им утвердительный смысл, можно только подписаться. Не «не означало ли», а безусловно, речь шла о вечевых порядках, с которыми были согласны (или вынуждены были соглашаться) правящие князья.
В то же время поступок Калиты, как и суздальского князя Александра Васильевича, означал не столько попытку подавления веча, сколько констатацию очередной победы одной из сторон соперничающих городов-государств.[1312] В 1347 г., в свою очередь, Константин Васильевич, так сказать, отдает долг, символизируя возвращением колокола новое, очередное «возвышение» тверской общины.
Последняя новелла этого «цикла» рассказывает о случае, произошедшем в 1372 г. в Нижнем Новгороде. Там вдруг «позвонилъ самъ о собе трижды» большой колокол Спасского собора.[1313] «Можно думать, — пишет Л.В. Черепнин, — что в иносказательной форме здесь речь идет о том, что участился пульс жизни горожан, что нижегородские посадские люди более активно стали проявлять свою инициативу в борьбе с ордынскими военными отрядами, что в какой-то мере возродились вечевые порядки, о которых возвестил якобы самопроизвольно зазвонивший большой спасский колокол».[1314]