В начале лета войско подошло к крепости Лонга. Тагма разбила лагерь у небольшого пригородного селения. Сотня Гилли расположилась на его окраине, ей было велено стеречь дорогу в крепость. На приступ не пошли, знали, крепости против большого войска долго не продержаться, окружили твердыню плотным кольцом, послали переговорщиков. Время не теряли, следовали порядку: укрепили лагерь, выставили охранение, занялись приготовлением пищи. Вскоре закипели котлы с мясным варевом, благо еще в середине весны стратиги Давид Арианит, Константин Диоген и Никифор Ксифий захватили в Пелагонии и Моглене большие стада скота.
Бакуня ел да нахваливал:
– Хороша еда; мясо не лебеда.
Полочанин Стрига не утерпел, задел дружка вятича:
– Ешь, покуда рот свеж, завянет, никто в него не заглянет. А про лебеду ты верно сказал, мясо с крупой – хорошо, а вот если к ним душистых трав добавить…
Бакуня кивнул на низенький домик, рядом с которым расположилась сотня:
– У хозяев за огорожей всяких трав полно, сходи да нарви.
– А вот и пойду. Заодно на дочку хозяина полюбуюсь, уж больно пригожа. Стройна, высока, глаза словно колодцы, утонуть можно… Глядишь, и словом перемолвлюсь, а там, может, на ночевку позовет.
Стрига отложил еду, приподнялся, Гилли остановил:
– Сиди, сам схожу.
Варяг встал, неторопливо зашагал к дому.
– Видать, и сотнику нашему женка приглянулась, – промолвил Бакуня.
Вятич оказался прав, зацепила Гилли красота женщины, всколыхнула сердце. Вспомнилась ему первая несчастная любовь к девушке, после которой он никого, кроме блудниц, не имел, а ведь хотелось завести жену, детей, и эта мысль согревала каменное сердце сурового воина.
От старика, хозяина дома, ему удалось узнать, что женщина и вправду его дочь, а ее муж погиб два года назад в битве с ромеями при Кимвалунге. От него она имела сына десяти лет. Так и жили втроем. Затеплилась в душе Гилли надежда, что удастся ему понравиться вдове и взять ее в жены, а там, хочешь – здесь оставайся, хочешь – селись в обширных владениях базилевса или в самом Константинополе, а при желании можно вернуться с семьей на родину, в милый сердцу Норег… Мечтания Гилли прервал старик:
– Что желает кентарх базилевса?
Хозяин дома, как и все семейство, отнесся к варягу и его воинам с опаской, опасался, что их ожидает разорение и плен, но, повинуясь приказу рыжеволосого предводителя сотни, наемники не причинили вреда семейству, и старик подобрел. Вот и сейчас он стоял у дверей дома и улыбался.
– Нам бы трав немного, еду приправить.
Старик повернулся, крикнул в открытую дверь:
– Мария! Живко! Возьмите корзинку, нарвите кентарху трав для приправы.
Женщина вышла, встретилась с Гилли глазами, потупила взор, мальчишка глянул исподлобья, но старших ослушаться не посмел, нехотя поплелся за матерью. Последовал за ними и Гилли. Живко стал рвать травы, Мария подсказывала, чего и сколько. Гилли стоял рядом, то и дело бросал на женщину восхищенные взгляды, однако заговорить не решался. Наконец пересилил волнение, вымолвил:
– Большой у вас огород.
Мария кивнула:
– Мой отец грек, его зовут Пантелеймоном. Он долгое время жил неподалеку от Константинополя, выращивал травы и капусту для базилевсов, потом за провинность его отправили на войну с болгарами. В одной из битв он попал в плен и перешел на службу к царю Самуилу, но вскоре был ранен. Моя мать-македонка выходила его, они полюбили друг друга, поженились, поселились здесь, занялись огородом. С тех пор это нас кормит. – Женщина указала на обширный огород с посадками сельдерея, мяты, тимьяна, чеснока, петрушки. – Продаем в крепости. Раньше еще были козы, корова, лошадь… Война отняла все…
Сказала – будто упрекнула. Гилли опустил голову, произнес:
– Война – плохое дело. Воин моей сотни по имени Стрига говорит: «Война – беда, кровь пьет, смертями закусывает». Я вот тоже думаю уйти со службы, найти жену, завести детей, жить мирно. Вот если бы ты…
Мария покраснела, чтобы скрыть смущение, крикнула сыну:
– Живко, мелиссы не забудь нарвать! – Обернулась, посмотрела на Гилли, в карих глазах огонь: – Отец Живко болгарин, его Цветаном звали, он тоже хотел жить мирно.
