Интересны наблюдения замечательного отечественного мыслителя Ф.А. Степуна за деревенской жизнью. Федор Августович годы Гражданской войны провел в подмосковной деревне Поповке, организовав со своими московскими товарищами сельскохозяйственную артель. Труд на земле давал возможность выжить в голодные годы. Крестьяне с иронией, но с уважением отнеслись к новым односельчанам – «господам-интеллигентам».
Степун лишний раз убеждался в том, что простой русский человек совестлив, справедлив и добродушен. Запомнились беседы с солидными крестьянами, имевшими крепкие хозяйства. Они полагали, что проживание помещиков в деревне приносит пользу. Можно оставлять им приусадебную землю. Пусть живут свои бытом, который резко отличается от крестьянского обихоженностью и уютом. Все это будет для крестьян добрым примером, и они постепенно изменят свое житье-бытье на более культурное, без козлят и цыплят в избах, сменят убогую обстановку на другую.
Для Степуна подобные высказывания о новой роли помещиков в деревне были неожиданными и поражали тем, что крестьяне в глубине души мечтали о более высокой культуре быта, жизни в целом. Поэтому никакой классовой ненависти крестьян к помещикам, во всяком случае в Поповке, Степун не заметил.
Степун почувствовал, что труженики – не разрушители, а созидатели. «Безумие» революции вызывало у них глубокие переживания. Федор Августович видел, что крестьяне ищут какую-то новую, свою правду. Они были отзывчивыми людьми: откликались на беду попавших в тиски голода и односельчан, и «господ» из артели Степуна.
Степуна удивила тяга крестьян к знаниям. Он на свой страх и риск решил прочитать в деревенском трактире, этом своеобразном сельском клубе, лекции о философе Вл. Соловьеве и писателе Л. Толстом. Боязнь, что его не поймут и отторгнут, не оправдалась. Крестьяне слушали Степуна с вниманием и интересом. Особенно заинтересовал их Л. Толстой. Они откликались на добро и судили о людях, в том числе далеких от их среды, с христианских позиций. Поэтому взгляды и Соловьева, и Толстого в изложении Степуна были им небезразличны. Эти взгляды откладывали отпечаток на то затаенное, что жило в их душе и веками формировалось православием, и стремились проникнуть в тайны души человека.
Особенно удивило Степуна то, что крестьяне с радостью приняли его предложение организовать театр. Федор Августович быстро сформировал труппу. Его поражало, как малограмотные и безграмотные, никогда не видевшие театральных постановок юноши и девушки легко входили в свои роли. «Не умея грамотно прочесть текста, не зная, куда девать руки и ноги, не владея дыханием, а потому и голосом, они – что самое главное – без остатка растворились в изображаемых лицах», как писал о своих подопечных Степун[710].
Многое шло от широты славянской души, ее мягкости, гибкости, способности, словно губка, впитывать новое и усваивать его как собственное, неотличимое от первородного. По наблюдениям Степуна русские крестьяне сохранили некую детскость, потребность к игре. Видимо, сказывалось, что безмятежного детства у них не было. С малых лет приходилось трудиться.
Глядя на русских крестьян, у Степуна невольно возникали мысли о тупиковом развитии в русле равнодушного, бесстрастного технократического западноевропейского прогресса. Может быть и прав О. Шпенглер, размышлял Федор Августович, когда говорил, что закат Европы связан с торжеством материального в ущерб духовному развитию человека?[711] Оптимизм внушало то, что исконная русская религиозность не дает потухнуть духовности, согревающей душу и разум человека подлинными смыслами бытия.
Итак, религиозность – одна из устойчивых и главных сущностей русского национального характера. Другая, не менее устойчивая сущность его характера – коллективизм. Общепринято, что его формировал многовековой общинный жизненный уклад русского крестьянства. Однако такой выдающийся русский мыслитель, как С.Л. Франк, не отрицая значения общинности в формировании русского коллективизма, на первый план в этом процессе выдвигает православную соборность. Он утверждает, что истоки самобытного русского коллективизма исходят не из общины, не из социально-экономических и общественных отношений. Они находятся в другой области. Франк предлагает искать их в иной сфере и глубже задуматься над православным понятием «соборности», которое надиндивидуально и служит объединяющим началом духовного единства православных людей.
