В общем, это было первое оценочное свидание с Катей, которое могло оказаться и последним, у Егора уже было такое раз десять. Она могла некрасиво напиться, или начать рассказывать матерные анекдоты, или, например, она могла оказаться матерью-одиночкой, чего никак не одобряла мама Егора, да и сам он как-то не очень представлял себя в роли отца совсем чужого незнакомого ребенка. Впрочем, у вечера могло оказаться и чисто постельное продолжение, чего Егор тоже не исключал, а потому рассматривал ужин как инвестицию, с потребностями молодого мужского организма тоже надо как-то справляться.
Катя пока держалась. Говорила мало, улыбалась скупо, Егор даже занудливо к этому привязался, мол, отчего это девушка не улыбается, и ему дали понять, что это девушка из высшего общества, которой просто не повезло родиться в Коврове; Егору это понравилось, не балаболка какая, не будет призывно улыбаться кому попало и вообще девушка с амбициями, как и Егор. Но разговор не клеился, Катя не хотела пельменей, а хотела суши и коктейль, и Егор туманно намекнул Кате на Москву — мол, прокатимся как-нибудь на “Стриже”, Егор и сам любит хорошие московские суши. Еще в музей можно сходить и в мультиплекс.
На улице что-то зашумели. Для субботнего вечера нормально, к тому ж дверь с дверью рядом с “Агорой” аптека, а там алкаши настойку боярышника берут, кто совсем уже синий, тут всякое бывает. Но шумели сильно, и к порядку можно было бы призвать, Егор хоть и не в форме, а корочки всегда при себе, к тому же на Катю хотелось произвести впечатление. Егор галантно извинился и вышел на крыльцо.
Крик стоял не у аптеки, а рядом во дворе. Судя по звукам, это был сильный семейный скандал, перенесшийся из квартиры во двор. Орали несколько женщин и агрессивный пьяный мужик. Егор завернул за угол. Картина была эпической: по двору бегал расхристанный здоровенный парень в одном изодранном тряпочном тапке, изо рта капала пена, переходящая в слюну, в руках у него был топор. Парень вращал глазами, нечленораздельно вопил, отчетливо выговариваю только “С-с-с-сука, мля!” и кого-то искал. Искать активнее ему мешали штаны, мотней болтавшиеся ниже ягодиц, парень наконец от них избавился, оставшись в несвежих семейных трусах. У подъезда выстроились несколько бабок, издалека увещевавшие парня: “Коль, да посодют же тебя! Иди проспись, Коль!” Всмотревшись в темноту, Егор увидел что-то белое на грязном мартовском снегу. У гаража, вжавшись спиной в стену, за которой ее не видел Коля, сидела полная женщина, вроде молодая, тоже босая, в одном коротком халате, в каких работают в Коврове парикмахерши, ее очень белые ноги почти светились в темноте. Егор услыхал, как она громко всхлипывает. Коля с топором тоже это услышал и рванул к гаражу, занося по дороге топор.
Бабки истошно завопили, обозначая кульминацию. Егор ринулся с места — “бросился наперерез убийце”, почему-то мелькнул у него в голове дурацкий газетный заголовок с собственным портретом под ним, но с траурным перечеркнутым углом, что в его планы не входило, — но остановиться было почему-то невозможно. И ни фига не “наперерез”, подумалось Егору, если б “наперерез”, то он бы не успел. Он кинулся к тетке с белыми ногами и чуть правее, потому что тетка тоже поняла, что к ней несется Коля с топором, сорвалась с места и побежала не на улицу, вон со двора, а в угол между соседней гаражной стеной и забором, будто там была норка, а она мышка. Но норки не было, тетка заголосила, задрав ноги, забившись в угол, выставив вперед руки, защищаясь от Колиного топора, а тот уже замахнулся, готовый превратить все это в крошево, которое облегчит его белогорячечную душу. И тут Егор прыгнул. “Как в замедленном кино пронеслась перед ним его молодая жизнь”, опять газетной строчкой подумал Егор, осознавая, что ничего она и не пронеслась, а все эти секунды он помнил про новые свитер и джинсы, джинсы отстираются, а вот свитер за три косаря точно сядет, если стирать, надо в химчистку нести, да и не факт, что возьмут.
Егор повалил парня и тут же осознал, что траурная рамка сильно приблизилась к послезавтрашней газете. Коля был сильно больше Егора. К тому же Егор успел за вечер выпить стакан пива, а Коля явно принял что-то необычное и возбуждающее. Коля лягнул Егора, Егор ухватился за Колину ногу, Коля повернулся, и обрушил топор на Егора. Егор осознал это позже, а в тот момент он воспользовался Колиным промахом, повалил его и схватил руку с топором. В горизонтальном состоянии Коля внезапно затих и засопел.
Давид поборол Голиафа.
Вскоре бабки приволокли Егору полотенца, Егор связал руки Коле, вызвал патрульную машину, составил рапорт, и Колю отправили отдыхать до утра в обезьянник.
Егор взял объяснительную с тетки в парикмахерском пеньюаре, из которой следовало очевидное: сожитель откинулся, совместное распитие, потом загул, потом ссора и примирение, еще выпили, внезапно вот это вот все, потом топор и героический Егор.
Когда Егор вернулся в пельменную-кафе “Агора”, Кати уже не было. На звонки она не отвечала, но Егор не стал отвлекаться на пустяки, выпил чаю и лег спать. С утра нужно было ехать в отделение. Каким-то неизвестным чувством Егор понимал, что передовицы в “Ковровской правде” не будет, да это, может, и к лучшему, но на благодарность от начальства он твердо рассчитывал и хотел достойно нести свои маленькие, но заслуженные лавры.
