свой>, возведи взор и узришь, что Господь, таких почестей сподобив тебя там, <на небесах>, и на земле не без памяти оставил в сыне твоем. Восстань, посмотри на чадо свое, Георгия, посмотри на возлюбленного своего, посмотри на того, что Господь извел от чресл твоих, посмотри на украшающего престол земли твоей — и возрадуйся и возвеселись!
Посмотри же и на благоверную сноху твою Ирину, посмотри на внуков твоих и правнуков; как они живут, как хранимы Господом, как соблюдают правую веру, данную <им> тобой, как прилежат к святым церквам, как славят Христа, как поклоняются имени его.
Посмотри же и на град <твой>, величием сияющий, посмотри на церкви процветающие, посмотри на христианство возрастающее, посмотри на град, иконами святых блистающий и <ими> освящаемый, фимиамом благоухающий, славословиями божественными <исполненный> и песнопениями святыми оглашаемый. И, все это видев, возрадуйся и возвеселись и восхвали преблагого Бога, устроителя всего!»
Как ни парадоксально, о дальнейшей судьбе первого русского митрополита Илариона ничего не известно. На страницах летописей имя его больше не появляется — ни в какой связи. Странно, не правда ли? Прямо наваждение какое-то! Иларион — фигура воистину Дантова масштаба: первый русский митрополит, первый русский писатель и философ, выдающийся общественный деятель, сподвижник Ярослава Мудрого, надежная опора всех его славных дел и начинаний, он вдруг оказался изгнанным, вычеркнутым со всех летописных страниц. Просто так сие произойти не могло. Значит, было сделано умышленно. Перед нами почти что детективная история. Но она отчетливо читается между строк — тех самых летописных строк, которые были тщательно вымараны и выскоблены последующими «правщиками».
Что же произошло? Дабы понять это, необходимо вспомнить рассказ летописи о том, что Иларион был первым, кто вырыл пещерку на месте будущего Печерского монастыря. Став митрополитом, он продолжал — и не так уж редко — посещать место своих уединенных молитв. Но вот через некоторое время, а именно в 1054 году, Ярослав Мудрый умирает. Иларион лишается могучего покровителя и в результате политических и церковных интриг вынужден оставить митрополичью кафедру. С тех пор о нем ни слуху, ни духу — ни на страницах летописи, ни в церковных анналах.
Ситуация примерно такая же, как если бы сегодня вдруг неожиданно исчез неведомо куда Патриарх всея Руси или Папа Римский. Куда же он мог деться? Ломать голову особенно не приходится: Иларион ушел в монастырь, начало коему сам же и положил, и принял постриг, получив при этом, как и подобает, новое иноческое имя. И в самом деле — именно в это самое время среди братии Киево-Печерского монастыря появляется новое лицо — мних Никон, ставший выдающимся деятелем отечественной истории, настолько выдающимся, что получил прозвание Никона Великого. С 1078 года и до самой смерти, последовавшей в 1088 году, Никон был игуменом Киево-Печерского монастыря. Все это вместе взятое и дало основание выдающемуся ученику академика А.А. Шахматова Михаилу Дмитриевичу Приселкову (1881–1941) выдвинуть вполне приемлемую гипотезу: под именем Никона скрывается таинственным образом исчезнувший со страниц летописей Иларион.
Но и это еще не все. Задолго до Приселкова сам Шахматов путем скрупулезного текстологического анализа и сопоставления фактов установил, что Никон-Иларион является также и автором Начального летописного свода, составленного примерно в 1073 году (с учетом уже существовавшего древнейшего свода 1037 года) и использованного Нестором при написании «Повести временных лет». Собственно, Никон — главный идейный вдохновитель Нестора — с полным основанием может считаться соавтором Начальной русской летописи. Гипотеза Шахматова считается общепризнанной. За девяносто лет своего существования она была подкреплена дополнительными аргументами. Д.С. Лихачев считал, что многие недоступные ему сведения — особенно касающиеся новгородских событий (в частности, эпизод «призвания варягов») — Никон-Иларион узнал в 1064 году от боярина Вышаты в Тмутаракани, где оба оказались в качестве изгнанников.
О летописной и писательской деятельности Никона-Илариона сохранились сведения и в «Житии Феодосия Печерского» (автором коего, кстати, также был Нестор), где рассказано, как «многажды» бывало: сидит, дескать, Никон и «делает книги», а рядом Феодосий «прядет нити, еже на потребу таковому делу». Можно только гадать, какие исторические материалы передал Нестору его наставник. Не приходится сомневаться, однако: это были тексты высочайшей пробы — на уровне «Слова о законе и благодати». И думается, включали они не одно лишь сухое изложение фактов, но также их оценки. Кроме того — характеристику главных действующих лиц на авансцене русской истории. Не требуется особого воображения, чтобы представить: отечественные «сравнительные жизнеописания» в значительной своей части оказались полемичными, политически заостренными и нелицеприятными для многих героев летописи.
Стоит ли после этого удивляться, что именно Иларионовы тексты выбросили из «Повести временных лет» в первую очередь при ближайшей же великокняжеской ревизии и тщательном «редактировании». Опальный автор был еще жив, но разве имел он хоть малейшую возможность предотвратить издевательство над летописью, зияющей ныне, точно пустыми глазницами, следами инквизиторской деятельности великокняжеских «правщиков» (о причинах — в следующей главе). Невозможно согласиться со странным мнением: будто бы летописные пустоты появились, дескать, оттого, что в «пустые лета» ничего не происходило, и летописцам нечего было записать под соответствующими годами. Да нет же! Вовсе не так все складывалось! Перед нами незаживающие раны, оставленные живодерами-цензорами. Точно кладбищенские надгробия, напоминают они последующим поколениям: «Смотрите, здесь погребена русская история…»
Глава 3«МИНУВШЕЕ ПРОХОДИТ ПРЕДО МНОЮ…»(Эпоха Нестора Летописца)
…А все перед лампадой
Старик сидит да пишет — и дремотой,
Знать, во всю ночь он не смыкал очей.
Следует четко различать время жизни и творчества Нестора-летописца и те стародавние времена, которые отстоят от времени создания его бессмертного труда на многие века, а то и тысячелетия (о чем говорилось в предыдущих главах). Конкретная дата предположительного рождения автора «Повести временных лет» интересна сама по себе: ведь она имеется и в самом Несторовом труде. Правда, на этом месте, как рваная рана, зияет лакуна. Но ведь и она говорит сама за себя: кому-то было очень нужно изъять и уничтожить все, что начертало там перо черноризца. А в том, что под 1056 годом (летом 6564-м) имелась определенная информация, сомневаться особенно не приходится. Просто человеческая природа такова: не мог никак Нестор пропустить год собственного рождения, не вспомнить или не расспросить о событиях, которые совпали с его появлением на свет. Нет, про себя, безусловно, он писать ничего не стал, но и того, что свершилось в тот год, пропустить никак не мог. Поскольку же статья оказалась вычищенной, постольку есть все основания предположить: сделанная запись имела отнюдь не нейтральное содержание.
Зато многие последующие события Нестору довелось увидеть уже собственными глазами, а в некоторых из них, быть может, даже и поучаствовать. Если же и нет, то вокруг имелось великое множество очевидцев. Как бы то ни было, жизнь в «век Нестора» (впрочем, как и в предыдущий и последующий) концентрировалась вокруг Киева. И все три века «мать русских городов» походила на растревоженный улей, а если уж быть совсем точным — на разворошенное осиное гнездо. Князья беспрерывно враждовали между собой и, если представлялась хоть малейшая возможность, любыми способами отправляли друг друга к праотцам; народ, как всегда, страдал, периодически бунтовал и при каждом удобном случае подчистую грабил тех, кого на данный момент считал виновником собственных бед. Закордонный враг тоже не дремал: хотя до татаромонгольского нашествия было еще далеко, на ослабленную внутренними раздорами Русь непрерывными волнами вперемежку с налетами всепожирающей саранчи накатывались не менее ненасытные хазары, печенеги и половцы с юго-востока, а ляхи (поляки) и угры (венгры) с запада. Дряхлеющая Византия тоже не забывала своих православных братьев, посылая в Киев не только священные книги, послов и митрополитов, но и тучу лазутчиков, политических интриганов и профессиональных умельцев по части заказных убийств и отравлений заморскими ядами.
Нестору не исполнилось еще и пяти лет, когда впервые на Русскую землю обрушилась доселе неведомая и невиданная сила — половцы, тюрки-кочевники — по происхождению, языку, степным обычаям, шаманским верованиям и грабительскому менталитету. Более полутора веков им предстоит терзать Русь, пока их самих наголову не разгромит в Диком поле другая, татаромонгольская орда, прежде чем обрушиться потом всей своей мощью на ничего не подозревающие русские княжества (но это случится в 1237 году).
Для Нестора же и его летописных преемников отражение половецких набегов становится отныне одной из важнейших тем, сопряженных с ходом русской истории. Важной, но не главной — ибо в центре внимания летописца-патриота по-прежнему остается судьба Русской земли, неотделимая от процессов мировой истории. По существу, Нестор — не только первый русский историк, но одновременно и первый русский философ, который вписывает события отечественной истории в глобальный исторический процесс в библейском контексте мира и человека.
Но Нестор еще и первый идеолог славянофильства и панславизма, равного которому не было ни до, ни после. Славянская история полна загадок, белых пятен и нерешенных проблем. Письменных источников, касающихся происхождения этой мощной ветви общеиндоевропейского древа, почти не сохранилось, что дало основание крупнейшему чешскому слависту Любору Нидерле (1865–1944) еще сравнительно недавно утверждать: