Я усмехнулся в ответ. Даже в такой момент Добрыня не упускал случая пошутить. Вот что значит найти подход к человеку. Всего то и надо было — дать шанс выполнить свою мечту — вести воинов на бой.
Я увидел, как один из вражеских лучников, проснувшись, схватил свой лук и прицелился в меня. Я не успевал увернуться. Стрела летела прямо в меня, и я уже приготовился к худшему. Все было как в замедленной съемке. Я не успевал увернуться. Тут всего-то метров 6–7.
Но в этот момент Добрыня прыгнул вперед и закрыл меня своим телом. Стрела вонзилась ему в плечо, и он громко вскрикнул от боли.
— Добрыня! — закричал я.
Вот те раз! Я размахнувшись кинул топор в лучника. Он как раз потянулся в колчан за очередной стрелой. Спасибо Веже, что у меня есть боевые навыки. Нет, я не стал заправским метателем топоров, но обухом я попал в физиономию врага знатно. Успел даже добежать и завершить дело.
Вернувшись к Добрыне, я схватил его за руку и потянул за собой.
Дружинники, увидев, что случилось, с остервенением набросились на врагов, прикрывая наш отход. Мы отстреливались, как могли, но врагов было слишком много.
Вдруг, я почувствовал острую боль в плече. Я посмотрел вниз и увидел, что из моего плеча торчит стрела.
Твари, меня все-таки достали!
В этот момент второй отряд дружинников выскочил с противоположной стороны, сминая начинавшуюся оборону лучников. А вот и Степка подоспел. Вовремя. В это время прозвенел какой-то звон. Вражеский лагерь пробуждался. Нас заметили. Странно, что только сейчас. Мы уже минут пять тут шумим вовсю.
— Староста, ты ранен! — воскликнул один из дружинников, подбегая ко мне.
— Ничего, — прохрипел я, — прорвемся.
Я оборвал древко стрелы из плеча. Боль была адская, но я старался не обращать на нее внимания. Надо было уходить как можно скорее. Мы свое дело сделали. Около сорока трупов лучников подтверждали успех. В живых не больше десятка. Да и те, бегут в основной лагерь, изредка отстреливаясь.
Мы начали отступать.
— Сюда! — крикнул Добрыня, указывая на узкую тропинку, ведущую вниз по склону.
Мы свернули на тропинку и побежали вниз. Враги преследовали нас. Все же кто-то успел прибежать на подмогу лучникам. Обидно. Хотелось уйти быстро и незамеченным.
Одна из вражеских стрел попала в ногу одному из моих дружинников. Он с криком упал на землю.
— Не оставлять его! — крикнул я, останавливаясь.
Двое дружинников подхватили раненого товарища и потащили его за собой. Мы продолжили бежать, пока не оказались у подножия холма.
При отступлении Степка должен был уйти тем же путем, каким и шел к нам. Но он решил, видимо погеройствовать. Он начал орать, привлекая к себе внимание.
Вот засранец! Сын мельника отвлек преследователей на себя, выиграв нам время.
Пришлось драпать изо всех сил, невзирая на шум, иначе «труд» Степки был бы напрасным. Через пятнадцать минут мы оказались у южной стены Березовки. Здесь, в зарослях кустарника, мы решили переждать. Враги еще какое-то время кружили вдалеке, но, видимо, не решились спускаться в темноту. Постепенно шум стих. Надеюсь Степа оторвался от преследователей.
Я опустился на землю, тяжело дыша. Раненное плечо горело огнем, голова кружилась. Я прислонился спиной к небольшому деревцу, пытаясь отдышаться.
— Как ты? — спросил я Добрыню, который сидел рядом, тоже держась за раненое плечо.
— Жить буду, — ответил он, криво усмехнувшись. — А ты как?
— Тоже, вроде, ничего, — ответил я, хотя чувствовал себя отвратительно.
Мы молчали, прислушиваясь к звукам ночи. Где-то вдали слышались крики врагов, но они были все тише и тише. Кажется, они прекратили преследование.
— Ну что, — сказал я, немного отдышавшись, — надо возвращаться.
— Да, — согласился Добрыня, — надо.
Я бегло осмотрел свою рану. Моя рана, хоть и была болезненной, но, вроде бы, не опасной. Наконечник стрелы вышел, то есть стрела прошла навылет, не задев кости. А вот у Добрыни дела обстояли хуже. Стрела застряла в плече, и ее нужно было вытаскивать.
Надо попасть в Березовку.
— Староста, горит что-то, — позвал меня один из моих дружинников.
— Как горит? Что?
Я высунулся из зарослей.
Гады! Мельницу палят.
