В городах на рубеже XV–XVI вв. создается институт городовых приказчиков. Несмотря на то, что это были представители администрации великого князя, назначались они обычно из числа местного дворянства (детей боярских). Городовые приказчики ведали непосредственно городскими крепостями, т. е. являлись как бы военными комендантами. Однако постепенно они начинают заниматься и другими вопросами, связанными с военно-административным управлением: строительством дорог, мостов, обеспечением военных перевозок и хранением оружия. Одной из главнейших их обязанностей стало проведение уездной мобилизации крестьянского и городского ополчений. В их руках сосредотачивались и финансовые дела.[1442]
Для последних десятилетий XV в. Ю.Г. Алексеев считает возможным говорить в целом о «реформе местного управления». Именно к этому времени «относятся правительственные акты, регулирующие деятельность местных органов власти — наместников и волостелей и формулирующие основные принципы суда и управления».[1443]
Опыт выдачи московскими великими князьями особых уставных грамот, в которых фиксировались пределы прав кормленщиков, их обязанности по отношению к населению, уже был. Так, еще в 1397 г. Василий Дмитриевич дал такую грамоту всему населению Двинской земли — от «бояр двинских» до сотских и «всех своих черных людей», всему «самоуправляющемуся земскому миру» (С.В. Рождественский). Она гарантировала право обращения к великокняжескому суду любого человека в случае злоупотребления чиновников.
Белозерская уставная грамота 1488 г. еще более широко регламентировала взаимоотношения между органами центральной власти (наместники) и местным населением. В ней не только повторялась, но расширялась норма, обеспечивавшая право белозерцев жаловаться великому князю на наместников и их помощников. По ней также устанавливалось «смесное» (совместное) судебное разбирательство: наместничий суд был правомочен только в присутствии общинных представителей — сотского и «добрых людей». Специальная статья лишала возможности наместников вторгаться во внутреннюю жизнь общины.
Двинская и особенно Белозерская уставные грамоты, таким образом, отражают стремление центральной власти ограничить самовластие наместников, с одной стороны, а с другой — признание центром большой значимости в местном управлении общинных организаций.[1444]
Чрезвычайно важен вывод, который делает Ю.Г. Алексеев: «Хотя уставная грамота (Белозерская. — Ю.К.) непосредственно обращена к населению только одного уезда, перед нами документ принципиального значения. Грамоту можно рассматривать как типовую… Видимо, предполагалось подобные грамоты дать и другим уездам Русского государства». Ряд норм и положений грамоты вошли в первый общерусский свод законов Московской Руси — Судебник 1497 г.[1445]
Более того, представляется, что вообще внутренняя политика Ивана III проводится в интересах земщины, как основной социальной опоры великокняжеской власти. Великий князь проявляет при этом «большую гибкость и дальновидность, используя сочувствие, помощь и поддержку народных масс» (Ю.Г. Алексеев).
Такова, к примеру, аграрная политика «государя всея Руси». «Впервые в истории Русской земли великокняжеская власть встает на защиту черных крестьянских земель».[1446] Рядом современных исследователей отмечалось, что в конце XV — начале XVI вв. великокняжеская власть «была заинтересована в сохранении и умножении фонда черных и дворцовых земель», крестьянство же, в свою очередь, «способствовало сохранению материального перевеса великокняжеской власти над ее противниками».[1447] Л.В. Данилова прямо пишет о выдающейся роли крестьянской черносошной общины при возникновении единого Российского государства. Преобладающая в центре страны община «служила материальной базой и массовой социальной опорой великокняжеской власти в политике объединения и централизации».[1448]
С созданием социальной основы на местах связано и формирование института служилых людей. «Поместная система… была не предпосылкой государственного объединения, а его непосредственным результатом».[1449] В дальнейшем она, безусловно, приведет к коренным переменам в судьбах общины. Пока же, в первые десятилетия своего создания, она воспринималась совсем по-иному. Существенные наблюдения и выводы по этому вопросу были сделаны В.Б. Кобриным. «Когда черные земли передавали в поместье, то статус владения менялся не полностью и не сразу. Поместье воспринимали как часть волостной земли, которая только находится "за" помещиком. Помещик же выступал в роли покровителя волостных крестьян: становясь адресатом повинностей, которые раньше поступали государству, он должен был "стоять" за волостную землю. Это выражение неоднократно повторяется в актах». Важно и то, что, наряду с «испомещенными» новгородцами и москвичами, помещиками становились «служилые люди местного происхождения, ставшие помещиками в своих или других уездах Центра», причем «основная масса выявленных помещиков этого времени не принадлежит к известным родам», — пишет В.Б. Кобрин.[1450] Таким образом, в течение ряда десятилетий помещики не были противопоставлены свободному сельскому общинному населению, но благодаря своему имущественному и служебному положению приобретали определенный авторитет и вес в местной общинной среде.