Родимый околоток встретил Егора вяло. Ничто не отличало это утро от сотен других. Егор чувствовал себя тайным именинником и прикидывал, как будет себя вести после того, как начальство перед строем объявит ему благодарность, а то и скажет о представлении к премии или даже награде: как скромно будет молчать, вытянувшись в красивую струнку, как в наступившей тишине отчетливо, не очень громко и не очень тихо, весомо и с небольшой паузой в серединке произнесет “Служу… России!” Как будет отмалчиваться и отмахиваться от просьб сослуживцев рассказать подробности, а потом тихо даст денег сержанту, чтобы он сбегал в магазин за скромной выпивкой-закуской: никакой водки, немного игристого вина, колбасная и сырная нарезка, батон, виноград и конфеты. Нет, без сержанта, он сам тихонько отлучится в обед и сам все сюрпризно купит. А уже потом, после первого бокала (вот, и надо записать себе: купить одноразовых бокалов на ножке) станет рассказывать, как оно все было: сначала скупыми словами, потом добавлять подробностей, но одергивая себя, чтоб не вышло, как у капитана Семенова, когда он про рыбалку или про баню с девками рассказывает.
Время медленно текло к обеду, Егор пытался особенно сосредоточенно занять себя текущей бумажной работой, и не показать никому, что он чего-то ждет. И вот оно, раздалось: начальник отделения майор Луценко лично позвонил лейтенанту Коровину с коротким “зайди-ка”.
Коровин встал, поправил бумаги на столе, надел фуражку, почувствовал, что ему мешают руки и надо бы взять, что ли, планшет, но это как-то совсем глупо, пошел так, сам на себя удивляясь, что идет строевым шагом и выглядит это глупо. Надо было отрепетировать “деловую походку лейтенанта Коровина”. Не забыть бы про это и уже потом, через недельку, приступить к репетициям, отработать выход — пригодится.
— Разрешите войти? — скромно, но четко произнес Коровин и сам на себя залюбовался — вход получился у него хорошо, это твердая пятерка.
— Ну заходи, каратэ-пацан… — довольно мрачно ответил майор Луценко, и Коровин удивился.
— Что, лейтенант, доволен? Покрасовался перед бабками? Вмешался в семейный конфликт, спас гражданку от топора? Тебя в участковые перевести, дядя Степа хренов?
Егор Коровин не верил своим ушам. Он почувствовал, как к голове прилила кровь и в висках что-то запульсировало.
— Ты, лейтенант, когда работать научишься? Все отделение вниз тянешь, показатели срываешь. Какой у отделения главный показатель? Какой, спрашиваю?
— Раскрываемость… — Егор уже почти что лепетал, хотя все еще не мог взять в толк, чем провинился и куда клонит начальство.
— Тяжких и особо тяжких преступлений! Убийств! Изнасилований! Тяжвреда здоровью! — майор Луценко негодовал и начал покрываться испариной, со всей очевидностью собираясь багроветь. Егорушка вжался спиной в стул и впервые в жизни заметил, что у него маленькая костлявая задница, которая, кажется, уменьшается в размерах прямо здесь и сейчас, ему уже больно сидеть на жестком стуле.
— Чего елозишь? Что б тебе вчера так не елозить? А поелозил бы маленько, подумал бы о показаниях отделения — и раскрыл бы на месте преступления по горячим следам убийство с особой жестокостью гражданки… как ее? … сожителем Николаем Свиридовым, рецидивистом. Ну нет! Мы не будем думать о показателях, мы не будем думать об отделении, о товарищах своих! А будем думать задницей о своем геройстве! Герой — жопа с дырой! Свиридов все равно по пьяни грохнет кого, не сегодня, так завтра, иди лови его с поличным. А тут все тебе на блюдечке: и на тебе, Коровин, топор. И на тебе, Коровин, свидетели. И на тебе, Коровин, жертва. И вот он злодей стоит, кровь с топора каплет. И тут ты геройски его крутишь, преступление раскрываешь, показатели отделения расцветают, всем награды и премиальные. Но нет! Не таков лейтенант Коровин! Он из раскрытого убийства нам семейную драму в обезьяннике устроил! Вон же живая гражданка… как ее?… с утра за рецидивиста Свиридова пороги обивает, невиноватый, говорит, Николай Свиридов, претензий не имею, и вообще вмешался лейтенант Коровин в нашу, говорит, частную жизнь. Ты видел когда, Коровин, чтоб жертва с топором в башке на тебя жаловаться в отделение приходила?
Егор все понял. Вот так, значит. Не учел. Вот что значит — опыт, молоток майор Луценко, здраво рассуждает. Да, мог же Егор вчера и убийство по горячим следам раскрыть — не дотумкал. Виноват. Майор увидел, что лейтенант соображает, смягчился.
— И вот еще что, лейтенант Коровин. На, почитай.
Майор Луценко протянул Егору тетрадный листочек в клеточку. Красивым девичьим почерком с завитушками там было выведено: “Заявление. Прошу принять меры к лейтенанту Егору Коровину, который мошенническим образом, прикрываясь служебным положением, пригласил меня в кафе “Агора” и скрылся, мотивируя ложной служебной необходимостью, принудив меня оплатить счет в размере 1264 руб. Потерпевшая Колесова Е. В.”