Гилли отвернулся, посмотрел в сторону лагеря:
– Прости.
Подбежал Живко, вручил корзинку с травами. Гилли принял дар, протянул ладонь к темно-русым волосам мальчика. Живко отстранился, бросил неприветливый взгляд, побежал к дому. Гилли сунул руку за пазуху, вынул кошель с монетами, одну из них протянул Марии.
Женщина попятилась:
– Не надо.
Тонкие изящные пальцы Марии утонули в широкой ладони рыжеволосого воина.
– Тебе сына и отца кормить. – Гилли отпустил руку женщины, нагнулся, положил монету на землю. – Не хочешь брать от меня, возьми от земли.
Мария не шевельнулась.
Варяг пригладил волосы на затылке, сделал шаг в направлении лагеря, остановился, спросил:
– Можно я приду еще… за травой и корзинку принесу?
Мария отвернулась, тихо произнесла:
– Приходи.
Глава шестая
Русы пошли на них сокрушающей атакой.
Четыре дня подряд Гилли наведывался в дом старого Пантелеймона, вел долгие беседы с Марией, подружился с маленьким Живко. Боевой нож-скрамасакс, подаренный варягом, смягчил сердце мальчишки, и на третий день их знакомства сын Марии с улыбкой встретил воина базилевса в своем огороде. На исходе четвертого дня Гилли тайком покинул стан, предупредив об этом только Бакуню. Пришел под утро, невыспавшийся, но счастливый. К полудню снова пошел за травами к Марии и задержался дольше обычного. Бакуня подначил:
– Боюсь, в следующий раз нам и вовсе без травки снедать придется.
Гилли сунул вятичу корзину с травами, успокоил:
– Не придется. – На ухо шепнул, что сегодня вновь оставит сотню на его попечение.
Бакуня хотел пошутить по поводу тайных встреч с Марией, но строгий взгляд Гилли остановил его на полуслове.
Сотня быстро управилась с едой, приправленной душистыми травами, а на сытый живот и разговор идет. Первым поговорить потянуло Бакуню. Вятич лег в тени дерева, лениво произнес:
– Не жирно, не густо, но и в брюхе не пусто.
Ему ответил Стрига:
– Попил, поел – отдохни от дел.
Остальные молчали, после сытной еды полуденная дрема одолевала воинов. Чтобы привлечь внимание сотоварищей, Бакуня принялся рассказывать небылицы:
– А вот у нас, в земле вятской, коровы всю зиму спят, а весной телят родят.
– Ужель так? – спросил Стрига. – Это что же, и корма им зимой давать не надо?
– Не надо. Старики сказывают, обыкновенная корова с медведем слюбилась, от того греха и наша родилась. Потому и мех на ней длинный. Одно плохо: наших вятских коров в спячку ежедень переворачивать надо, чтобы пролежней не было.
Стрига усмехнулся:
– Мели языком, врать – не мякину жевать, не подавишься.
– Врать не устать, было б кому слушать. – Бакуня приподнялся на локте, повернул голову в сторону селения. – Гляди, комонные. Никак печенеги.
Воины обратили взоры на кочевников. Эти печенеги, так же как и они, были наемниками в войске базилевса. Конная полусотня приблизилась к колодцу у дома старика. На беду там оказалась Мария. Опасаясь незнакомцев, она взяла кувшин с водой и поспешила к дому. Один из всадников преградил ей путь. Мария хотела обойти, но печенег соскочил с коня, схватил за руку, вырвал кувшин. Пил жадно, проливая воду на грудь. Мария попятилась. Утолив жажду, печенег отбросил кувшин в сторону, похотливо улыбнулся, рванулся к женщине. Она побежала.
