— Спасибо, — выдохнул Степка, перехватывая копье поудобнее.
— С тебя медовуха, — буркнул Добрыня, снова вступая в бой.
Я с удивлением посмотрел на него. Не ожидал я от него такой прыти. Думал, он только и ждет момента, чтобы воткнуть мне нож в спину. А он, вон, грудью за село встал.
Бой продолжался. Враги, озверев от потерь, с удвоенной силой навалились на наши укрепления. Мы намеренно брали на прицел тех, кто прикасался к тарану, поэтому враги начали отступать.
Неужели мы победили? Но радость была недолгой. Из-за спин отступающих воинов вышла новая волна — свежие силы, готовые ринуться в бой. Вот, значит, как. Пока первая волна нас изматывала, вторая пришла на смену. Хитро, ничего не скажешь.
— Готовьтесь! — крикнул я. — Сейчас будет вторая волна! Еще жарче первой!
И снова завертелась кровавая карусель. Снова свистят стрелы, стучат топоры, ломаются копья. Снова крики, стоны, лязг железа.
Вторая свежая волна врагов с ревом бросилась на наши ряды. Я, находясь на стене над воротами, старался координировать оборону, одновременно отбиваясь от наседавших врагов. Вот один из них, ловко миновав выставленное мной копье, замахнулся топором. Я резко пригнулся, уходя от удара, и, развернувшись, ткнул древком копья ему в колени. Кажется раздробил коленную чашечку. Враг пошатнулся, и я, не теряя времени, нанес ему мощный тычок в грудь, сбрасывая со стены.
Краем глаза заметил, что на Добрыню наседают сразу двое. Я бросился к нему, сбив одного из нападавших ударом ноги в спину. Второй, воспользовавшись моментом, занес меч для удара, но я, извернувшись, перехватил его руку и вывернул оружие, заставив противника вскрикнуть от боли. Довершив начатое, я добил его ударом кулака в висок.
— Спасибо, староста! — крикнул Добрыня, не прекращая отбиваться от наседающих врагов.
— С тебя медовуха! — бросил я, снова вступая в бой.
Добрыня захохотал, прыгая на очередного врага.
Снизу, из загона, доносились крики и вопли — ловушки продолжали исправно работать, собирая свою кровавую жатву. Но и врагов там оставалось еще много. Один из них, огромный детина с секирой, прорубался, круша все на своем пути. Если его не остановить, то сможет наделать много бед.
— Сюда! — крикнул я дружинникам, указывая на детину. — Надо остановить его!
Сам я, перегнувшись через стену, метнул копье, целясь верзиле в голову. Но тот, заметив опасность, увернулся, и копье лишь оцарапало ему плечо. Взревев от ярости, бугай с удвоенной силой принялся крушить загон.
В этот момент у меня сломалось копье. Я отбросил обломок в сторону, выругавшись. Нужно было срочно что-то делать. Взгляд упал на лежащий рядом камень, увесистый булыжник, который, видимо, кто-то из ополченцев не успел метнуть в нападавших. Схватив его, я изо всех сил швырнул в детину. Камень угодил точно в цель, попав врагу в затылок. Бугай пошатнулся и осел на землю, а затем и вовсе завалился, роняя секиру.
О как! Получилось?
— Да! — не сдержал я торжествующего крика.
Но расслабляться было рано. Я схватил топор, выпавший из рук валявшегося у ног убитого врага. Враги продолжали наседать, пытаясь прорваться. Я дрался, будто в каком-то забытьи, не чувствуя ни боли, ни усталости. В ход шло все — кулаки, ноги, зубы. Главное — выжить, не дать врагу пройти.
Меня даже уронили в сутолоке. А это было плохо, затопчут.
Поднявшись на ноги, я огляделся. Бой кипел повсюду. Краем глаза я заметил, как Степа, метким выстрелом копья, свалил вражеского воеводу. Ну а кто еще мог это быть — с богато украшенными кожаной броней и целым мечом. Это вызвало замешательство в рядах врагов.
— Бей их! — заорал я, чувствуя, что переломный момент близок.
Собрав остатки сил, я снова бросился в гущу боя, увлекая за собой остальных.
Яростный бой продолжался. Казалось, ему не будет конца. Но постепенно, шаг за шагом, мы начали теснить врага. Уже не так яростно они рвались вперед, уже не так уверенно держались на ногах.
И вот, наконец, дрогнули вражеские ряды. Сначала неуверенно, а потом все быстрее и быстрее, враги начали отступать, бросая оружие и раненых. А нам-то что? Они в загоне, мы сверху. Идеальные мишени.
— Гоним их! — ликующе закричал Степан. — Не дайте им уйти!
Это он конечно погорячился.
— Стоять! — рявкнул я. — Бейте отсюда. Копьями, камнями.
Пока я останавливал рвущихся на врагов селян, противник решил сбежать. И это правильно. Я еле смог остановить своих от глупости. В горячке боя чуть не ломанулись из укрытий. Нужно будет со Степкой поговорить на эту тему.
Мы смотрели отступающего врага, пока он не скрылся из виду. Бой был окончен. Я посмотрел за стену — третей волны не будет. В лагере врага оживление. Хорошенько мы им вломили. Им нужно осознать все это.
Не ожидал, Душан?
Я тяжело дышал, опираясь на топор. Тело ныло от усталости, в глазах темнело. Но я был счастлив. Мы победили. Мы отстояли Березовку.
— Устояли! — ко мне подошел Добрыня. Лицо его было в крови и саже, но глаза горели торжеством. — Не зря старались.
— Да, — я вытер пот со лба. — Не зря.
