еская и религиозная традиция сильно приукрасила и идеализировала его персону. В действительности же это была противоречивая, властолюбивая, бескомпромиссная и жестокая личность. Его отношения с половцами были крепки как никогда: еще бы — его матерью была княжна-половчанка (история, правда, не сохранила ее имени). Стремясь к укреплению самовластия, Андрей Боголюбский развивал политическую экспансию на двух направлениях — новгородском и киевском. В 1171 году он послал к Киеву громадную рать во главе с сыном Мстиславом. Город был осажден, взят штурмом и отдан на разграбление разношерстному владимиро-суздальскому войску, в состав которого входили и тюркские союзники. Действия победителей в поверженном городе ничем не отличались от поведения любых других захватчиков. Читатели Ипатьевской летописи имеют редкую возможность сопоставить два описания захвата Киева, данных в одном и том же источнике: первое касается войска Андрея Боголюбского, второе — Батыевой орды, взявшей стольный град спустя неполных семь десятилетий.
Рис. 118. Андрей Боголюбский. Скульптурный портрет, восстановленный по черепу М.М. Герасимовым
«В лето 6679 (1171). <…> Взят Киев, месяца марта в восьмой день, на второй неделе поста в среду, и грабили в течение двух дней весь город, Подолье и Гору, монастыри, Св. Софию, Десятинную Богородицу, и никому не было пощады: церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен уводили в плен, насильно разлучая от мужей своих, младенцы плакали, смотря на своих матерей, захватили множество добра, в церквях ограбили иконы, ризы и книги и все колокола вынесли смоляне, суздальцы, черниговцы и Олегова дружина; были захвачены все святыни; погаными был зажжен Печерский монастырь, но Бог сохранил его от такого зла. В Киеве у всех людей стоял стон, горе и скорбь неутешная и слезы непрестанные. Это все случилось ради наших грехов».
Действия татаромонголов в той же Ипатьевской летописи описаны более сдержанно:
«В лето 6748 (1240). Пришел Батый к Киеву с большой силой, со множеством своих воинов окружил город. <…> Поставил Батый стенобитные орудия к городу подле Ляшских ворот (туда подступали дебри). Орудия били беспрестанно день и ночь, пробили стены; взошли горожане на разбитые стены, и было там видно, как ломались копья, как разбивались на куски щиты и стрелы помрачали свет. [Горожане] были побеждены, а Дмитр [воевода] был ранен. Татары взошли на стены и сидели там; в тот день и ночь горожане построили снова другую стену около Богородицы [Десятинной церкви]; на другой день [татары] пошли приступом на них, и был между ними сильный бой; люди взбежали на церковь и на церковные своды со своим имуществом; от тяжести завалились с ними церковные стены; город был захвачен. Дмитра вывели раненым и не убили по причине храбрости».
Трудно сказать, какой эпизод красноречивей, — жестокости явно больше в первом. А проявленное Батыем милосердие к воеводе Дмитру вообще выглядит поступком героя рыцарского романа: от соплеменников он вряд ли бы дождался такого благородства. Кончина Андрея Боголюбского тоже была жестокой: его беспощадно убили заговорщики из ближайшего окружения — обиженные слуги и родичи. Рассказ об убиении князя по накалу страстей и обилию крови напоминает шекспировскую трагедию (рис. 119). Предполагается, что ужасающие подробности записаны летописцем со слов очевидца:
Рис. 119. Убийство князя Боголюбского. Миниатюра Радзивиловской летописи
«…Лишь настала ночь, прибежав и схвативши оружие, пошли на князя, как дикие звери, но, пока они шли к его спальне, пронзил их и страх, и трепет. И бежали с крыльца, спустясь в погреба, упились вином. Сатана возбуждал их в погребе и, служа им незримо, помогал укрепиться в том, что они обещали ему. И так, упившись вином, взошли они на крыльцо. Главарем же убийц был Петр, зять Кучки, Анбал, яс [осетин] родом, ключник, да Яким, да Кучковичи — всего числом двадцать зловредных убийц, вошедших в греховный сговор в тот день у Петра, у Кучкова зятя, когда настала субботняя ночь на память святых апостолов Петра и Павла.
Когда, схватив оружие, как звери свирепые, приблизились они к спальне, где блаженный князь Андрей возлежал, позвал один, став у дверей: „Господин мой! Господин мой…“. И князь отозвался: „Кто здесь?“, тот же сказал: „Прокопий…“, но в сомненье князь произнес: „О, малый, ты не Прокопий“. Те же, подскочив к дверям и поняв, что здесь князь, начали бить в двери и силой выломали их. Блаженный же вскочил, хотел схватить меч, но не было тут меча, ибо в тот день взял его Анбал-ключник, а был его меч мечом святого Бориса. И ворвались двое убийц, и набросились на него, и князь швырнул одного под себя, а другие, решив, что повержен князь, впотьмах поразили своего; но после, разглядев князя, схватились с ним, ибо он был силен. И рубили его мечами и саблями, и раны копьем ему нанесли, и воскликнул он: „О, горе вам, бесчестные, зачем уподобились вы Горясеру [убийца святого Глеба]? Какое вам зло я нанес? Если кровь мою прольете на земле, пусть Бог отомстит вам за мой хлеб“. Бесчестные же эти, решив, что убили его окончательно, взяв раненого своего, понесли его вон и дрожа ушли. Князь же, внезапно выйдя за ними, начал рыгать и стонать от внутренней боли, пробираясь к крыльцу. Те же, услышав голос, воротились снова к нему. И пока они были там, сказал один: „Стоя там, я видел в окно князя, как шел он с крыльца вниз“. И воскликнули все: „Ищите его!“ — и бросились все взглянуть, нет ли князя там, где, убив его, бросили. И сказали: „Теперь мы погибли. Скорее ищите его“. И так, запалив свечи, отыскали его по кровавому следу. <…> Заговорщики долго искали его — и увидели сидящим [за лестничным столбом], подобно непорочному агнцу. И тут проклятые подскочили и прикончили его. Петр же отсек ему правую руку. А князь, на небо взглянув, сказал: „Господи, в руки тебе предаю душу мою“, — и умер. Убит был с субботы в ночь, на рассвете, под утро уже воскресенья — день памяти двенадцати апостолов».
