Но и это еще не все. По Флетчеру, в первоначальном распределении власти участвовали не трое братьев-варягов, как у Нестора, а целых восемь претендентов на управление Русской землей. Помимо Рюрика, Синеуса, Трувора и Варяга то были еще хорошо знакомые нам братья Кий, Щек, Хорив и сестра Лыбедь. Выходит, в Москве, предоставляя англичанину такую информацию, считали всех восьмерых современниками, а акт распределения земель и сфер влияния — единовременным. Из сказанного следует также, что первой русской правительницей-женщиной была не благоверная княгиня Ольга, а легендарная язычница Лыбедь, к которой восходит фольклорный образ прекрасной царевны Лебеди. Конечно, когда писалась христианизированная история Руси (а процесс непрерывного «редактирования», купюр и подчисток продолжался и в XVI веке, например при составлении Степенной книги и Никоновой летописи), таким деталям уже не придавали серьезного значения — их просто опускали за ненадобностью.
В свете всего вышесказанного интересно сравнить Несторову историю с утерянной Иоакимовской (см. Приложение 2). Естественно, после такого сравнения многие начальные страницы Несторовой летописи никакой критики не выдерживают. Иоаким начинает с хорошо знакомой ему легендарной истории Словена и Руса и далее рассказывает о новгородских князьях, правивших в дорюрикову эпоху. Их имена — Вандал, Избор, Столпосвят, Владимир (не путать с Владимиром Святым), Буривой. Правление последнего особенно интересно. По сообщению летописца, Буривой правил на обширной северной территории, по древней традиции именуемой Биармией (от этого слова происходит современное название Пермь). Столь огромные владения он приобрел в результате кровопролитной войны с варягами, которую развязал на свою же голову. Ибо в конечном счете варяги взяли реванш, наголову разгромили Буривоя, обратили его в постыдное бегство, а Новгород обложили огромной данью. Отголоски этой войны и ее последствий нашли свое отражение уже на страницах «Повести временных лет», где рассказывается о последующем изгнании варягов «за море».
Любопытно и загадочно сообщение о столице Биармии, куда бежал Буривой. Она носит то же название, что и вся страна и располагалась на острове в неприступной крепости. Что это за остров, в каком море или озере он находится, какие следы далекого и великого прошлого сохранились там по сей день — про то можно лишь догадываться. Татищев считал, что упомянутым местом, где скрывался Буривой, можно считать остров между двумя рукавами реки Вуокса, впадающей в Ладожское озеро: здесь, согласно летописям, еще в конце XIII века была построена русская крепость Корела, переименованная захватившими ее впоследствии шведами в Кексгольм, которые переиначили таким макаром карелофинский топоним Кекки-саари, что переводится как Кукушкин остров (ныне это город Приозерск Ленинградской области).
Более чем вероятно, что на месте древней столицы Биармии впоследствии воздвигли другую крепость или даже монастырь. Такова вообще традиция — воздвигать рукотворную твердыню на месте поверженной святыни прошлого — тем более что речь, как правило, идет об энергоемких, биогенных и пассионаротворных местах, определенных самой природой и избранной людьми для укрепления, преображения и торжества своего духа. К подобным сакральным точкам северо-западной Руси традиционно относятся две российские святыни — остров Валаам и Соловецкие острова. Всемирно знаменитые монастыри появились здесь только в последнее тысячелетие: Валаамский — по разным данным — не ранее XI и не позже XIV века (но мы помним, что еще в I веке остров посетил и благословил апостол Андрей Первозванный); Соловецкий же был основан в 20–30 годы XV века. А сколько тысячелетий перед тем привлекали людей сии островные «чудеса света»? И какие сооружения воздвигались здесь нашими далекими пращурами, чьи корни уходят в глубины индоевропейской и общемировой культуры? Возможно, именно на обломках былой истории (и из обломков древних стен — в прямом смысле) были построены первоначально и Валаамский, и Соловецкий монастыри. Так ли это или не так — предстоит определить будущим исследователям, и останки столицы Биармии еще ждут своих первооткрывателей.
Наконец, Иоакимовская летопись переходит к развернутому освещению истории приглашения варяго-русов, где решающую роль сыграл уже упоминавшийся новгородский старейшина (воевода) Гостомысл. Историки XIX века, начиная с Карамзина, приклеившего последнему представителю Новгородской династии ярлык «мнимый», не слишком жаловали его своим ученым вниманием, считая личностью фольклорной, которой нет места в истории, построенной в соответствии с собственными субъективными представлениями.
В дальнейшем эта странная позиция была закреплена. Советские историки Гостомысла всерьез не принимали и почти не упоминали. Этого имени не найти ни в Большой советской энциклопедии, ни в более объективной (по крайней мере претендующей на большую объективность) 5-томной энциклопедии «Отечественная история», начавшей выходить на волне «перестройки» (а между тем знаменитый и до сих пор во многом непревзойденный многотомный Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона содержал обстоятельную и некарикатурную статью о Гостомысле). Позиция историков непонятна и неоправдана (пускай она и остается на их совести!), каких-либо заслуживающих внимания аргументов у них попросту нет (а потому они вообще не удосуживаются их приводить). Между тем Гостомысл — лицо не фольклорное, а абсолютно историческое: начиная с XV века он упоминается в летописях (например, в Софийских, а также в Рогожском летописце), не говоря уже о последующих. Вполне объяснимо, почему крамольное имя было вычеркнуто (вычищено) из более ранних летописных источников — он не вписывался в канонизированную и политизированную историю династии Рюриковичей.
