А Киев в это время захлестнула новая волна княжеской чехарды. Торопливо покидая древнерусскую столицу, Ярослав не оставил там преемника. Видимо, управление областью было передано союзному Владимиру Рюриковичу, находившемуся где-то поблизости[386]. Однако вскоре власть в регионе захватил Михаил Всеволодович Черниговский.
В источниках нет указания на то, что Ярослав завещал кому-то свои полномочия. Летописец Даниила Галицкого следующим образом описывает смену власти в Киеве:
«…и потомь приде Ярославъ Суждальскыи и взя Киевъ подъ Володимеромъ, не мога его держати, иде пакы Суждалю, и взя под нимь Михаилъ, а Ростислава сына своего остави в Галичи»[387].
В Воскресенской летописи содержится сообщение примерно того же характера:
«Ярославъ же, сынъ пвеликого князя Всеволода Юрьевича, пришедъ изъ Киева, седе на столе въ Володимери, ѧѩ а по Ярославле седе на Киеве князь Михайло Всеволодичь Чръниговьский»[388].
Такая поздняя летопись, как Густинская, вообще говорит, что Владимир Рюрикович сначала «изгна» из Киева Ярослава, а уже потом там сел Михаил Черниговский[389]. Исследователи считают, что комбинация, при которой Ярославу в столице Руси наследует Владимир, а уже потом Михаил, восходит к путаному перечню правивших в Киеве князей, расположенному в начале Ипатьевской летописи. В этом списке Владимир значится после Ярослава, но не отмечен до него, а имя Михаила даже не упоминается[390]. При всей недостоверности такого известия, следует подчеркнуть, что оно вполне соответствует политической ситуации на юге Руси в конце 1237 г. — начале 1238 г. Торопившийся на север князь не мог вести длительные переговоры и составлять сложные альянсы. Он просто оставил волость и направился в Новгород собирать войска. Позднее он будет подтверждать свои права на Киев в Орде, из чего можно заключить, что и ранее он от них не отказывался. Владимиру Рюриковичу могли передать некие функции по текущему управлению, но, скорее всего, не верховную власть в городе. Михаил, узнав о несчастьях в Суздальской земле и об утверждении во Владимире Ярослава, оценил ситуацию как свой новый шанс обрести старейшинство в Русской земле. Причем он захватил («взя») город, не оказавший существенного сопротивления, именно под Ярославом, а не под Владимиром Рюриковичем, который имел полное право уклониться от вооруженного конфликта. Судя по всему, это должно было произойти примерно в апреле 1238 г., когда информация о делах на Северо-Востоке достигла Галича.
Страх утратить контроль над «материю городов Русских», возможно, стал причиной того, что Михаил не решился вступаться за свои черниговские волости, разоряемые монголами. В период героической обороны горожан Козельска в мае 1238 г. их верховный сюзерен сидел в Киеве и не сделал ничего, чтобы помочь осажденным. Все это напоминало действия его кузена Юрия Всеволодовича Владимирского: надежда на то, что налет диких кочевников затронет лишь окраины, после чего отхлынет как природная стихия. Действительно, разграбив Козельск, монголы ушли в степь и увлеклись войной с половцами, удостоенными на Руси давней неприязни. Все это должно было окрылить Михаила Черниговского. Батый разгромил Владимиро-Суздальское княжество и лишил Даниила Романовича возможности апеллировать к грозному суздальскому властелину, а также привлекать на свою сторону брата этого властелина, владеющего богатым Новгородом и давно недолюбливающего черниговцев. Теперь Ольговичам необходимо было развить успех.
Вслед за известием о «взятии» Михаилом Киева сообщается, что сына Ростислава он оставил в Галиче, а тот немедленно отнял у Романовичей приобретенный по миру в 1237 г. Перемышль[391]. Создается впечатление, что речь идет практически о синхронных событиях: «…а Ростислава сына своего остави в Галичи и отяша от Данила Перемышль»[392]. Вероятно, все это относится к весне — началу лета 1238 г., периоду, казалось бы, полного и окончательного триумфа Ольговичей. Теперь под их контролем находились Киев, Чернигов и Галицкая земля в полном объеме: фактически весь юг Руси. Волынские князья Даниил и Василько Романовичи оказались в полном замешательстве: Ярослав уехал и был увлечен делами в Суздальской земле, Владимир Рюрикович, который должен был воспротивиться утверждению Михаила в Киеве, ничего не сумел предпринять и явно был деморализован[393]. Волыняне опять остались один на один с давним соперником, который предельно удачно воспользовался сложившейся ситуацией.
Придворный волынский летописец ни словом не отметил то отчаяние, которое должно было охватить деятельного князя Даниила, но вставил неожиданную сентенцию общего характера: «…бывшю же межю ими овогда миру, овогда рати»[394].
То место, которое избрал автор летописи для такого амбивалентного резюме, надо полагать, не случайно. Существовала некая временная лакуна, прежде чем Романовичи осознали, что у них есть все шансы изменить положение в свою пользу. Силы сторон были равными, баланс, как отмечалось в предыдущих главах, неизменно сохранялся уже с 1236 г. Любое изменение в регионе могло произойти только в случае появления там некоего нового раздражителя, носителя новых как военных, так и политических возможностей. В 1237 г. таким новым фактором стал Ярослав Всеволодович Новгородско-Переяславль Залесский. Его внезапный уход на северо-восток и вокняжение там позволили Ольговичам переиграть замешкавшихся Романовичей, захватить Киев и вернуть Перемышль. Надо полагать, реванш Даниила мог произойти только в случае появления в регионе другого раздражителя, на котором можно было сыграть уже против Михаила. И такой фактор возник, но только не в 1238 г., а на следующий год — это были все те же монголы.
Разгромив северо-восточные земли Руси, Батый увел свои поредевшие войска в степь. Однако серьезной передышки они не получили. Как верно отметил В. В. Каргалов, в отличие от русских источников, согласно которым монголы ушли в Поле на отдых, восточные, напротив, повествуют о непрерывных в эти годы (лето 1238 г. — осень 1240 г.) наступательных и карательных операциях монголов. Дешт-и-Кипчак еще не был покорен. Пока одни ханы ходили громить Северо-Восточную Русь, другие сторожили их тылы от половцев и других кочевников. Требовалось подчинить эти народы для того, чтобы продолжить поход на запад. Их покорность не только обеспечивала спокойные тылы, но и позволяла пополнить войско новыми подразделениями. Они же могли компенсировать и потери в лошадях.
Рашид-ад-Дин писал, что вслед за передышкой, последовавшей после штурма Козельска, осенью (летом) 1238 г. ханы Менгу и Кадан «выступили в поход против черкесов и зимою убили тамошнего государя по имени Тукара [вар. Букар, Букан, Тукан, Куркар и т. д.]»[395]. Дальний поход за Кубань должен был отвлечь пару туменов вплоть до начала 1239 г. Тем временем другие ханы — Шейбан, Бучек и Бури — двинули своих всадников на юг, против половцев и далее в Крым[396]. Берке, присоединив к своему тумену дополнительные войска от родственников, также направился покорять половцев[397]. Войны с причерноморскими кочевниками должны были быть для монголов особенно сложными и принципиальными. Они встречали здесь родственные как по образу жизни, так и по формам мышления народности. Перебить или покорить их было так же тяжело, как самих себя. Это была «особая арена военных действий»[398].
И тем не менее масштабное наступление на кочевников причерноморских степей вскоре дало свои результаты. Значительная часть степняков влилась в ряды монгольской армии. Только непокорный хан Котян решил уйти в Венгрию, где был с радостью встречен королем Белой, нуждавшимся в боеспособных воинах[399].
Покорение половцев заняло 1238–1239 гг. Далее следовали области в предгорьях Северного Кавказа и Дагестане:
«Потом в кака-ил, год свиньи, соответствующий 636 г. х. [14 августа 1238 — 2 августа 1239 г. по Р. Х.], Гуюк-хан, Менгу-каан, Кадан и Бури направились к городу Минкас [вар. М. к. с.; Манач (Маныч) или Орнач[400]] и зимой, после осады, продолжавшейся один месяц и пятнадцать дней, взяли его. Они были еще заняты тем походом, когда наступил год мыши, 637 г. х. [3 августа 1239 — 22 июля 1240 г. по Р. Х.]»[401].
Весной 1240 г. монголы посылали войско на Дербент[402].
В этот тяжелый для Батыя период экспансии осложнились и внутренние взаимоотношения в среде Чингизидов. Недовольство руководителем западного похода высказывали молодые ханы Гуюк и Менгу. Угэдей расценил эти действия как предосудительные, мешающие успеху дела, и отозвал принцев в свою ставку. «По приказанию каана» осенью 1240 г. они покинули Дешт-и-Кипчак, а в год быка, 638 г. х. (23 июля 1240 г. — 11 июля 1241 г. по Р. Х.), достигли и «расположились в своих ордах»[403].
Высылка знатных участников похода должна была подкрепить авторитет Бату, которому, однако, необходимо было торопиться. Инцидент вполне мог повториться и иметь совершенно обратные последствия: доверие великого хана, страдающего алкоголизмом, не могло быть вечным. Вполне может быть, что к осени 1240 г. концентрация сил монгольской армии еще не была завершена, но конфликт в стане Чингизидов заставил Бату действовать решительнее. Пока шло покорение половцев и комплектование новых частей, Бату ограничивался в отношении Руси эпизодическими набегами. Он сам, судя по сообщениям Рашид-ад-Дина и других восточных авторов, никуда лично войной не ходил. Ему достаточно было административной и координационной работы. Соответственно и все операции против русских земель планировались в его ставке и имели вполне четкую направленность и зону развития.