Защищенный самой природой, этот городской центр обороняли лучшие на Руси инженерные сооружения. Штурм этих преград требовал огромных людских ресурсов, которых у монголов уже не было. Необходимо было также строительство осадных машин, которые использовались под Рязанью, но потом, судя по всему, были брошены как недоступные для быстрого перемещения. Примечательно, что в таких условиях даже после того, как по ним со стен начали стрелять, монголы пытались вступить в переговоры[290]. О сущности их предложений летописи не сообщают. Говорится только, что они попросили прекратить обстрел и подвели к Золотым воротам изможденного пленом княжича Владимира. Распознав брата, князья расплакались, с ними же разрыдались и горожане.
«Володимерци же пустиша по стреле на татары, и татарове же противу пустиша тако же по стреле на городъ и на Златыя ворота. И по сем ркоша володимерцемъ татарове: «Не стреляите!» Они же престаша стреляти. И приидоша близь ко вратомъ, и показаша имъ Володимера. И начаша татарове молвити володимерцемъ: «Знаете ли княжича вашего?» Бе Бо унылъ лицемъ и изнемоглъ бедою от нужа. Всеволодъ же и Мьстиславъ стояста на Златых воротех и познаста брата своего Володимера.
О, умиленное брата видение и слезъ достоино! Всеволодъ же и Мьстиславъ съ бояры своими и все гражане плакахуся, зряще Володимера»[291].
Какова была дальнейшая беседа монголов с владимирцами — ничего не сказано. Однако только после этого разговора захватчики приступили к обложению города, а князья Всеволод и Мстислав начали произносить патриотические речи. «Брате! Луче ны есть умрети пред Златыми вороты за Святую Богородицю и за правоверную веру, ниже в воли их быти»[292]. Возможно, Батый предлагал сдать крепость в обмен на жизнь Владимира и всех осажденных. По В. Н. Татищеву, «татара говорили, чтоб град отдали без бою, обесчевая им всем дать живот»[293]. Прежде монгольские послы Юрию говорили: мы не против тебя, а на Рязань идем. Теперь аргументы могли быть те же: я не на вас пришел, а на князя Юрия, которого и ищу. В южнорусской повести также сохранились указания на некую «лесть» Батыя горожанам, которым указывали на трагическую судьбу рязанских князей, и лишь молитвы епископа Митрофана спасли положение, отвратив жителей от бесполезной надежды на мир.
«Батыеви же стоящоу оу града, борющася крепко о градъ, молвящимъ имъ лестию гражаномъ: «Где соуть гради Резанстии, и вашь градъ, и князь вашь великии Юрьи? Не роука ли наша емши и, смерти преда?» И оуслышавъ о семь преподобыни Митрофанъ епископъ, начать глаголати съ слезами къ всем: «Чада! Не оубоимся. «»[294].
Как бы то ни было, но на этот раз монгольская хитрость не сработала, и Батый вынужден был готовиться к штурму, концентрируя вокруг Владимира все свои наличные силы:
«Татарове же отступиша от Золотых воротъ и обьехаша весь град и станы сташа пред Златыми вороты, яко зреимо; и много множество вои около всего города»[295].
Для осадных работ требовалось большое количество подсобных рабочих, которых из своей среды захватчики уже выделить не могли. Решено было собрать местных жителей и пустить их на изготовление пороков, установку тына и прикрытие наступающих войск. Скорее всего, именно с этой целью монголы после организации лагеря под Владимиром направились к Суздалю, который взяли и разграбили:
«Татарове же станы свои урядивъ около града Володимеря, а сами шедше взяша градъ Суждаль и святую Богородицю церковь разграбиша, а двор княжь огнемъ пожгоша и манастырь святого Дмитрия и прочии, разграбивъ, пожгоша, а што людеи старыя и молодыя<. >, то все иссекоша, а прочие люди и жены и дети босы и беспокровны, издыхающимъ имъ от мраза,<. >то все множество сведоша полона въ станы своя, а сами приидоша к Володимерю [въ пятокь преже мясопуста]»[296].
Под стенами Владимира монголы появились 2 февраля во вторник мясопустной недели, а к вечеру пятницы 5 февраля уже вернулись из-под Суздаля. Плененные во время этого краткого рейда по окрестностям столицы Северо-Восточной Руси были использованы для строительства осадных машин, чье изготовление заняло еще сутки:
«В субботу мясопустную почаша наряжати лесы и порокы ставиша [от оутра и] до вечера, а на ночь огородиша тыномъ около всего города Володимеря»[297].
Ранним утром в воскресенье 7 февраля 1238 г. начался штурм[298]. Монголы умудрились преодолеть стены Нового города сразу в трех местах, и уже к обеду защитники вынуждены были отступить к детинцу:
«[А Татарове начаша пороки рядити, и къ граду приступиша, и выбывше стену градную, наметавше (въ) ровъ сырого леса, и тако по примету вниидоша въ градъ] и заидоша от Золотых воротъ оу святого Спаса и внидоша по примету в город чресъ стену, а сюды от северныя стороны от Лыбеди къ Орининымъ воротамь (и) к Медянымъ, а отсюду от Клязмы к Воложьскимъ воротомъ; и тако взяша въскоре град до обеда Новыи, и запалиша и огнемъ; бежа же Всеволод и Мстиславъ и все людие в Печернии город»[299].
Судя по сообщению Рашид-ад-Дина, штурм Владимира был для монголов самым сложным предприятием за все время их похода. Во-первых, отмечено, что «они (русские) ожесточенно дрались», а во-вторых, сам хан Менгу «лично совершал богатырские подвиги, пока не разбил их (русских)»[300]. Жестокий бой в Новом городе потребовал напряжения всех сил имперской армии. Будущий великий хан Менгу принимал личное участие в атаке. Даже лишенная большого количества профессиональных защитников, Владимирская крепость была «крепким орешком». Но, когда линия обороны сместилась к Печернему городу, исход сражения был уже предрешен. Множество людей во главе с княжеской семьей набились в Успенский собор к чудотворной иконе Богоматери Владимирской, где епископ Митрофан возглавил общий молебен и начал принимать постриги готовящихся к неминуемой смерти:
". видивше князи Всеволодъ и Мьстиславъ и владыка Митрофань, яко уже граду ихъ взяту быти, ни надеяхуся не откудо же помощи, и вниидоша вси въ церковь святыа Богородица, и начаша каятися греховь своихь, и елици отъ нихъ хотяху вь аггелскый образъ, постриже ихь всехъ владыка Митрофанъ, князей, и княгиню Юриеву, и дочерь, и сноху, и добрыа мужи и жены»[301].
Сквозь все летописные рассказы о взятии Владимира неизменно проходит акцент на особой роли, которую играл мужественный владыка Митрофан в дни обороны. И в южнорусских источниках и в ростовских особенно подчеркивается его духовная забота о защитниках и поддержка их рвения во время боя. Когда монголы ворвались в детинец, Митрофан с великой княгиней, ее дочерьми, другими приближенными и многими простыми горожанами заперся на полатях Успенского собора. Захватчики даже не попытались пленить безоружных прихожан, но, стащив хвороста, подожгли храм со всеми там находящимися:
". а владыка, и княгини съ снохами, и съ дочерью княжною Феодорою и съ внучаты, иныи княгыни, и боярыни и люди мнози въбегоша въ церковь святыа Богородица и затворишася на полатехъ; а Татарове и тотъ градъ взяша, и у церкви двери изсекше, и много древиа наволочиша, и около церкви обволочивше древиемъ, и тако запалиша, и вси сущии тамо издъхошася, и тако предаша душа своа въ руце Господеви; а прочиихъ князей и людей оружиемъ избыша»[302].
Наряду с примерами героизма при обороне и мученической смерти после поражения источники сохранили и не совсем лицеприятные примеры действия руководителей общины. Так, вслед за изложением патриотической проповеди перед защитниками города епископа Митрофана южнорусская повесть сообщает, что, когда глава обороняющейся стороны княжич Всеволод осознал бесперспективность дальнейшего сопротивления, он собрал богатые дары и направился к Батыю просить о помиловании и даровании жизни:
«Се оувидевъ князь Всеволодъ яко крепчае брань ратных належить, оубояся, бе бо и самъ младъ, самъ изъ града изыде с маломъ дроужины, несыи съ собою дары многы, надеаше бо ся от него животъ прияти; онъ [Батый] же, яко сверепыи зверь, не пощади юности его, повеле предъ собою зарезати, и градъ весь изби»[303].
Судя по тому, что Юрию сообщили о смерти его сыновей «вне града»[304]