Часть IIIРусь православная
Глава десятаяНародная религия
Русское православие в исторической и философской литературе часто называют «народной религией», подчеркивая тем самым особенности и самобытность христианизации Руси, в чем выражалось своеобразие национального воплощения Русью воспринятого из Византии христианства. Народность православия связывают, прежде всего, с тем, что оно на протяжении веков буквально пропитывало все сферы жизни Руси, став ее духовной сутью и сокровенной душой.
Этому способствовал самостоятельный и ненасильственный выбор Руси в лице князя Владимира христианства как общегосударственной религии и мирное обращение в нее язычников. Свою роль играли сущностные черты славянского язычества как религии общинной справедливости, «обожения матушки земли» и земледельческого труда, которым занималось абсолютное большинство населения.
Языческая религия включала в себя свод многовековых наблюдений человека за природными явлениями, что систематизировалось в своеобразном необходимом сельскому труженику календаре сельскохозяйственных работ, примет, обычаев и обрядов, разносторонних рекомендациях по развитию земледелия и скотоводства. Это была народная агрономия и метеорология, которые прочно вошли в уклад деревенской жизни и во многом определяли ее суть. Поэтому на протяжении тысячелетий русские сохраняли особую, прочную связь с природой. Для русского крестьянина была характерна сращенность с природой, погружение в нее, как в «материнское лоно», что являлось прямым языческим наследием, столетиями обожествлявшим природу.
Отсюда чувства принадлежности к вечному и непоколебимая вера в божественное происхождение всего сущего, что при переходе к христианству сопрягалось с верой во всемогущество Творца, теперь христианского Бога, вселявшего в души верующих привычный страх и трепет перед его всесилием, который раньше связывали со стихиями природы, а теперь с единым для всех Богом. Как и природа, он будит страх перед ее всесилием, но наряду с этим пробуждает чувства благоговения, благодарности и поклонения. Язычество во многом не противоречило христианству и органично вплеталось в него как исконные народные чувства земледельцев.
Важно и то обстоятельство, что христианство нигде, в том числе на Западе, не вытесняло до конца старые языческие верования. Более того, именно они накладывали особый отпечаток на форму и своеобразие христианства у того или иного народа и составили специфические черты его разных вариантов. Поэтому можно согласиться с Г.П. Федотовым, когда он пишет, что родовые начала славянского быта срастались с христианской культурой, а значит, не были вытеснены ею полностью.
Об этом говорят и исследования современных историков. Русская церковь не требовала отказа от народных традиций, ведь считалось, что спасение души обеспечивалось добрыми делами, а не только и не столько соблюдением обрядности. Христианство на Руси отличалось терпимостью к языческим верованиям, и последние, видоизменяясь, проникали в него, укрепляя связи новой веры с традиционными верованиями народных масс.
Например, историки отмечают, что культ Богородицы характерен для древнерусского общества именно потому, что восходил к древним земледельческим культам, где «мать-сыра земля» занимала первостепенное место. Недаром Богородице посвящались на Руси многие храмы. И когда при Ярославе Мудром под влиянием Константинополя стали строить соборы во имя святой Софии, Премудрости Божией, на Руси даже не осознали, что греческая «София» – это «мудрость Христа». Здесь почти изначально «София» воспринималась как женское существо и отождествлялась с Богородицей, а она, в свою очередь, с культом рожаниц, дающим и сберегающим жизнь. В сознании крестьян языческое прошлое сливалось с христианским настоящим.
Следует иметь в виду, что София Киевская не была копией Софии Константинопольской. Она задумывалась как главный храм независимого славянского государства. Во многом поэтому ее зодчие стремились отразить в этом выдающемся памятнике древнерусской архитектуры языческое прошлое и христианское настоящее Руси. Исследователи находят в храме мифологемы славянского «жилища», согласно которому церковь на Руси воспринималась как дом Божий[278].
Вспомним, что в языческих представлениях весь мир воспринимался как огромный дом во главе с домовладыкой. Подобно воспринималась и государственная власть, имевшая, как говорилось выше, корни в устоях патриархальной семьи, в доме с домовладыкой. Эти, по сути, языческие, но теперь «охристианизированные» представления нашли отражение и в главном храме Киевской Руси.
В храме используются языческие природные орнаменты, что объясняется почитанием славянами деревьев и других растений. Воспроизводился образ «мирового дерева», который являлся не только символом плодородия, но также отражением культа Земли, вечной женственности[279]. Важно и то, что в Софии Киевской ощущается дух оптимизма и радости бытия. В нем отсутствует ожидание конца света. Акцент сделан на прошлом и настоящем с уверенностью в том, что будущее будет столь же радостным, как и настоящее.