Западное мировоззрение берет «я» за отправную точку, которая самодостаточна и представляет собой независимую сущность. Франк предлагает иное духовное понимание «в котором не “я”, а “мы” образует повседневную основу духовной жизни и духовного бытия»[712]. По Франку, «мы» не более позднее образование, чем «я» и «ты», а их первичное единство, из которого только и может вырасти «я», которое не растворяется в «мы», а, напротив, только в связи с целым получает свободу и возможность подлинного самовыражения, питаясь соками из «надиндивидуальной общности». Как подчеркивает Франк, это свойственная православным «мы-философия» – в противоположность «я – философии» Запада.
Эта идея лежит в основе «русской церковной мысли», в которой церковь – не иерархическая структура, принуждающая к вере, не авторитет высшего иерарха, как в католичестве, а «живое, внутреннее духовное единство всех верующих». Это единство в духовной свободе, в братской любви, в общем смысле жизни. Здесь вера – свободный и искренний выбор каждого жить во Христе. Соборность – духовная связь, в которой воплощается единство личного с общим, обретается гармония отношений между людьми, которая освящена смыслом жизни как служения вечному и нетленному.
На идеях соборности русская философия и литература взрастили идеи всечеловечности как альтернативы развитию мира на началах противоборства, исступленного стремления одних народов добиться власти над другими, бесконечности раздоров и войн. Есть ли другой, альтернативный полюс этой вечной вражде? Ф.М. Достоевский ответил на этот вопрос утвердительно: есть и этот полюс – Россия. Федор Михайлович писал, что русская культура, воплощенная в творчестве А.С. Пушкина, пропитана идеей всемирности и всечеловечности как исторического призвания России не покорять и властвовать, а объединять и примирять. Такова историческая миссия России. Она уже мощно давала и дает о себе знать во взаимоотношениях народов нашей многонациональной страны, в освободительных миссиях России XIX и XX вв., в ее борьбе с мировым терроризмом. Прозорливость Ф.М. Достоевского очевидна.
Ф.М. Достоевский выделяет другое качество Пушкина – умение перевоплощаться в «гении чужих наций». Федор Михайлович пишет, что эта способность к перевоплощению без отказа от национальной самобытности есть всецело способность русская, национальная, и Пушкин только делит ее со всем народом нашим. Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению и уже проявил ее во все двухсотлетие с петровской реформы не раз[713].
О даре русских к перевоплощению писал и М.Ю. Лермонтов. В его романе «Герой нашего времени» персонаж, которому довелось служить на Кавказе, рассуждает так: «Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения»[714].
При этом зло для него не перестает быть злом. Он терпит его только в силу собственного миролюбия и желания избежать бесплодных конфликтов и междоусобиц. Русские стремились не враждовать с другими народами, а понять их и воспринять то лучшее, что было у соседей или в той среде, где они волей судеб оказались. Наше стремление к примирению с Европой совпадает с духом русского народа и «имеет высшую цель». Однако у Европы и США другая «высшая цель»: не умиротворять мир, а доминировать над ним, строить его согласно своей воле и интересам. Этот государственно-политический эгоизм родился и вырос, обрел силу на почве индивидуализма, столь характерного для западноевропейской ментальности, когда человек замыкается в скорлупе личных интересов и всеми силами их отстаивает и реализует. Практически то же самое мы наблюдаем во внешней политике Запада, который под флагом глобализма, демократии, гражданских свобод, прав человека навязывает остальному миру свои сугубо корыстные интересы. При этом им глубоко безразлично, что борьба за «демократию» для многих стран заканчивается катастрофой и часто потерей собственно государственности.
В России не было духовной почвы для торжества индивидуализма. Православная соборность формировала другие качества личности – коллективизм, стремление к справедливости в межличностных коммуникациях, чувство принадлежности к общему, высокому и подлинно ценному. Поэтому логично и закономерно, что именно в России родилась теория всеединства человечества. Ее идеи нашли отражение и развитие в произведениях корифеев отечественной и мировой литературы – Пушкина, Достоевского, Толстого, Тютчева, Лескова и других творцов русской культуры.
Научное обоснование теории всеединства человечества разработано в трудах выдающихся российских философов – А. Хомякова (именно он обосновал соборность как главное качество православия), Н. Данилевского, В. Соловьева, особенно Франка, князей братьев Трубецких, Флоренского, Ильина, Бердяева и других представителей русской философии[715]. Список имен весьма обширен. Эти идеи утопия? Возможно и так, если соглашаться с тем, что мир в конечном счете сожрет себя сам и рухнет в бездну. Идеи всеединства и всечеловечности – единственная альтернатива грозящей миру катастрофы, когда он низвергнется в «войну всех против всех».