Переписывать историю или подстраивать ее под свое субъективное мнение — дело безнадежное и неблагодарное. Не лучше ли беспристрастно анализировать имеющиеся факты? В изобилии их как раз и предоставляет Иоакимовская летопись. История «призвания варягов» изложена здесь не столь упрощенно, как у Нестора, не обладавшего, как бы теперь выразились, всей полнотой информации. По Иоакиму (и соответственно — по Татищеву), Гостомысл — сын Буривоя (возможно, это даже не имя, а прозвище неистового новгородского князя, данное за его необузданный характер) — быстро смекнул, что худой мир с варягами лучше хорошей войны, и вновь наладил с ними нормальные отношения. Тут впервые в русской историографии появляется формулировка, ставшая, начиная с Ивана Калиты, чуть ли не афоризмом: «И бысть тишина по всей земли…»
У Гостомысла было четыре сына и три дочери. Но сыновья поумирали — кто своей смертью, кто пал в бою. Дочери вышли замуж за соседних князей (варягов). Одной из них — Умиле — и суждено было не дать угаснуть древнему роду и «дати ему наследие от ложеси его». На сей счет Гостомыслу было чудесное видение во сне (явный контакт с ноосферой!): из чрева Умилы вырастает великое древо и укрывает своей огромной кроной с плодами Новгород.[17] Чувствуя приближение смерти (рис. 94), Гостомысл повелел новгородцам не помнить старого зла и пригласить на княжение в Великий град достойнейшего из варягов, сына Умилы, и сделать верховным правителем. Так на берегах Волхова появился Рюрик с братьями Синеусом и Трувором.
Рис. 94. Кончина Гостомысла. 860 год (из иллюстрированной «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина)
Далее Иоакимовская летопись сообщает нечто совсем неожиданное: вообще-то, Рюрик давно был женат, и жен у него было несколько. А паче других любил урманку Ефанду («урманка» можно перевести и как «мурманка», то есть уроженица Мурманской земли, где наверняка также жили варяги, или же как «норманнка», то есть «норвежка»; лично я склоняюсь к первой трактовке). Именно Ефанда и родила того самого Игоря (Старого), коему суждено было продолжить династию Рюриковичей.
Татищев попытался разобраться в запутанных и невнятных сведениях, почерпнутых в Иоакимовской летописи. Он высказал предположение, что легендарный Вадим, предводитель антирюриковского восстания в Новгороде (об этом на основе утраченных источников рассказывается только в одной — Никоновской — летописи), был внуком новгородского старейшины (от одной из безымянных дочерей) и, следовательно, двоюродным братом Рюрика. Одним словом, Рюрик вовсе не был лицом невесть откуда взявшимся: в Новгороде его давно и хорошо знали.
Не приходится сомневаться, что родословное древо Рюрика первоначально выглядело вовсе не так, как оно представлялось спустя тысячелетие. Нетрудно предположить: раз у основателя первой российской великокняжеской и царской династии было много жен, то, следовательно, было и немало детей (во всяком случае не один Игорь, как это следует из подчищенной и «исправленной» «Повести временных лет» или официальной истории). Сказанное подтверждает и один из немногих подлинных документов, сохранившихся в составе Несторовой летописи, — уже цитированный договор Игоря с византийцами. Последующие «редакторы» сплоховали и не обратили внимания на перечень имен: по поводу двух — Слуды и Акуна, присутствовавших при подписании договора в Царьграде, сказано, что они являются племянниками Игоря, то есть детьми его брата (братьев) или сестры (сестер). Участие в дипломатической миссии свидетельствует о достаточно высоком и прочном месте Игоревых племянников (и Рюриковых внуков) при великокняжеском дворе. К сожалению, ничего не известно об их дальнейшей судьбе, а также о судьбе их потомков (если ветвь вскоре не прервалась).
Следующее важнейшее событие русской истории, последовавшее за летописным рассказом о «призвании князей», связано с созданием Рюриком первого очага российской государственности. Здесь вновь нас ожидает полная разноголосица летописцев и нестыковка сообщаемых ими фактов. В первую очередь это касается вопроса о первой Рюриковой столице. Сколь вольно и беззастенчиво обращались с летописными текстами последующие редакторы и переписчики, видно хотя бы по одной-единственной, но принципиально важной фразе, касающейся распределения русских земель после призвания князей. Во всех современных переводах «Повести временных лет», в хрестоматиях, научных компиляциях и учебниках говорится, что после прибытия на Русь Рюрик стал княжить в Новгороде, Синеус — на Белоозере, а Тру