Спустя полчаса Марья Ивановна выходила из кабинета Крибуляка. За пазухой у нее план расположения гарнизона, в руке полная сумка лимонок, укрытых сверху пирожками и офицерскими гостинцами. Одна из гранат в рукаве под резинкой, заряженная, так, на всякий случай.
— А не забоишься? — тревожится капитан.
— С таким-то оружием? Будь хоть сам сатана с рогами, оборонюсь!..
Проселок от станции на Ясный Клин идет вдоль железнодорожного полотна, затем, сделав у лога извилину, сворачивает к лесной опушке. Идет разведчица, несет свой тяжелый груз через лог — и на тебе, выходит ей навстречу из кустов Жорка Зозолев. Изрядно пьяный, без автомата, на поясе пистолет болтается.
— Стоп! — куражится полицай. — Госпожа капитанша!.. А чего у тебя в сумке, дай-ка проверю!..
— Ну, ну! — Сверкнула гневно глазами. — Вон валежина, огрею! — Жорка останавливается — ему ли не знать норова своей бывшей односельчанки, «Мани-Чапай»: сказала, прибьет, значит, прибьет.
— А может, у тебя там патроны?!
— Что у меня, или патронный завод свой!..
— Смотри у меня!.. Видала? — Тянет из кармана кузнечные гвозди, заготовленные для Беспрозванного. — А то они могут и для тебя пригодиться!..
Вот пристал, зараза. А сама думает: «Как бы улизнуть от пьяного полицая?» Пожалуй, только по кустам и можно.
— Госпожа хорошая, может быть, ты знаешь, какие тут посты?
— Какие тебе посты! До постов далеко. Сейчас пасхальная неделя, а потом вербное, еще будет спасовка, успенье, мясоед, масленица…
Сама — боком, боком, боком, подальше от Зозоли. Между ними уже метров тридцать.
— Ты мне дурочкой не прикидывайся… Стой!.. — Спохватился, шарит рукой по кобуре. Да разве Самонина остановится — отмахивается от полицая, дескать, некогда, не до тебя, идет спокойно к опушке леса. И пусть орет, пусть стреляет, разве на таком-то расстоянии он попадет в нее из своего пистолетика. А коль увяжется — понюхает лимонку. Бояться нечего, пусть он сам теперь ее боится!..
Спотыкаясь и матерясь, Зозолев поплелся за ней, а ее уже и не видно за деревьями. Остановился у березы, покачиваясь, преследовать «капитаншу», видать, не посчитал нужным…
Марья Ивановна благополучно добралась до дома. А в полночь принесенными ею гранатами партизаны забросали немецкую комендатуру и спящих офицеров, «похристосовались» с фашистами, уничтожив на станции почти все вражеское начальство. С нашей стороны потерь нет.
12
Диверсия в Дерюжной — это лишь одна из многих боевых операций, проведенных весной этого года партизанским отрядом, возглавляемым командиром Спириным и комиссаром Беспрозванным. Один за одним летят под откос фашистские эшелоны. Горят склады и восстанавливаемые оккупантами промышленные предприятия. Участились налеты на полицейские гарнизоны и волостные управления. Все поселки и деревни, примыкающие к лесам, целые сельсоветы находятся под контролем народных мстителей, населению возвращены скот и хлеб, отобранные фашистами.
До трехсот штыков насчитывается теперь в отряде, В крупных операциях он выступает рука об руку с отрядами соседних районов. Партизаны держат в постоянном страхе врага не только на всем северо-западе Курской области, но и на прилегающих территориях Орловщины и Брянщины.
Гитлеровцы предпринимают ответные меры. В особо важных местах железной дороги по два дзота на километре и по двадцать пять охранников. Стреляют в каждого, кто приблизится к железнодорожному полотну. Карательные отряды непрестанно рыщут по следам партизанских диверсий, жгут дома и расстреливают местных жителей при малейшем подозрении в связях с партизанами.
Ясный Клин каратели тоже не обошли стороной. Их после разгрома дерюжинской комендатуры привел сюда предатель Черноруцкий. В поселке при МТС выгнали на площадь всех жителей, проверили каждого. Как ни кричал на людей пан Черноруцкий, как ни грозился, никто никого не выдал. Только и назвали тех, кто в партизанах, — а разве до них достанешь! Руки коротки. Да указали на Ольгу Санфирову как на давнюю любовницу партизана Китранова. Черноруцкий лишь ухмыльнулся на это криво и гадко: сам когда-то имел на Ольгу виды. Пошептавшись о чем-то с Жоркой Зозолевым, приказал распустить людей. И целый вечер полицаи мотались по хатам в поисках самогона для заночевавшего у Санфировых своего господина начальника…
По-прежнему по ночам Самонину будит условный стук связного. А по утрам она несет новые задания Крибуляку. Подозрений вроде бы никаких.
В июньских донесениях Крибуляка частые напоминания о том, что готовится крупная карательная экспедиция. В немецких гарнизонах появилась артиллерия.
Свежие подразделения прибывают в Дерюжную, в Шумиху и Любеж, даже хутора кишат полицаями и солдатами.
Андрей Иваныч начеку, И наступает его час. Заявляется к разведчице, взволнованный и строгий.
— Марья, принимай от меня задание! — Кулаком ударяет себя в грудь. — От меня лично! — И с такой гордостью, просто занятно глядеть. Еще бы, до этого он был только исполнителем.
