ребывъ въ Литве мало время приехалъ въ Тферь».[1476] Никоновский свод поясняет, что один из бежавших — «Иванъ Васильевъ сынъ тысяцкаго, внукъ Васильевъ, правнукъ Веньаминовъ».[1477]
Конечно, Иван Васильевич Вельяминов ушел в Тверь обиженный и недовольный тем, что не был провозглашен новым тысяцким, т. е. по политическим мотивам.[1478] Но упоминание его компаньона — Некомата — дает нам возможность выдвинуть и другие предположения его ухода из Москвы.[1479]
«Некомат — личность несколько загадочная», — писал Г.М. Прохоров, верно полагая, что «из его прозвища следует, что он был связан с городом Сурожем (Сугдеей, Судаком) — итальянской торговой колонией в Крыму».[1480] Оставляя в стороне этническое происхождение Некомата,[1481] отметим, что «Гости-сурожане» представляли собой на Руси прежде всего верхушку международного купечества. Важное наблюдение приводил В.Е. Сыроечковский, писавший, что «торговые связи Москвы с итальянскими колониями, по всей вероятности, создались в XIV в. и были следствием ее золотоордынских связей».[1482] Отсюда и отмечаемая не без основания рядом ученых и причастность их к дипломатическому делу.[1483]
Возвращаясь к Некомату отметим, что, по Г.М. Прохорову, в условиях наступившего «розмирья» Москвы с «Мамаевой ордой», он «должен был терпеть большие убытки».[1484] Видимо, поэтому он и пустился в бега, уповая на большую покладистость тверского князя.[1485]
Далее события разворачиваются стремительно. «Едва ли не в день прибытия перебежчиков в Тверь, 5 марта, князь Михаил послал их в Орду к Мамаю, а сам "после их о средокрестии (т. е. в середине великого поста, 25 марта) поехал в Литву". Какие-то новости, принесенные Иваном Вельяминовым и Некоматом Сурожанином великому князю Михаилу Александровичу, подействовали на него так, что он тут же связался с татарами и обратился к Литве. Дальнейшие события показывают, что новостью этой было обещание Мамая дать ярлык на великое княжение Владимирское, которым владел тогда Дмитрий Иванович Московский, ему, тверскому князю Михаилу».[1486]
Ряд ученых думают также как и Г.М. Прохоров. Но, судя по скорости принятия и выполнения решений, прибытие беглецов в Тверь для князя Михаила Александровича не было неожиданностью. Скорее всего, их появление здесь и дальнейшие действия были тайно оговорены заранее. Тем более, связанные с повышением статуса тверского князя, что не решается в одночасье. Однако, в данном случае нас интересуют не княжеские дела,[1487] а сам факт отъезда сына московского тысяцкого со своим подельником в Мамаеву орду.
«Потомъ тогды же месяца иуля въ 13 приехалъ Некоматъ изъ Орды съ бесерменьскою лестию съ послом съ Ажихожею во Тферь ко князю къ великому къ Михаилу съ ярлыки на великое княжение и на великую погыбель христианьскую граду Тфери[1488]. И князь великии Михаило, има веру льсти бесерменьскои, ни мало не пождавъ, того дни послалъ на Москву ко князю къ великому Дмитрию Ивановичю, целование крестное сложилъ, а наместники послалъ въ Торжекъ и на Углече поле ратию».[1489]
Новое княжеское столкновение было первым следствием удовлетворения властных амбиций Ивана Васильевича. Впрочем, сам виновник на Русь не возвратился, оставшись в Орде. Об этом свидетельствует Никоновская летопись, правда, обращаясь чуть к более поздним (1378 г.) событиям и называя Ивана Вельяминова тысяцким: «бе бо тогда Иванъ Васильевичь тысяцкий во Орде Мамаеве, и много нечто нестроениа бысть».[1490] Возможно, что «Мамай имел такого знающего консультанта, как Иван Васильевич Вельяминов», — отметил Г.М. Прохоров.[1491] Что же касается «нестроений», то, очевидно, имеются ввиду и загадочные события, произошедшие в 1378 г.[1492]
«Того же лета, егда бысть побоище на Воже съ Бегичемъ, изнимаша на тои воине некоего попа отъ Орды пришедша Иванова Василиевича и обретоша у него злыхъ зелен лютыхъ мешокъ, и изъпрашавше его и много истязавше, послаша его на заточение на Лаче озеро, идеже бе Данило Заточеникъ».[1493] Один из списков Устюжских летописей уточняет и добавляет это сообщение Рогожского летописца: «На том же побоищи изымали попа рускаго, от Орды пришедша, и обретоша у него мех лютаго зелья. И посла его князь великии в заточенье на Лачь озеро в Каргополе, а мех з зелием сожгоша».[1494]
