В преднамеренном убийстве несчастного царевича мало кто сомневался с самого начала. Вездесущий и всезнающий Джером Горсей в день убийства, как бы сие неправдоподобно прозвучало, находился совсем близко от места события — в Ярославле. Ночью к нему из Углича даже прискакали гонцы — за лекарством для впавшей в глубокий обморок вдовствующей царицы. Они-то и посвятили англичанина во все подробности: царевича зарезал убийца, подосланный Борисом Годуновым. Хотя Горсей еще со времен царя Ивана считал себя другом Бориса, а после восшествия того на престол был к нему еще более приближен, в своих «Записках» он нигде не оспаривает версию преднамеренного убийства. В народе тоже особых заблуждений на сей счет не испытывали. Выше уже приводились слова двух песен об Иване IV, в которых народ выражал свое мнение о грозном царе. А теперь поглядим (жаль, послушать нельзя!), что пел народ примерно в те же времена о Борисе Годунове:
…Как преставился-то наш православный царь
Федор Иванович,
Так досталась-то Россеюшка злодейским рукам,
Злодейским рукам, боярам-господам.
Появилась-то из бояр одна буйна голова,
Одна буйна голова, Борис Годунов сын;
Уж как этот Годун всех бояр-народ надул.
Уж и вздумал полоумный Россеюшкой управлять,
Завладел всею Русью, стал царствовать в Москве.
Уж достал он и царство смертию царя,
Смертию царя славного, святого
Дмитрия-царевича…
После смерти Ивана IV бояре полностью обнажили свою антипатриотическую сущность. Укротить их сепаратизм и местничество оказались не в состоянии ни мягкотелый Федор Иванович (1557–1598) — последний царь из династии Рюриковичей, ни новоизбранный Борис Годунов (ок. 1552–1605) (рис. 140). Даже ему — твердому, как кремень, потомку татарского мурзы — не хватило силы и организаторских способностей, чтобы обуздать боярское своеволие. Сразу же после смерти царя-временщика на Руси образовался вакуум власти, и наступило Смутное время. Время-то оно конечно смутное, но голова при всем при том у очень многих оставалась удивительно ясной. Особенно у летописцев! Уж они-то (не чета современным историкам!) совершенно четко представляли, откуда Руси грозит главная опасность. В Новом летописце даже отдельная статья на сей счет имеется и называется безо всяких там недомолвок — «О розни и недружбе боярской». В них-то корень всех бед. Самобытный историк Иван Егорович Забелин (1820–1908) правильно заметил, что Смута на Руси родилась задолго до эпохи самозванчества, и зародилась она не где-нибудь, а в царском дворце да боярских теремах. Самозванцы же — дело вторичное. Сначала благоприятная почва создается, поле вспахивается и тщательно удобряется, а потом уж самозванцы появляются и раскидывают повсюду семена чертополоха. В подобных случаях можно еще сказать: если бы самозванца не было, его следовало бы выдумать.
Рис. 140. Борис Годунов. Миниатюра из «Титулярника»
Но выдумывать не пришлось. Первый самозваный могильщик России был выпестован в самом ее сердце — Московском Кремле. Здесь, в расположенном на его территории Чудовом монастыре, никому не известный доселе чернец Григорий из рода Отрепьевых (рис. 141) замыслил черное дело — объявить себя чудом спасшимся царевичем Дмитрием. И ведь не просто так замыслил, не с кондачка — знал ведь ловкий авантюрист, собственными глазами видел, что бояре в лютой ненависти друг к другу, как черви яблоко, выели все нутро несчастной державы, что готовы продать они ослабленное ими же Отечество кому угодно ни за понюшку табаку. Все просчитал Гришка Отрепьев.[27] И к кому обращаться следует — точно прикинул: знал ведь, что поляки, подобно стервятникам, бросятся на ослабевшее и истерзанное тело России. Так оно и случилось. Дальнейший ход событий, который привел к затяжной и кровопролитной гражданской войне, прекрасно известен из школьных учебников, хрестоматийной трагедии Александра Пушкина «Борис Годунов», ее экранизации Сергеем Бондарчуком, одноименной оперы Модеста Мусоргского и т. д.
Рис. 141. Григорий Отрепьев — Лжедмитрий I
История быстро во всем разобралась. Прекрасно видели сущность самозванщины и летописцы. О Григории Отрепьеве, захватившем царский трон под именем Дмитрия, в подготовительных материалах к летописной «Степенной книге» можно прочесть следующее:
«Явился предтеча богоборного антихриста, сын тьмы, родич погибели, из чина иноческого и дьяконского и вначале светлый ангельский чин отринул и отторгнул себя от участи христианской, как Иуда из пречистого сонма апостольского. И бежал в Польшу и там скрижали сердца своего бесчисленными богомерзкими ересями наполнил и, тьмообразную свою душу еще больше предавая в руки сатаны, вместо святой христианской веры греческого закона лютеранскую треокаянную веру возлюбил. И бесстыдно назвал себя царем Димитрием, вечнопамятного царя Ивана сыном, утверждая, что избежал рук убийц. И попросил помощи у литовского короля, чтобы идти с воинством на великую Россию…».
