Профессор А.Г. Кузьмин акцентировал наше внимание на том, что «у племен с кровно-родственной общиной обязательно присутствует своеобразный культ генеалогии – как племени в целом, так и отдельных родов в частности. В территориальных общинах генеалогиям не придают особого значения. Более того, у славян, как и у ряда других народов (в том числе римлян), долго не было личных имен, которые в древности носили бы магический характер. Соответственно и сами религиозные культы были и значительно проще и приземленней, нежели у племен с кровно-родственными общинами»[163].
Имя обозначает личность, а через имя идет ее некое, невольное обособление от общины и даже противопоставление себя ей. Поэтому в кровнородственных и соседских общинах не было личных имен. Это были обезличенные сообщества. Имена появляются при переходе к военной демократии и в условиях социально-классового расслоения.
Появление соседских общин вносило изменения и в характер языческих культов. Теперь они из семейных должны были все больше становиться общеплеменными в интересах единства, опирающегося на общность религиозных верований. Соседские общины по-преимуществу объединяли не большие патриархальные семьи, составлявшие целые села, а малые семьи. Прочным объединением была низшая общественная ячейка – «волость, коллектив свободных, равноправных людей, которые были одновременно и членами народного собрания… и членами ополчения, созывавшегося для защиты своей территории»[164].
Волости различались размерами территорий, но численность населения была стабильной, примерно 1000 глав семей. С увеличением численности населения волость дробилась на несколько частей с привычной, как и в первоначальной волости, жизнью. Таким путем складывался племенной союз, состоявший из однородных самоуправляющихся структур, имевших общее происхождение, а потому схожий жизненный уклад и религиозное, языческое сознание.
Появление малых семей как ячейки соседской общины положило начало имущественному расслоению в древнеславянском обществе. Однако эти процессы в силу скудности материальных возможностей шли крайне медленно. Урожайность на низкоплодородных славянских землях не превышала урожай, называемый сам-три. В этих условиях накопление материальных благ отдельными семьями шло крайне медленно. Тем не менее к Х в. в социальной структуре славянских сообществ появляются «лучшие люди», отличавшиеся от соплеменников материальным достатком, знатностью и силой рода.
Летописный рассказ о борьбе полян и древлян в середине Х в. дает сведения о разных принципах общественно-политической организации древних обществ. Летописец повествует о неоспоримых для него преимуществах древлян: главными действующими лицами в политической жизни этого племени становятся «лучшие люди», как правило избираемые на вече, а также князья – люди, отличившиеся в боях с полянами. Так, в общественно-политической жизни славянских сообществ появляются новые действующие лица – князья и их дружины, с которыми связано возвышение культа Перуна.
О влиятельных князьях и «лучших», т. е. знатных, людях упоминают Менандр Протектор (2-я пол. VI в.) и Маврикий[165]. Тем не менее определяющим в характере политических отношений славян VIII–IX вв. был союз традиционного вече с военачальниками князьями, что обеспечивало устойчивость существования самих общин и племенных союзов.
Подобное «двоевластие» сохранялось веками. Однако по мере усложнения социально-политической организации обществ развивался ненасильственный постепенный процесс все большего утверждения власти князя. С возвышением княжеской власти возвышался и традиционный языческий культ Перуна.
О сути, характере и происхождении княжеской власти среди историков бытуют различные точки зрения. Дискуссионным остается вопрос о том, что понимать под верховной властью славян в VI–X вв. Кто является ее носителем: князь, вече или родоплеменная знать? Где истоки власти князей – в народной толще, в присутствии варягов-завоевателей в социуме или во влиянии феодализирующейся племенной знати?
Могла ли Русь обходиться без княжеской власти, по-прежнему жить и развиваться на началах демократического вечевого народовластия? Вопросов много, и ответы на них не равнозначные, что во многом связано с относительной скудностью исторических источников и их авторскими интерпретациями[166].
Проблемы становления древнерусской государственности имеют обширную историографию. В XVIII в. акцент делался на монархические начала складывавшегося древнерусского государства. Для историков XIX в. характерным было утверждение, что у восточных славян второй половины IX–X в. верховную власть сосредоточили в своих руках князья. Обычно княжеская власть и община рассматривались как антиподы. В советской историографии утвердилась точка зрения о наличии у восточных славян конца V – начала VII в. военной демократии на высшей стадии ее развития, а с конца IX – середины XI в. процесса складывания раннефеодальной монархии.
В советской науке происхождение княжеской власти связывали с вождями военной демократии, которые постепенно расширили свои функции до верховных жрецов, администраторов и судей[167]. О том, что князья происходили из родовых общин и были плоть от плоти патриархальных семей, речи не шло.
В интересной и во многом новаторской докторской диссертации Игоря Васильевича Лисюченко сделан обоснованный вывод о том, что «изначальный князь – это синкретический лидер, родовладыка, непосредственный производитель (при проведении обрядов – священный земледелец), управитель, судья, предводитель на войне и, разумеется, верховный жрец своей общности»[168].
Следовательно, колыбелью княжеской власти была патриархальная семья, вначале кровнородственная община, а затем и соседская. Отсюда все более несостоятельными представляются выводы норманистов о том, что русская государственность была плодом внешнего воздействия варягов, а не продуктом естественной эволюции родообщинного и племенного строя в государственный. Влияние на политическую жизнь Древней Руси варягов – важный эпизод в российской истории, но это все же эпизод, а не судьбоносный фактор исторического развития.
Здесь И.В. Лисюченко размышляет в русле традиционной школы государственников, одним из основателей которой был замечательный ученый К.Д. Кавелин (1818–1885). Он признавал, что варяги принесли на русскую почву зачаток идеи государства, а также «новую систему управления, неизвестную семейно-общинной доваряжкой Руси». Однако варяжское господство не влияло на быт, нравы, обычаи славян, которые сравнительно быстро ассимилировали своих инородных правителей. В знаменитом князе Святославе уже проступает исконный славянин, а «в княжении Ярослава варяги сливаются с русскими славянами, перестают от них отличаться и совершенно подчиняются туземному русско-славянскому элементу»[169].
Власть приобретает чисто национальный характер. Это естественно и органично, ибо княжеская власть на Руси – продукт традиционных родовых отношений. Страной правил княжеский род. Сформировалась идея, что Русь – вотчина княжеского рода. Однако в условиях вражды княжеских родов возрастает значение общин, которые, как пишет Кавелин, «мало-помалу стали выбирать себе князей, призывать и изгонять их, заключать с ними ряды или условия. Вече тогда получили большую власть. <…> Возвратились опять времена избрания старейшин в лице князей»[170]. Княжеская, а затем царская власть основывалась на традиционных устоях славянского общества. Это дом или двор. Кавелин пишет: «Дом или двор… представляет человеческое общество, поселенное на известном месте, состоящее из членов семьи и домочадцев и подчиненное власти одного господина, домоначальника. В этой социальной единице заключаются, как в зародыше, зачатки всех последующих общественных отношений: и семья, и рабство, и гражданское общество, и государство»[171].
Все Русское государство представляло собой колоссальный дом, во главе которого стоит царь – общероссийский домовладыка. Организация общества и государства по типу домовладения была понятна, близка, органична для большинства населения. Власть, сложившаяся по образцу домовладыки, представлялась русским как власть, которую они близко знали в собственном быту, покоившимся на семейной иерархии. Монархия воспринималась населением как народная, отвечающая представлениям народных масс о праве управлять и властвовать не чужеродной силе, а традиционной, рожденной вековым бытом крестьянства. Подобная власть взращивалась на корнях, уходивших в языческую толщу.
Выдающийся историк С.М. Соловьев также считал, что власть князей вышла из родовых начал славянского общества. Князь управлял единолично, но верховная власть принадлежала роду. Л.А. Тихомиров (1852–1923) в своем фундаментальном труде «Монархическая государственность» пишет: «В России идея династичности высшей власти… сложилась в самом процессе рождения нации, как составная часть национального развития»[172].
Тихомиров писал о том, что на заре русской истории у славянских племен существовали в зародыше все формы власти: «демократической, аристократической и монархической». Важнейшим итогом этого периода было осознание славянами потребности в общей власти. Результатом осознания потребности в общей власти и стало приглашение Рюрика с братьями. «Демократия» добровольно передавала власть князю, но жизнь родов по-прежнему строилась на принципах демократии, и они продолжали жить наряду с зарождавшимся монархизмом. Важным, считал Тихомиров, было то, что в сознании народа личность князя стала неприкосновенной. Он даже за преступления не мог быть лишен жизни. Родоплеменным обычаям соответствовало и то, что власть передавалась не просто князю, а княжескому роду. Возникала идея династичности высшей власти.