— А у меня задание от партизан! — не удержалась Марья Ивановна от озорной выходки, еще не догадываясь, какое будет ей поручение от капитана.
— Восемнадцать тысяч карателей идут! Слышишь?.. Застрелю, если партизаны погибнут!..
Вот как рассердился! Конечно, до шуток ли тут.
— Давай задание!..
Мало времени, очень мало. Наступление через два дня. Командирам карательных отрядов, в том числе и Крибуляку (охранный батальон также принимает участие в экспедиции), указаны места дислокации, время и путь следования к Шумихинским и Клинцовским лесам, где, по предположению немцев, находятся семь партизанских отрядов. К месту боев движутся гарнизоны Севска и Комаричей, Конышевки и Тросны, Льгова и Михайловки — вся нечисть из-под Курска, Орла и Брянска. И что всего опасней — под Шумихой для участия в операции разгружается следовавшая на фронт эсэсовская моторизованная дивизия с танками, пушками и шестиствольными минометами.
Пакет с донесением разведчица прячет на груди. В нем схемы и письмо Беспрозванному, где Крибуляк советует партизанам выходить из окружения на его батальон. Словацкий коммунист верен своей клятве, и сейчас от Марьи Ивановны зависит, жить партизанам или погибнуть.
Скорее к Новоселову, каждый час дорог! Подпольщик, выслушав разведчицу, немедля одевается и выходит из хаты. Сборы недолги. Конь стоит в оглоблях. Теперь — топор и пилу в телегу. И еще охапку сена: путь неблизкий, измотает изрядно. Марья Ивановна кутается в шали, только нос да глаза видны. Больная как больная, кто такая, — не каждый разберет. А не лучше ли будет под видом роженицы?..
— Николай Иваныч, дай-ка подушку!..
Подложила подушку под платье, уселась в задке повозки. Новоселов одобряет:
— Молодец, Самониха! Так-то мы наверняка отведем глаза полицаям!..
Через железнодорожный переезд переправляет их мимо стражников сам начальник «баншуца». Благополучно проезжают через поселок сахзавода и Выселки. Охала и стонала, когда попадались люди навстречу.
Все ближе опушка леса. Хоть бы тут не задержали, а там как-нибудь.
— Охай, Самониха! — шепчет Новоселов, — Здесь должны быть постовые…
Хотела сказать: зачем же охать, когда никого нет. Глядь — из кустов появляются два полицая.
— Кто такие? Куда? — Автоматы берут наизготовку.
— Ох, милые, пропустите!.. В больницу едем… Ох! Ох! — хватаясь за живот, корчится разведчица.
— Бабу везу на роды… Приспичило!.. — объясняет Новоселов, прибавляя пару крепких матюков.
Две опухшие с перепоя рожи безразлично отворачиваются. Пронесло! Марья Ивановна облегченно смеется.
— Да-а, если так пойдет и дальше, твой смех добром не кончится… — ворчит ее спутник и долго еще отводит душу в ругательствах по адресу разведчицы. И поделом: чуть-чуть было не прозевала полицаев.
Километра два проехали по лесному большаку, затем свернули влево по затравевшей дороге. Кроны деревьев смыкаются над головой. Сумрачно и сыро. Пахнет прелью и грибами. Ветер дочти неслышно ходит по верхам. Телега не скрипнет — колеса, видать, смазаны по-хозяйски. Лошадь ли фыркнет, птица ли закричит какая — сердце замирает в тревоге. Едут, зорко приглядываясь ко всему, вслушиваясь. Поворот. Еще поворот. Просека.
Вдруг пахнуло резким запахом бензина. Присмотрелись внимательней: на земле свежий танковый след. Значит, не дремлют каратели, готовятся.
— Тут как бы нас не застукали… — волнуется Новоселов. Борода его всклокочена, руки вздрагивают. Правит на развилку дорог, прикидывая, по которой бы лучше проскочить опасное место. Лошадь затревожилась, что-то почуяв.
— Обожди, Николай Иваныч! Сейчас послушаем… — Самонина спрыгивает с телеги, придерживая на животе съехавшую и теперь уже не нужную подушку. Подпольщик, удивленный, не скрывая раздражения, глядит, как она, опустившись на колени, прикладывается ухом к земле.
— Не валяй дурака, ничего не услышишь!..
— Тише!.. Иван меня научил, муж…
— Ну-у!.. — Для Новоселова Самонихин мужик авторитет. Подпольщик слезает с повозки и молча следует примеру Марьи Ивановны. — Тише!..
Сам с полураскрытым ртом замирает, растянувшись на дороге, и взгляд его становится беспокойным.
Земля гудит под ухом. Сквозь непонятный гул все ясней топот лошадиных копыт, стук тележных колес, слышно даже, как немцы переговариваются. Все это где-то близко-близко.
Оторопь взяла. Ведь если захватят — несдобровать. Как найдут пакет, сразу в расход. Кто тогда предупредит партизан?..
И хорошо, что оба лежали в траве и что конь стоял в укрытии. Как раз в эти минуты на просеке в полкилометре от них показался обоз карателей. Недолго думая, ползком, ползком скорее к своей повозке. Кое-как сели и давай лошадь гнать во весь опор. Хлещут вожжами гнедую, а сами назад смотрят: нет ли погони. Грязь летит из-под колес, того и гляди опрокинутся на поворотах; скачут, скачут, а что впереди — не видят. Яр или другое какое препятствие — об этом ли думать. Ну и полетели под крутизну вместе с лошадью и телегой.