Гилли кинулся на выручку первым. Следом с секирой в руках бежал Никита. Ему на миг представилось, что кто-то может вот так же обойтись с его матерью, с родовичами. Он помнил, сколько горя приносили Руси печенеги, не забыл и о том, кто убил отца, да и сам отец, с рассказов матери, не давал в обиду слабых. Так он встал на защиту своей первой женщины, от которой у него родился сын Дементий. Никита старался идти его путем. За Никитой поспешали Бакуня и Стрига, их примеру последовала сотня, того и гляди поднимется вся тагма. Бежали быстро, да только кочевник оказался быстрее. Уже перед дверью он догнал жертву, рванул за ворот, ткань расползлась, обнажая белую спину женщины. Она закричала. Первым кочевника попытался остановить старик-отец, но кривая печенежская сабля снесла с плеч убеленную сединой голову бывалого воина. Не спас мать и сын Живко. Мальчик выбежал с ножом, подаренным ему Гилли, замахнулся… Клинок степняка развалил его напополам. Мария остановилась, бросилась к сыну. Жажда убийства затмила похотливые замыслы печенега, участь близких людей ждала и Марию, сабля кочевника взмыла вверх. Вмешался Гилли. Варяг отбросил печенега от женщины, выхватил меч. В схватку со степняками готовы были броситься и воины сотни, Гилли остановил:
– Не вмешивайтесь, я сам!
Печенеги тоже до большой крови доводить не стали, понимали, если подымется вся русская тагма, то им несдобровать: что русы, что варяги друг за друга стеной.
Поединщики долго не примерялись, оба хотели крови. И тот и другой без доспехов, с незащищенными головами. Словно два смерча, черный и огненный, закружились они между воинами севера и печенегами, заметались молниями клинки. Вначале бились на равных, но вскоре Гилли стал уступать. Жилистый и высокий печенег оказался быстрее, а печенежская сабля легче франкского меча. Варяг, чуть ниже печенега и плотнее телом, двигался медленнее, пятился, с трудом, но отбивал удары, пока не споткнулся об тело старика. Теперь он оказался на коленях. Печенег не замедлил воспользоваться выгодным положением и ранил противника в руку. Исход поединка для всех казался очевидным. Кочевники стали дружно выкрикивать имя соплеменника:
– Хопон! Хопон! Хопон!
Печенег победно ощерился, изготовился к решающему удару. Однако победы не случилось. Увлеченные поединком воины не обратили внимания на то, как Мария взяла из холодеющей ладони мертвого сына нож. Печенег в трех шагах. Его широкая спина повернута к ней. Женщина сжала рукоять, метнулась к убийце. Мария целилась в затылок, с которого черными змейками ниспадали на мощную шею тонкие косички, и вложила в удар всю ненависть к убийце родных людей и желание спасти заступника, но сразить злодея не смогла. В последний миг один из кочевников заметил в руке женщины нож и успел криком предупредить соплеменника. Этого мига опытному воину оказалось достаточно для того, чтобы шагнуть в сторону и с разворота вспороть саблей живот женщины. Не выпуская из руки ножа, она повалилась к его ногам. Но и виновнику ее смерти жить оставалось недолго. Меч варяга вонзился в спину печенега. Тело кочевника содрогнулось от боли. Он удивленно посмотрел, как из груди вылез окровавленный стальной язык, затем сознание погасло, смерть бросила его на землю рядом с Марией. Теперь между двумя группами воинов стоял только Гилли: в крови, обессиленный и бледный. Жгучее желание отомстить за смерть соплеменника заставило одного из печенегов коснуться сабли, другой потянулся к луку. Эти движения не остались незамеченными. Никита перекинул секиру из одной руки в другую, пошел на кочевников, следом сотня, за ней стояли воины тагмы наемников. Кровопролитие предотвратили два десятка ромейских всадников. Их предводитель, черноволосый пожилой воин на чалом коне, в шлеме с красным султаном и богатых доспехах, вклинился со своим отрядом между противниками, поднял руку вверх: