[318]. Надо полагать, немалую славу Бурундаю принесло беспощадное убийство Владимирского великого князя Юрия Всеволодовича.
Угроза, исходившая от великого князя Юрия, была вполне ощутима. Еще недавно монголов мучили осложнения, вызванные деятельностью хорезмшаха Джелал-ад-Дина. Погибший лишь в 1231 г., он более десяти лет боролся с монголами, оставаясь лидером то партизанского, а то и открытого военного сопротивления. В 1226 г. он даже восстановил независимость Персии, полностью изгнав из нее захватчиков и став султаном[319]. Борьба с Джелал-ад-Дином длительное время сковывала силы империи и ознаменовала первые годы правления Угэдэй-хана. Только смерть знаменитого «монголоборца» позволила добиться покорности в Персии и Хорезме, раздавить партизанские центры в горах Курдистана. Теперь империя опять стояла перед угрозой зарождения нового очага долговременного сопротивления в заволжских лесах. В ханской ставке должны были полностью осознавать важность происходящего и неотложность принимаемых мер.
Юрий Всеволодович находился в не менее критичной ситуации. Речь шла о выигрыше во времени. В случае если к нему успеет подойти новгородское войско, ход войны можно будет изменить. В этом отношении место для военного лагеря было выбрано идеальное. Здесь можно было сохранять такие коммуникации с Новгородом, которые монголам практически невозможно было прервать: даже если перекрыть Мсту, главную транспортную артерию, то оставалось бесчисленное количество лесных тропинок. С другой стороны, сконцентрированные здесь войска имели неограниченные возможности маневра. В зависимости от обстоятельств, удары могли быть нанесены как в центр княжества, так и в любой другой важный регион: расстояния от р. Сить до Твери, Переяславля или Ярославля — практически одинаковы. Удобно было и укрываться в этих местах, которые и сейчас остаются малонаселенными. Выставленные вовремя небольшие заградительные отряды должны были полностью исключить возможность внезапного нападения.
Примечательно, что планы Юрия, казалось бы, начали осуществляться. Как было нами подсчитано выше, он к началу марта уже располагал почти десятитысячной армией. И это только за месяц. На Сити раскинулся целый передвижной город, огромный лагерь вытянулся вдоль реки. По летописи видно, что полки продолжали прибывать. Спешил к брату Иван Всеволодович «с малым войском» из Стародуба[320]. Но ждали прежде всего Ярослава с новгородцами и, возможно, южанами. Причем ожидание длилось уже долго. Великий князь решил покинуть Владимир после возвращения разгромленного под Коломной Всеволода. Это могло произойти примерно 10 января 1238 г., далее следовали совещания и сборы[321]. Реальный выход из города состоялся, скорее всего, около 15 января. Если учитывать то, что Юрий двигался по землям медленно, собирая ополченцев и давая указания, то расстояние до Сити (ок. 250 км) он проделал примерно за 20–25 дней и лишь в самом начале февраля основал лагерь. Монголы подошли туда 4 марта, а следовательно, русские полки бездействовали целый месяц. Это должно было сказаться и на настроении и на дисциплине.
Было ясно, что большое войско внезапно подойти к лагерю на Сити не может: слишком узки лесные тропы и слишком рано его можно заметить. Однако злой рок опять подготовил сюрприз великому князю, который снова просчитался, продемонстрировав свои слабые знания в военном искусстве.
Судя по всему, татары подошли к лагерю Юрия не с той стороны, где были выставлены «сторожи». Когда князь послал в этом направлении заградительный отряд, было уже поздно:
«Князь же Юрьи посла Дорожа в просики въ 3000-хъ мужь, и прибежа Дорож и рече: «А оуже, княже, обошли суть насъ около Татары!»»[322].
Все другие источники (как ростовские, так и новгородские) также подчеркивают внезапность монгольской атаки: «и се внезапу приспеша Татарове»[323] или «и сице ему [Юрию] молящуся съ слезами [о погибших во Владимире], и внезаапу приидоша Татарове»[324]. Непредвзятый южнорусский источник более конкретно указывает на обстоятельства тактического успеха монгольских полководцев:
«совокоупляюшоу емоу [Юрию] около себе вои и не имеющоу сторожии, изъеханъ бысь безаконьнымъ Боурондаема, всь городъ [то есть лагерь] изогна и самого князя Юрья оубиша»[325].
Отсутствие сторожей — непростительная оплошность для военного времени. Можно себе представить ощущения русских полководцев, оценивших произошедшее. Великолепный стилист, русский книжник очень изысканно выразил грусть, охватившую князя Юрия после получения известия о подходе татар:
". вънезапу приспеша татарове<. >,
Юрьи же князь отложи всю печаль и поиде к нимъ.;
И съступишася обоихъ полци, и бысть сеча зла и велика.»
(Софийская I летопись)[326].
Монголы подошли столь неожиданно, что великий князь даже не успел выстроить полки: ". и постави полки около себе, но не успеша ничтоже»[327]. Это подтверждается и археологическим материалом[328]. Тумен Бурундая подошел к вытянувшемуся вдоль Сити русскому лагерю с северо-запада, а не с юго-востока от Углича, откуда его ждали. Внезапным налетом с марша он прижал часть войск Юрия к реке и уничтожил. Оставшиеся в меньшинстве и дезориентированные русские полки были обречены. Бурундай двинул своих всадников вдоль речного русла и, создавая численное превосходство на каждом участке наступления, обратил противника в беспорядочное бегство. Последовала широкомасштабная резня, в ходе которой были убиты великий князь, войсковые руководители и многие рядовые воины.
Излагая события сухо и порою формально, ростовский летописец пытается затушевать значение трагедии на Сити, в которой не лучшую свою роль сыграл великий князь Юрий Всеволодович[329]:
«то же [что обошли его татары] слышавъ князь Юрьи, всед на конь свои, съ братом своим Святославомъ, и съ сыновци своими, с Василком, Костянтиновичем, и со Всеволодом, и Володимером, и с мужи своими, и поидоша противу поганых, и нача князь полки ставити и се внезапу приспеша Татарове на Сить противу князю Юрью, князь же отложи всю печаль и поиде к нимъ, и ступишась обои полци, и бысть сеча зла, и побегоша пред иноплеменники, и ту оубьенъ бысть велликии князь Юрьи Всеволодичь, на рице на Сити и вои его многи погибоша, а Василка Констянтиновича руками яша»[330].
О численности войск у каждой из сторон в этом сражении судить затруднительно. Несмотря на то что Юрий собирал войска со всего Северо-Востока, многие могли не успеть подойти или отвлеклись на оборону собственной территории. Однако, как мы отметили выше, около 10 тысяч воинов в русской армии на Сити все же было. Судя по сообщению Рашид-ад-Дина о том, что ханы после занятия Переяславля решили «идти туменами облавой», можно предположить наличие у Бурундая, рыскавшего в поисках владимирского князя, войск не более тумена (ок. 10 тысяч всадников). Получается, что в сражении 4 марта 1238 г. силы сторон были практически одинаковы; успех был связан с тактическим искусством, которым монголы полностью воспользовались, а руководители русской армии им не смогли достойно ответить.
Персидский историк Рашид-ад-Дин, описывая героические деяния армии Батыя на Руси, битву на Сити даже не упоминает. Для него это был результат погони за великим князем, который в момент своего убиения оказал сопротивление. Ростовский великокняжеский летописец, сохраняя лаконичность, тем не менее изображает события в другой тональности. Смерть Юрия представлена как глубоко трагическое событие для всей Руси, потерявшей последнюю надежду на спасение от «окаянных татар». В Лаврентьевской летописи на этом вообще заканчивается изложение о Батыевом пленении — далее следует только рассказ о смерти Василька Константиновича. Однако уже в статье 6747 (1239) г. сводчик возвращается к образу князя Юрия и вставляет обширный панегирик ему. В нем великий князь выступает миролюбивым и богобоязненным: «Се бо чюдныи князь Юрьи потщася Божья заповеди хранити и Божии страхъ присно имея в сердци, поминая слово Господне.». Особенно подчеркивается его отношение к татарам в период до нашествия, когда они присылали послов: «преже мененыя безбожныя Татары отпущаше одарены, бяхуть бо преже прислали послы свое, злии ти кровопиици, рекуще: «мирися с нами!»; он же того не хотяше.»[331]. Выходит, что Юрий изначально не верил мирным инициативам татар, собирался воевать, а подарки богатые им дарил для затягивания времени. К сожалению, подобная предусмотрительность не подтверждается позднейшими событиями. Ежели посольство с Батыева стана на р. Воронеж покинуло Владимир в начале декабря 1237 г., а к границам княжества монголы подступили в начале января 1238 г., то почему не успели собрать полки для сопротивления, а приступили к этому только после поражения под Коломной? На границах первоначально вообще находился лишь воевода Еремей «в сторожах», который после встречи с местным князем Романом решил послать Юрию предупреждение об опасности. Владимирский властелин отвечал рязанцам, что сам хочет биться с Батыем «особо», но навстречу кочевникам направил сына Всеволода и Еремея, которые никак не подходили на роль вождей общесуздальской армии. Все же приходится прийти к заключению, что древнерусский книжник лукавил в угоду сложившейся к 1239 г. конъюнктуре. Возможно, мира с язычниками заключать великий князь и не имел желания, но был вынужден это сделать, так как полагался на собственные представления о политических устремлениях монгольских ханов. В противн