Известно, что в середине XII в. жительницы Новгорода, ставя по обычаю трапезу духам предков – Роду и Рожаницам, сопровождали этот обряд пением тропаря Богородице[280]. В их религиозном сознании сплелись воедино «старая» и «новая вера», которые не противоречили, а дополняли друг друга, что выразилось в таком своеобразном явлении, как русское «двоеверие», существовавшее несколько столетий после крещения Руси. Г.В. Флоровский называл «двоеверие» «ночной и дневной» религией. Это различие он определял следующим образом: «“дневная” культура была культурой духа и ума, это была и “умная” культура; а “ночная” культура есть область мечтания и воображения»[281]. Днем крестьяне молились Христу, а ночью поклонялись традиционным, привычным, идущим из глубины тысячелетий языческим богам, особенно семейным божкам.
На первом этапе христианизации Руси подобное было связано с тем, что последователем христианства вначале была элита древнерусского общества, и новая вера с трудом проникала в народную толщу. Однако, впоследствии «двоеверие» все меньше отражало собственно духовность и все больше превращалось в обряды, обереги, магию и в своеобразную защиту от житейских невзгод и напастей.
Поэтому такой признанный знаток язычества, как Аничков, обоснованно утверждал, что «двоеверцы», по сути, те же христиане, но обремененные неизжитым языческим религиозным сознанием. Прочно в научный обиход понятие «двоеверия» входило как отражение основных сущностных характеристик особенностей древнерусского мировоззрения большинства населения. В этом мировоззрении органично сочетались православие и дохристианские представления о мире и месте в нем человека.
«Двоеверие» не было, как пишут отдельные историки, своеобразным переходным мостом от язычества к христианству, а стало формой, в которой выплавлялись сущностные черты русского православия. Пантеон многочисленных христианских святых отражал и свойства прежних языческих божеств, а в почитании наиболее популярных святых присутствовали переосмысленные и переработанные языческие представления.
Как говорилось уже ранее, древнерусское почитание Богородицы соединялось с культом поклонения Земле и сопровождалось в церквях двоеверными рожаничными трапезами. В народных представлениях вместо языческого Перуна теперь на землю посылал грозы и молнии Илья-пророк.
В исторической литературе отмечается, что к канонизированным князю Владимиру, княгине Ольге, мученикам Борису и Глебу, образам других святых приписывались функции покровительства, сопоставимые с действием языческих оберегов[282]. Ученые отмечают, что в выдающихся памятниках письменности Древней Руси, в таких как «Учение о числах» Кирика Новгородца (1110–1157), «Послание иноку Фоме» Климента Смолятича (1110–1164), в переводной хронике Иоанна Малалы (ок. 491–578), в «Шестодневе» Иоанна Экзарха (ок. 900—?), содержатся элементы компромисса между православием и язычеством, что позволяет «считать этот пласт идейного наследия своеобразным книжным образцом православно-языческого мировоззрения»[283].
С неповторимой художественной силой этот «компромисс» присутствует в шедевре древнерусской литературы – в «Слове о полку Игореве». Одним из главных действующих лиц в этом произведении является одушевленная природа, активная по отношению к миру людей. Природа целиком на стороне дружинников князя Игоря. Она предупреждает их об опасности природными явлениями: солнце «тьмою окутано», тьма как предвестник беды, а ночь предупреждает о грозящей опасности бурей и молниями.
Природа разделяет горечь поражения Игоря – «никнет трава от жалости», «дерево в печали к земле приклонилось». «Слово о полку Игореве» поражает своим поэтическим видением красоты природы и ее непосредственным влиянием на судьбу ратников князя Игоря. Автор «Слова» прямо обращается к языческому прошлому. В «зачине» он пишет о том, что свой стиль повествования он взял у легендарного певца языческой древности Бояна. «Боян же вещий, если хотел кому песнь воспеть, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками»[284]. Эти превращения Бояна перекликаются с языческими мифами, в которых люди перевоплощались в природные явления (грозы, облака, молнии и др.) и в животных, в данном случае в волка и орла. Однако автор «Слова» подчеркивал: если Боян воспевал славу Руси, то ему приходится воспевать «плач», противопоставляя горестное настоящее величию прошлого, а оно во многом языческое.