В Лаврентьевской, Ипатьевской, Радзивиловской и других летописях несчастливый поход князя Игоря на половцев — обычный проходной эпизод в ряду множества других событий. Тем более что еще большие, не сравнимые ни с чем потрясения ждали Русскую землю впереди. До первого столкновения с татаромонголами и разгрома объединенного русско-половецкого войска на Калке в 1223 году оставалось менее 40 лет. (Для половцев, которых жестокая необходимость заставила пойти на союз с русскими, это сражение стало началом конца: во время следующего похода на Русь в 1237 году татаромонголы первым делом добили половцев и ликвидировали их как этнос — раз и навсегда). Некоторым ветеранам Игорева похода суждено было еще застать зарождение новой беды, куда более страшной, чем половецкие набеги. Ее сулили и знамения ноосферы. Лаврентьевская летопись зафиксировала и сами угрожающие явления (совпавшие к тому же с пасхальными празднествами), и тревожное предчувствие, охватившее всех от мала до велика:
«В лето 6738 (1230) <…> 3 мая, на память святого Феодосия, игумена Печерского, в пятницу, во время святой литургии при чтении святого Евангелия в соборной церкви Святой Богородицы во Владимире, затряслась земля, и церковь, и трапезная, и иконы задвигались по стенам, и паникадила со свечами и светильниками заколебались, и люди многие изумились, и думали каждый, что закружилась голова, и говорили об этом друг другу, ибо не все поняли это удивительное чудо; было же это во многих церквах и домах господских, было и в других городах, и в Киеве было еще большое потрясение. А в Печерском монастыре каменная церковь Святой Богородицы расступилась на четыре части; и находились здесь митрополит Кирилл, и князь Владимир, и бояре, и множество киевлян, и люди сошлись: ибо был праздник дня святого Феодосия; и трапезная каменная была потрясена, явства и питье были снесены, все то было раздроблено падающими сверху осколками камней, также столы и скамьи; однако ни вся трапезница, ни верх ее не обрушились. Также и Переяславле Русском церковь Святого Михаила расступилась надвое, и пали своды трех закомар, и разбились иконы и паникадила со свечами и светильники. И то все было по всей земле в один день, один час, в час святой литургии, 3 мая, в пятницу 4-й недели по Пасхе; так слышал от очевидцев, бывших там в это время.
Того же месяца в 10 день, в пятницу 5-й недели по Пасхе, некоторые видели, что восходящее солнце имело три угла, как коврига, потом казалось как звезда, и так исчезло, потом через некоторое время вновь взошло своим чередом. Того же месяца в 14 день, во вторник 6-й недели по Пасхе, во втором часу, солнце начало исчезать на глазах у всех людей, и осталось его мало, как месяц трех дней, и начало снова наполняться, и многие думали, что по небу идет месяц, поскольку было полнолуние, а другие думали, что солнце идет вспять, поскольку с севера на солнце набегали в южном направлении небольшие и частые облака. В тот же день и час так же и еще более грозно было в Киеве: все видели, что солнце стало месяцем и появились столпы красные, зеленые, синие, по обе стороны солнца, также с неба сошел огонь, как большое облако над ручьем Лыбедью; люди все уже не надеялись сохранить жизнь, думали, что уже наступил конец, целуя друг друга и прося друг у друга прощения, и горько плакали, и возопили к Богу со слезами; и милостью своей Бог перевел страшный тот огонь через весь город без вреда, и пал он в реку Днепр, где и погиб; так сказал бывший там очевидец».
За исключением солнечного затмения все из описанного летописцем можно отнести к ноосферным предзнаменованиям; затмение же просто стало удобным каналом трансляции и световых треугольников, и огненных столпов, и зелено-красно-синих радуг, и всего остального тоже. Только не надо уверять, что здесь описаны ничего не означающие явления. И что землетрясения в Киеве вполне типичны и заурядны: когда храмы, построенные на века, наподобие карточных домиков распадаются на четыре части. Ничего подобного здесь не случалось ни раньше, ни позже. И никаких случайных совпадений — все более чем закономерно. Но это закономерности не бытового, а ноосферного порядка. Летописец интуитивно составил столь детальное описание, бессознательно полагая, что когда-нибудь кто-то, быть может, и расшифрует загадочные предзнаменования.