Летописцу вторит популярная народная песня о Гришке-расстриге:
На нас, братцы, Господь разгневался,
На славное царство Российское,
На Российское царство, на Московское:
Дал Господь царя несчастливого,
Называется, собака, прямым царем,
Прямым царем, царем Дмитрием,
Дмитрием, царевичем Московским…
Первый самозванец так и остался в народной памяти Гришкой-расстригой, собакой-царем (второй, как известно, получил прозвание Тушинского вора). Недолгое (по счастью!) царствование Лжедмитрия I ознаменовалось безудержным разграблением без того давно уже опустошенной России и поразительным личным распутством царя-самозванца. Хорошо известен его первый «подвиг» на данном поприще — надругательство над дочерью Бориса Годунова Ксенией, сделанной наложницей и через месяц отправленной в монастырь.[28] Менее известны последующие похождения бывшего чернеца Чудова монастыря. О них поведал очевидец событий — голландский купец Исаак Масса, оказавшийся по торговым делам в России и оставивший правдивые записки о Лжедмитрии I:
«…В Москве его самыми близкими и надежными друзьями были: Петр Басманов, которого он поставил главным воеводою и всегда оказывал ему помощь и содействие, но это был большой плут и льстец, не боявшийся ни Бога, ни людей; эти трое сообща творили бесчестные дела и распутничали, ибо Молчанов был сводником и повсюду с помощью своих слуг выискивал красивых и пригожих девиц, добывал их деньгами или силою и тайно приводил через потаенные ходы в баню к царю; и после того как царь вдосталь натешится с ними, они еще оказывались довольно хороши для Басманова и Молчанова. Также, когда царь замечал красивую монахиню, коих в Москве много, то она уже не могла миновать его рук, так что после его смерти открыли, по крайней мере, тридцать брюхатых».
Московский обыватель, как это было во все времена — вплоть до сего дня, оставался самим собой. Когда в столицу въезжала жена Лжедмитрия I, «гордая полячка» Марина Мнишек — дочь сандомирского воеводы и магната, — москвичи высыпали на улицы от мала до велика. Однако им не пришлись по нраву ни сама царица, ни громадный отряд до зубов вооруженных польских витязей, которых на Руси по привычке именовали литовцами или еще короче — литвой. Поляки сразу же почувствовали себя хозяевами положения, повели себя нагло и высокомерно — да так, что уже через девять дней против заносчивых иноземцев в Москве вспыхнуло всенародное восстание. Его поспешил оседлать и использовать в личных интересах опытный боярский интриган Василий Шуйский. Заговорщики ворвались в Кремль и расправились с Лжедмитрием. Летописец описывает произошедшее во всех подробностях:
«Об убиении Расстриги. Люди же Московского государства, видя такой гнев Божий на себя, единодушно все замыслили, как бы против него, окаянного, сотворить [заговор], чтобы православная вера до конца разорена не была. Против него же, Расстриги, больше всех выступал тот же князь Василий Шуйский с братьями; собравшись, пришли на него того же месяца мая в 14-й день. За него [Расстригу] стояли советники его, Петр Басманов с немцами и с стрельцами московскими. Они же [Шуйские с товарищами], призвав Бога в помощь, пошли на врага. Он же [Расстрига], видя то, выбросился из палаты в окно, стрельцы же его подхватили и привели опять в палату, и бились за него. Начали же стрельцы боярам говорить: „Идем к царице, допросим ее, и если будет, [что он] истинный сын ее, мы все помрем за него, а если скажет, что не истинный, то в нем Бог волен“. И пришли к царице, и вопросили ее. Она же со слезами возопила: „Ныне знаю его, окаянного: называла его сыном своим ради страха смертного“. Пришли [от] нее и его, Расстригу, убили, и угодника его Петра Басманова убили с ним же: и вывезли на Пожар, и лежал [труп Расстриги] три дня на Пожаре, всему народу на обозрение, и Петр Басманов с ним же. Через три дня повезли его в Котлы и сожгли, а Петра Басманова схоронили у [церкви] Николы Мокрого. <…> После убиения Расстриги, в тот же день, поднялся весь мир и пошел по дворам [на литовских людей] приступом. Они же, литовские люди, оборонялись и многих людей побивали. И многие дворы взяли приступом, и побили множество литовских людей, а некоторые отсиделись, и по дворам имущество их разграбили, да с ними же разграбили и дворы русских людей. И бояре, услышав про то, народ едва отбили от дворов. Литовских же людей посадили по дворам и приставили к ним приставов».
В ходе погрома было убито не менее 2000 «гостей» из Речи Посполитой. Про то, что случилось дальше, рассказывает другой летописец: