Историки высказывают различные точки зрения на истоки формирования Иваном III поместной системы. Одни полагают, что эту реформу «подсказали» великому князю его вторая жена Софья Палеолог и прибывшие с ней византийцы. Именно они склонили Ивана III взять за образец греческую «пронию» – аналог поместья. Подобные взгляды высказывали историки К.А. Неволин, В.Б. Ильяшевич и Г.В. Вернадский[628]. Однако с преимуществами греческой пронии Иван III не мог познакомиться: она преобразилась задолго до его правления, превратившись в XIV в. из «условного за службу» в частное землевладение.
С.А. Нефедов пытается доказать, что Иван III в качестве образца поместья выбрал османский «тимар», и он стал для него примером для подражания. Это утверждение надуманно. Русь во времена Ивана III крайне враждебно относилась к османам, басурманам – ярым врагам православия. Все «османское» ей было чуждо, и маловероятно, чтобы православный Иван III за образец своих реформ взял османский опыт. Здесь вновь, как и по другим проблемам, Руси отказывают в собственном решении исторических задач. Упорно ищут, где и как она воспринимала и переносила на свою почву чужеземные новации.
На наш взгляд, Иван III руководствовался не иноземными нововведениями, а исконной, проверенной веками, общинной традицией. Действительно, поместное землевладение, по сути, государственное (коллективное), а не частное. Крестьянская община веками, вплоть до советского периода отечественной истории, отрицала частную собственность на землю, отстаивала идеи справедливости, выразившиеся во всеобщности обязанностей перед общинным миром, однозначно отдавала приоритеты коллективному, а не личному. Община была источником обостренного чувства социального равенства. Коллективизм крестьянского мира, безусловно, сказался на формировании в сознании населения Руси и его политической элиты во главе с великим князем убеждений приоритета общественной и государственной пользы перед сословным и любым другим частным интересом[629].
Эти проверенные веками краеугольные духовные ценности нашли отражение в «служилой модели» Русского государства Ивана III. Ничем иным как актом социальной справедливости была всеобщность «государева тягла», которая в равной мере ложилась на плечи всего населения Руси без социальных исключений. Все были обязаны нести государственные повинности – от ратных до трудовых, от постоянных до разовых. Не подобное ли общее для всех «тягло» тянули веками члены крестьянской общины или, как ее еще называют – крестьянского мира? Общему делу служили сообща, и этот общинный принцип был поставлен Иваном III во главу угла политики в разных сферах государственной жизни.
Выскажем утверждение, что в «служилой» модели государства времен Ивана III и в последующие периоды отечественной истории «работали» традиционные формы социальной организации русского крестьянства, составлявшего большинство населения страны. На наш взгляд, Иван III строил огромное государство-общину, стянутое в единое целое службой, «тяглом», традиционными формами хозяйствования и социальной жизни.
Свое «тягло» тянула и посадская (городская) община, которая объединяла торговцев, ремесленников и иной городской люд. В отличие «от городов стран Западной Европы, обладавших своим самоуправлением и уплачивающих государству лишь денежные суммы определенного размера, посадская община русского города подчинялась административно-судебной власти княжеского наместника и должна была нести на себе многие налоги и повинности, накладывавшиеся на нее государственной властью (посадское “тягло”)»[630]. Тем самым несколько компенсировался недостаточный объем прибавочного продукта в сельском хозяйстве, необходимый для содержания государства и его развития. В этих средствах государство было кровно заинтересовано и осуществляло строгий фискальный контроль за городским населением.
Основную массу городских «тяглых» слоев составляли торговцы и ремесленники. Особняком от массы городского населения стояло богатое купечество, именовавшееся «гостями». По своему статусу они на ступень были выше простых горожан. «Гости», как правило, вели торговлю в других странах, часто в «заморских». При этом выборные старосты «гостей» в крупных городах были главами всей посадской общины. Но и этот привилегированный слой горожан тянул свое «государево тягло».
Посадская община, так же как и крестьянская, не была заинтересована в оттоке из нее «тяглецов», но не препятствовала притоку новых налогоплательщиков. Во всех жалованных грамотах слободам «перечисляются ответственные налогоплательщики, которые наделяются правом принимать или не принимать тяглецов»[631]. Это был исключительно важный вопрос для общины, и к его решению подходили внимательно и взвешенно. Вместе с тем переходы горожан из одной общины в другую не приветствовались, но и не преследовались.
Распространение «тягла» как на закрепощаемую, так и «черную» (свободную) деревни в качестве источника обеспечения воинской и светской службы дворянства в значительной степени соответствовало исконным нормам взаимоотношений «земли» и «власти», сложившимся еще в период Киевской Руси. Приглашая князей на княжение, община добровольно соглашалась на выплату им дани, рассматривая ее как справедливое вознаграждение за обеспечение выполнения княжеской властью основных обязанностей вооруженной защиты населения от военных опасностей и суда по земельным и иным вопросам.
По этому поводу справедливо писал С.Ю. Витте: «Отношения этих самоуправляющихся единиц к государственной власти заключались в сущности в том, что они платили ей дань, а от нее получали защиту от внешних врагов»[632]. В остальном общины были полностью самостоятельными и сами обустраивали свою жизнь.
Во времена Ивана III государево «тягло», которое тянули различные слои крестьянства (государственные, вотчинные, поместные, монастырские, вольные (черные), а также посадское население городов, носило тот же характер «дани» государству за воинскую защиту, суд, закон и правопорядок. Простой люд служил своим помещикам и вотчинникам трудом и повинностями, а они служили стране «кровью», защищая ее в бесконечных войнах.
При этом необходимо подчеркнуть, что крестьян, простых горожан, торговый люд связывали прочные личные социальные коммуникации. Они принадлежали к одной культуре, религии и несли общие тяготы службы государю. Острой сословно-классовой вражды практически не было. В этой связи не случайно, что русская элита не отгораживалась от народа высокими стенами родовых замков с гарнизонами, как это было в Европе, а жила в добротных, но без кричащей роскоши домах и чувствовала себя в безопасности в гуще таких же, как они, православных людей. Разумеется, их быт более богат, удобен, даже изыскан, но не резко контрастен быту большинства населения. И.В. Киреевский подчеркивал: «Русский человек больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого. Роскошь проникла в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались, как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную общественную»[633].
И боярин, и тем более дворянин не вольны. Их судьба, как и наша, в руках государя – простой люд видел в этом справедливость, столь характерную для общинного мировоззрения. Всесословное сплочение обеспечивалось также задачами общего отпора внешним врагам, угрожавшим независимости страны. И.В. Киреевский писал, что Русь состояла из небольших самоуправляющихся общин, каждая представляла «свой маленький мир», свое «согласие». Из этих миров «слагается одно общее огромное согласие всей русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства»[634].
Однако фундамент государства – общины, живущие на началах согласия между своими членами, и это общинное согласие распространялось по всей Руси и во многом обеспечивало согласие всесословное, которое стало мощной силой жизнестойкости русского государства.
Все без исключения население страны закрепощалось «службой государству» в различных формах и видах. В сельских общинах крестьяне были связаны «круговой порукой» оплаты податей и исполнения различных повинностей. Отход к другим землевладельцам утяжелял бремя государственных повинностей для оставшихся общинников, так как «тягло» оставалось в прежнем объеме. Поэтому общины не были заинтересованы в оттоке из них «старожильцев». Выход затруднялся уплатой значительного «пожилого» (плата за двор и пользование землей), причем размер его зависел от прожитых в общине лет. Выплата «пожилого» была обязательной и для вотчинных, а также поместных крестьян. Кроме того, они должны были погашать ссуду, которую брал для обзаведения собственным хозяйством у землевладельца каждый крестьянин[635].
Правительство поддерживало усилия землевладельцев по прикреплению крестьян к своей земле в интересах стабильности государственных доходов. В этом отношении интересы сельских общин и землевладельцев совпадали с государственными интересами. Причем если прикрепление к земле крестьян на государственных и дворцовых землях шло в основном через уплату «пожилого», то на вотчинных и поместных землях через погашение ссуды.
В Московском государстве существовало три типа землевладельцев: государь, церковь и служилые люди. Среди крестьян собственников земли не было. Даже «черные», «пустынные» земли крестьяне не считали своей собственностью. Своими они считали только продукты собственного труда на земле. Сформировались социальные слои крупных и мелких землевладельцев и огромной массы безземельного крестьянства, которое было необходимо прикрепить к местам постоянного проживания. К тому же территория Московской Руси постоянно расширялась, и потоки крестьян могли растекаться по новым землям, что сокращало число «тяглецов», а вместе с ними доходы государства.