В интересах горожан проводится торговая политика (П.П. Смирнов, Ю.Г. Алексеев), приведшая по сути к образованию городского сословия. Здесь примером является торговая реформа 60–70-х годов в Суздале, которая, по мнению Ю.Г. Алексеева, «была не случайным явлением». Великий князь «пожаловал суздальцов городских людей: не велел… в городе селским торговцем стояти и наряду с солью продавати в безмен и в денежник». Таким образом, торговля в городе становилась исключительным правом посажан. Также и Белозерская уставная грамота разрешает только «городьским людям белозерьским посажаном за озеро ездити и торговати по старине». Как Белозерская уставная грамота, так и более поздняя грамота белозерским таможенникам 1497 г. показывают, что «в своей торговой политике правительство Ивана III ориентируется прежде всего на горожан», данные грамоты, а также меры по сосредоточению торговли в определенных местах отражают «общую тенденцию торговой политики великого князя».[1451] В Белозерской грамоте также обращает на себя внимание то, что так было и ранее — «по старине». Следовательно, Иван III лишь продолжает и подтверждает имевшую место исстари практику ведения торговли.
Последний вывод, как кажется, можно распространить на многие мероприятия Ивана III в отношении земщины. Они не нововведения, а, так сказать, хорошо забытое старое: Иван III по сути продолжает то, что существовало и до него, но только теперь пытается осуществить это в широких общерусских масштабах. Для возвышения же своей «самодержавной» власти он видит опору в широких слоях населения — в земстве. В этом суть его внутренней политики, в этом его заслуга в строительстве единого Русского государства.
В отечественной историографии XX в. преувеличено противостояние власти и общества в средневековый период. Не идеализируя их отношения, все-таки надо заметить, что в большей степени они имели не «революционный» характер, а эволюционный. А это подразумевало своеобразный «консенсус» княжеской, великокняжеской, наконец, царской власти с земскими институтами и их представителями. В условиях незавершенного отрыва публичной власти от общества более реальным представляется именно «мирное сосуществование» различных ветвей властей.
Еще в период Древней Руси зарождается народная идеология веры в монарха. Закрепившись в массовом сознании «людья», она перешла и в следующую эпоху. «Современные историки облекли ее в термин царистская идеология, наивный монархизм… В "наивном монархизме" наши историки усматривают такие идеализированные представления о монархе, какие в корне расходятся с его реальной политикой, видят в нем утопические надежды народа на лучшую жизнь и избавление от социального гнета». Но так ли это? И.Я. Фроянов, продолжая анализировать подход к данному вопросу, пишет: «Термин "наивный монархизм" явно ущербный. Утверждать, что народ столетиями верил в царя, не имея на то никаких оснований в реальной жизни, — значит превращать его в какого-то простофилю, не способного понять действительность. Однако никакая идеология не сможет укорениться и существовать долгое время, если она не имеет опоры в действительной жизни. Существовали реальные исторические причины веры в монарха, в "правду воли монаршей"».[1452] В рамках русского средневековья такой реальной причиной, представляется, стала «земская политика» Ивана III и его наследников.
В этой связи уместно привести слова Л.А. Тихомирова. Известный теоретик российской монархической власти подводил такой итог относительно русского средневековья: «Вообще в своей государственной идее наши предки не просто повторяли чужое слово, а сказали свое, тем более веское, что при этом самосознание верховной власти столь же поразительно совпадает с политическим самосознанием народа…».[1453]
80–90-е годы XV в. Ю.Г. Алексеев называет «эпохой». «Эта эпоха составляет качественный рубеж, отделяющий старую удельную Русь от нового централизованного государства, и открывающий перспективу дальнейшего развития Русского государства в XVI веке».