[499], а это вело к угасанию вотчинных порядков и развитию государственных, отходу от вечевого строя, так как народ в интересах преодоления ордынского владычества отказывался от своих прав совместно с князьями решать общегосударственные задачи. Кроме того, эпоха монгольского ига содействовала расцвету монастырской жизни, в которую захватчики не вторгались, что сохранило очаги русской культуры. Удалось сберечь главные факторы национальной идентичности – православие и язык, а также жизненный уклад и обычаи. Положительную роль сыграла веротерпимость ордынцев. Этому есть свои причины.
Во-первых, монголы были язычниками, а язычники относились ко всем религиям и их богам как к могучим небесным силам. Они были суеверны и боялись их гнева. Поэтому православие не искоренялось, а священники освобождались от налогов лояльным отношением к церкви. Монголы также старались наладить и поддержать сколь-нибудь мирные отношения с населением.
Во-вторых, в Монгольской империи влиятельными были христианские племена кереитов и уйгуров, более грамотные и образованные, чем представители других племен. Они, занимая видное место в администрации ордынцев, лояльно относились к единоверцам и соответствующим образом влияли на политику завоевателей по отношению к христианству.
В условиях ордынского ига православие не просто выжило, а развивалось и наращивало свое духовное влияние в русских княжествах и постепенно стало одним из главных источников будущей победы Руси над ордынцами. Глубокие выводы по поводу влияния ордынского ига на Русь сделал Константин Дмитриевич Кавелин (1818–1885) – один из основоположников и идеологов русского либерализма, самобытный ученый, историк, философ, правовед, публицист, оставивший заметный след в отечественной культуре.
Вывод К.Д. Кавелина однозначен: монгольское владычество сыграло отрицательную роль в истории Руси. Однако при нем исподволь зрели предпосылки политического объединения страны. Монголы выдавали ярлыки на княжение без учета родовой иерархии, ориентируясь на личные качества князей и их способность собирать дань с населения, и тем самым ломали удельно-родовую организацию власти. Они укрепили власть великого князя, превратив его в орудие ханской воли на подвластных территориях. К.Д. Кавелин писал: «Монголы разрушают удельную систему в самом основании, воссоздают политическое единство, словом, действуют в наших интересах, сами того не подозревая!»[500]
Новыми порядками умело воспользовались московские князья. Получив ярлык на великое княжение и право собирать дань, московский князь Иван Калита разбогател и скупил много волостей и городов, значительно расширив границы своего княжества. В Московском княжестве меняются и принципы наследования. Теперь старший сын получает гораздо большую часть земель, чем его младшие братья. Уделы мельчают и теряют властно-политическое значение. Теперь они не более чем вотчинники из великокняжеского рода.
Кавелин сделал важный вывод: «Политическая система, созданная московскими великими князьями, – нечто совершенно новое в русской истории… Ярославова система покоилась на родовом начале и раздробила Россию на княжества; семья после Андрея Боголюбского обратила княжества в вотчины, делившиеся до бесконечности. В московской системе территориальное начало получило решительный перевес над личным. Кровные интересы уступают место политическим; держава, ее нераздельность и сила поставлены выше семьи»[501].
На историческую сцену выходит личность, освобожденная от кровнородственных уз, ставящая во главу угла не интересы семьи, а государства. Для Кавелина очевидно, что самодержавие – не наследие Золотой Орды, а историческое явление, вызванное к жизни эволюцией и трансформацией удельно-вечевой Руси. Самодержавие не наследует ханскую власть, а противостоит ей и становится созидательной силой в строительстве новой Руси с фундаментом исторических традиций домонгольского периода русской истории. Этот ключевой вывод впитала и обогатила широким корпусом источников как советская, так и современная историография.
Суть выводов Кавелина заключена в следующей цитате. «Смешно утверждать, что Московское государство было создано татарами. Стремление к объединению появилось гораздо раньше и проявлялось постоянно под различными формами. Однако татаро-монголы выдвинули на первый план в своих отношениях с русскими князьями личные качества последних, а не родственные связи и тем способствовали (не подозревая об этом) разрушению родовых отношений и воссозданию политического единства, проявлению личности. Этим и воспользовались “даровитые, смышленые князья московские”»[502].
Выдающийся русский историк, ректор Московского университета С.М. Соловьев (1820–1879) отрицал сколь-нибудь решающее влияние монгольского ига на самобытность России. Сергей Михайлович писал: «Монголы остались жить вдалеке, заботились только о сборе дани, нисколько не вмешиваясь во внутренние отношения, оставляя все, как было, следовательно оставляя в полной свободе действовать те новые отношения, которые начались на Севере прежде них»[503].
По его мнению, замена родовых отношений государственными началась гораздо раньше монгольского завоевания, а формирование самодержавия было результатом внутренней эволюции политической жизни Руси. Соловьев считал, что даже в первые годы ига, когда над русскими городами были поставлены монгольские наместники – баскаки, нельзя говорить о решающем влиянии монголов на внутреннее управление государством.
Сергей Михайлович писал о том, что царский титул Русь наследует не из ханской ставки, а от Византии, и что влияние татар было не сильнее влияния половцев. Судьба России определялась факторами внутреннего развития, а не вершилась по чужой, навязанной извне воле.
Классик отечественной историографии В.О. Ключевский (1841–1911), хотя и был учеником С.М. Соловьева, но по вопросу о монгольском влиянии на развитие русской государственности придерживался точки зрения Карамзина и Костомарова, повторяя за ними, что власть хана стимулировала и ускоряла единение русских земель, погрязших в междоусобицах, и тем самым положительно сказывалась на процессах преодоления удельной раздробленности.
Ключевский писал, что власть хана «давала хотя призрак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей. <…> Гроза ханского гнева сдерживала забияк; милостью, то есть произволом, хана не раз предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода III запутывать дела своей земли»[504]. Положительную роль монгольского владычества над Русью Ключевский видел в том, что власть хана положила предел кровавым междоусобицам русских князей, наступила передышка, которая создавала условия для формирования общенациональных сил, противостоящих завоевателям.
Ученик Ключевского академик С.Ф. Платонов (1860–1933) называл ордынское иго «случайностью в нашей истории»[505]. Его влияние, полагал историк, было минимальным и выразилось лишь в окончательном разделении Руси на Юго-Западную и Северо-Восточную части. Влияние ордынцев на политические институты Руси Платонов сводил к изменению порядка престолонаследия, отношений князей между собой. На традиционном укладе жизни населения, которое в первые годы ига не могло перенимать ничего у монголов ввиду враждебного к ним отношения, сближение произошло гораздо позднее, когда иго ослабевало, и многие монгольские сановники стали являться на службу к великим князьям и даже заключать совместные браки, селясь в Касимове, Елатьме, Романове и других городах.
Свое слово о влиянии монгольского владычества на Русь сказал и В.Г. Белинский. «Россия не принадлежала, и не могла, по основным элементам своей жизни, принадлежать Азии, она составляла какое-то уединенное, отдельное явление; татары, по-видимому, должны были сроднить ее с Азией; они и успели механическими внешними узами связать ее с нею на некоторое время, но духовно не могли, потому что Россия держава христианская»[506]. Со временем, утверждал В.Г. Белинский, монгольское влияние на Русь было искоренено, как и то, «что внесли в него татары временно азиатского»[507]. Россия шла своим, только ей предназначенным путем, и это неоспоримая историческая очевидность.
Принципиально иную концепцию влияния ордынцев на Русь разработали евразийцы – идейное и общественно-политическое движение русской эмиграции, оказавшейся на чужбине после революции 1917 г. Евразийцев нельзя отнести ни к славянофилам, ни тем более к западникам. Они занимают особое место в истории общественно-политической и философской мысли России. Евразийцы исключительно негативно относились к Западу, противопоставляли его всему человечеству как крайне агрессивную, разрушительную силу, и в этом они были во многом правы.
Человечество, по мнению евразийцев, олицетворяет не Запад, а Восток – мир традиций и верности изначальным принципам мироустройства: гармонии и сотрудничества. Евразийцы вместо привычных цивилизационных оценок предложили альтернативные. Современный мир как олицетворение Запада в трактовке евразийцев рассматривался в качестве зоны вырождения и упадка, а свойственное Востоку постоянство культурно-религиозной парадигмы как высшее благо для развития человечества[508].
Размышления евразийцев по проблеме «Запад – Восток» завершались выводом, что западноевропейский мир, провозглашенный светочем человечества, обречен на вытеснение его Востоком, а спасительной силой станет Россия, воплощающая собой органичное единство Запада и Востока. Россия – огромный континент – Евразия, впитавшая в себя творческие силы и энергию как Запада, так и Востока