Г.М. Прохоров прокомментировал это так: «В это лето напомнил о себе Иван Васильевич Вельяминов. Из мамаевой Орды он послал в Московскую Русь своего доверенного человека, некоего попа. Того схватили и обнаружили у него "злых зелеи лютых мешок". Боярин-эмигрант хотел кого-то отравить? Попа, "много истязаете", сослали на Лаче озеро, "иде же бе Данило Заточеник". Неизвестно, что у него выпытали».[1495] Действительно, какое-либо рациональное объяснение дать этому трудно. Вызывает некоторое удивление лишь относительно мягкое великокняжеское наказание — ссылка в Каргополь.[1496]
Иное ждало его «сюзерена» — Ивана Васильевича Вельяминова. Всего через год — в 1379 г. «месяца августа въ 30 день на память святаго мученика Филикса, въ вторникъ до обеда въ 4 часъ дни оубиенъ бысть Иванъ Василиевъ сынъ тысяцького, мечем потятъ бысть на Кучкове поле оу града оу Москвы повелениемъ князя великаго Дмитриа Ивановича».[1497]
Как обычно, более пространную информацию дает Никоновский свод. Оказывается, «того же лета поиде изъ Орды Иванъ Васильевичь тысяцкий и, оболстивше его и преухитривъше, изымаша его въ Серпухове и приведоша его на Москву».[1498]
Каковой могла быть цель возвращения Вельяминова? С.Б. Веселовский отмечал, что он «пробирался, вероятно, в Тверь».[1499] «Если действия Вельяминова и на этот раз, как четыре года назад, отвечали политическим задачам Мамая, то Вельяминов, очевидно, должен был как-то способствовать… востановлению подчинения Руси Орде».[1500] В этой связи Г.М. Прохорову возразил А.А. Горский: «Остается неясным, как это мог осуществить человек, изменивший московскому князю; очевидно, что посылка Вельяминова была антимосковской акцией».[1501]
Что же касается гибели Ивана Вельяминова, то историки обычно отмечают, что это, во-первых, была первая публичная казнь в России, во-вторых, что с казнью последнего представителя рода тысяцких Вельяминовых укрепляется княжеская власть. Все это так. Но нет ли всей этой прослеженной нами более чем двадцатилетней вельяминовской эпопее другого объяснения? Не в татарских ли симпатиях тысяцких Вельяминовых кроется крах московских тысяцких?[1502] Не субъективное ли стечение обстоятельств привело к ликвидации существовавшего на Руси не одно столетие института тысяцких, к ослаблению традиционного земского строя в целом?
Казнен Иван Васильевич был как раз за связь с Ордой: в ней он жил последние годы, оттуда засылал «некоего попа» с «зельем». Из Орды его и выманили, поймав в Серпухове,[1503] видимо, когда он тайно направлялся в Москву.
Накануне решающих событий, к которым готовилась Русь, вряд ли интриги, приведшие к откровенному предательству могли найти поддержку. Этим обстоятельством и воспользовался Дмитрий Иванович и его окружение, ликвидируя и институт тысяцких и физически самих потенциальных наследников тысяцкой структуры.[1504]
Летописец так отреагировал на эти события: «На многи убо сатана сыны человеческиа изначала простре сети своя злодейственыа, и презорьство и гордости и неправды всели въ нихъ, и научи ихъ другъ на друга враждовати и завидети и властемъ не покарятися». Не молчал и народ: «И бе множество народа стояще, и мнози прослезиша о немъ и опечалишася о благородстве его и о величествии его».[1505] Но не более… Русь стояла на пороге новых испытаний.[1506]
Грюнвальдская битва и татары
Поздней осенью 1409 г., готовясь к «будущей войне», «король Польши Владислав (Ягайло) с Александром (Витовт), великим князем Литвы, в строжайшей тайне определяют весь ход будущей войны против крестоносцев… На помощь себе в предстоящей войне они привлекают даже татарского хана с татарским племенем, которого Александр, князь литовский, привел в Брест».[1507]
Авторы примечаний к русскому переводу польского средневекового хрониста Яна Длугоша однозначно видят в этом «императоре»-хане Джелал-ад-дина, сына известного чингисида Тохтамыша, оставшегося после смерти отца в 1406 г. у Витовта вместе с другими братьями.