Я оглядел поле боя. Всюду лежали тела убитых и раненых. Наш загон был заполнен телами врагов, попавших в ловушки. Зрелище было не из приятных, но это была цена нашей победы.
— Надо помочь раненым, — сказал я, приходя в себя. — И сжечь погибших.
— Верно, — кивнул Добрыня. — Сейчас все организуем.
Мы спустились со стены. Нужно было собрать раненых, как своих, так и вражеских, и оказать им помощь. Погибших нужно было отправить за грань со всеми почестями.
Работа предстояла большая, но мы справились. К вечеру все было более-менее улажено. Раненых разместили в избах, погибших сожгли.
Я сидел на крыльце дома старейшин, устало глядя на заходящее солнце. День был тяжелый.
— Ну что, староста, — ко мне подошел Добрыня, — будем праздновать победу?
Глава 21
— Ну что, староста, — ко мне подошел Добрыня, — будем праздновать победу?
Я поднял голову и посмотрел на него. Добрыня. Грязный, в саже, с кровью на лице и кольчуге, но улыбка на лице — хоть картину пиши. Зубы белые, как мел, на фоне закопченного лица сверкают. Да и глаза тоже, хоть и уставшие, но горят каким-то внутренним огнем. Смотрит на меня — будто и не было этой бойни. А ведь он там, на стене, как бешеный носился, не щадя себя. Да и Степку спас.
— Какая, к лешему, медовуха, Добрыня? — прохрипел я. Тело ныло от усталости. — Я сейчас, кажется, тут же и засну.
— А ты как думал, староста? — хмыкнул он, плюхаясь рядом на крыльцо. — После такого дела с меня, вроде как, медовуха.
Я скривился, стараясь вспомнить, о чем он говорит.
— Ладно, — пробормотал я, — только давай потом, а то я сейчас не в состоянии что-то делать.
Добрыня хохотнул, похлопав меня по плечу, да так сильно, что меня чуть не свалило.
— Ну, ты даешь, — буркнул я, потирая плечо. — Ты что, дрова колол сегодня, а не с врагами дрался?
— Да ладно тебе, — отмахнулся он. — Это я так от радости. Ну, признай, староста, неплохо мы им сегодня вломили, а?
Я и не спорил. Неплохо получилось. Несмотря на все потери, они отступили. Это факт. Мои ловушки, ров, стены — все это сработало. Хотя и таран был, чуть не сломали нашу стенку-забор. И если бы не то, что Степа воеводу вражеского завалил, не знаю, чем бы все закончилось.
— Неплохо, это точно, — согласился я, наконец. — Но, если честно, Добрыня, я не ожидал, что из тебя такой боец получится. А сегодня ты как бешеный носился. Раньше-то был, как павлин, только что перья не распускал. А теперь вон, весь в саже, в крови, как будто в бане побывал. Еще и улыбаешься.
Добрыня прищурился, посмотрел на меня долгим взглядом, а потом выдал:
— Не знаю кто это такой, этот павлин, но видать, хворый птиц какой-то, — я хмыкнул, — знаешь, староста, ты прав. Был я раньше дураком. Все мечтал о власти, о дружине, а толку? Отец меня все время пихал на эту должность. «Ты, Добрыня, у меня единственный, — говорил. — Значит, старостой быть должен». Я и уперся, как баран — хорошо, как скажешь, батя. А что толку? Сидел бы я сейчас в избе, отсиживался. И что? А так, сегодня, на стене, я как будто на своем месте был.
Он помолчал, разглядывая свои грязные руки.
— Когда, там, в этой рубке, я увидел, как ты там копьями машешь и сам чуть не завалился, когда с богатырем тем дрался, понял, что вот оно, мое дело! Я драться хочу, а не вот это вот все.
— Да уж, — хмыкнул я. — Ты, Добрыня, сегодня не только дрался, но и Степу от смерти спас. Так что заслужил медовуху.
— Да ну ее, — отмахнулся он. — Главное, что отбились. А знаешь, староста, теперь я тебя больше уважаю. Раньше думал, ты какой-то выскочка, чужак. Но сегодня я увидел, что ты — настоящий мужик. Не побоялся, не струсил, впереди всех лез.
Я не знал, что сказать. По-хорошему, наверное, стоило бы его поблагодарить за то, что он за меня сейчас горой стоит. Но сейчас меня больше тянуло в сон, а не на разговоры. Да и честно говоря, я сам себя еле держал на ногах. Все силы, казалось, ушли до капли. А мысль о медовухе почему-то вызывала только тошноту.
— Слушай, Добрыня, — пробормотал я, чувствуя, как веки наливаются свинцом, — я тут сейчас, кажется, вырублюсь. Давай как-нибудь потом… обсудим все это… и медовуху… ну…
И не дослушав, я уткнулся головой в его плечо. Дальше все было как в тумане. То ли я что-то бормотал, то ли он что-то говорил, не помню. В ушах звенело, а перед глазами все плыло. Помню только, что-то теплое, мягкое, и меня укрыли.
Когда я очнулся, небо уже было черным-черно и в нем светили белые точки звезд. Я лежал на чем-то мягком, укрытый какой-то шкурой. Голова гудела, а тело ныло. Поворачиваю голову, и вижу Добрыню, сидящего рядом. Он смотрел на меня с ухмылкой.
— Ну что, староста, проснулся? — проговорил он тихо. — Не боись, все нормально. Я тут посторожил тебя, пока ты дрых.
Я протер глаза, уселся и осмотрелся. Оказывается, Добрыня перетащил меня в дом старейшин, уложил на лавку, и укрыл шкурой.