Глава 22
Зачем? Эта мысль сверлила мозг. Зачем палить мельницу? Неужели Душан настолько мелочен, что решил таким образом отомстить? Глупо же. Да, мельница сейчас не работала, всех работников я бросил на более важные задачи: стена, дорога, ров, новые избы — все это требовало рук и времени. Но ведь это временно! Неужели боярин не понимает, что мельница принесет больше пользы и ему тоже? Или это не он? Тогда кто?
Мельница, пусть и заброшенная, все же была символом Березовки, одним из тех кирпичиков, что делали ее особенной. И вот теперь она горит. Зрелище было удручающим: языки пламени жадно пожирали дерево, взмывая в ночное небо, а черный дым застилал звезды.
Может, это Ярополк? Этот купец из Совиного. Да уж. Глупый ход. Наверное, рассчитывают на некий эмоциональный ответ.
Сейчас это уже не важно. Мы выполнили нашу задачу — уничтожили вражеских лучников. Правда, потеряли пять дружинников, а Добрыня и я были ранены. Легкие раны были и у еще трех дружинников
Я посмотрел на Добрыню, который лежал на земле, укрытый шкурой. Он спал, но его лицо было искажено болью. Я был удивлен тем, что он пострадал, защищая меня.
В голове крутились обрывки воспоминаний о прошедшей ночи — крики, звон оружия, боль, кровь. Я снова и снова переживал момент, когда стрела попала в меня, когда Добрыня закрыл меня своим телом.
Кое-как переждав еще полчаса, мы двинулись обратно в Березовку. Добрыню пришлось почти тащить на себе — он хоть и пришел в себя, но был очень слаб. Это все из-за большой потери крови. Видимо неудачно стрела попала, да еще и в кости застряла.
Мое плечо ныло и дергало, каждый шаг отдавался болью, не представляю каково Добрыне. Дружинники тоже выглядели неважно — усталые, грязные, с окровавленными повязками на ранах. Но мы возвращались с победой. Главное, что мы выполнили задачу — лучники врага были уничтожены.
Когда мы добрались до села, нас встретили как героев. Едва мы показались у ворот, как створки распахнулись, и наружу высыпала вся дружина, готовая в любой момент встать заслоном, прикрывая наш отход. Оказалось, Степан успел вернуться раньше нас. Он, сияя улыбкой, метался между дружинниками, обнимая каждого и ободряюще хлопая по плечам. Лишь убедившись, что опасность миновала, мы вошли внутрь, и ворота за нами с лязгом закрылись. В стане врага слышался странный шум, но, похоже, им было не до нас. Мы вовремя проскочили в село.
Жители высыпали из домов, приветствуя нас радостными криками, но мне было не до веселья. Измотанный и раненый, я с трудом держался на ногах. Первым делом я велел отнести Добрыню к Милаве, а сам, пошатываясь, побрел следом, чувствуя, как силы покидают меня с каждым шагом.
Милава, увидев нас, ахнула и тут же принялась за дело. Она уложила Добрыню на лавку, осмотрела его рану, покачала головой и принялась колдовать над какими-то травами и снадобьями. Меня она усадила рядом и, не говоря ни слова, начала обрабатывать мою рану.
Стрела, оказывается, была отравлена. Милава объяснила, что яд, к счастью, не смертельный, но вызывает сильную слабость, тошноту и лихорадку. Она промыла рану каким-то вонючим отваром, потом приложила к ней кашицу из трав и туго перевязала.
— Ну вот, — сказала она, закончив, — теперь нужно ждать. Яд должен выйти.
— А Добрыня? — спросил я, с тревогой глядя на бесчувственного десятника.
— С ним сложнее, — вздохнула Милава. — Рана глубокая, яд уже начал действовать. Но я сделаю все, что смогу.
Пока она возилась с Добрыней, я сидел рядом, тупо уставившись в одну точку. Боль в плече постепенно утихала, но слабость была такая, что, казалось, я вот-вот потеряю сознание. Я наблюдал за Милавой и поражался ее ловкости. Она действовала так, будто всю жизнь только и делала, что лечила раненых. Все же и мои уроки ей не пропали даром.
Несмотря на боль и слабость, я чувствовал какое-то странное удовлетворение. Мы победили. Пусть и не окончательно, но мы смогли избавиться от главного козыря врага — лучиков, которые не давали спать по ночам.
— Спасибо, Милава, — проговорил я, с трудом поднимаясь с лавки.
— Не за что, — отозвалась она, одарив меня мягкой улыбкой. — Это моя работа.
Добрыня все еще был без сознания, но дыхание его выровнялось. Милава сидела рядом, заботливо смачивая его лоб мокрой тряпкой.
— Как он? — хрипло спросил я, подходя ближе.
— Пока без изменений, — ответила она, не отрывая взгляда от пациента. — Но я верю, что он справится.
Я кивнул, хотя уверенности в этом у меня поубавилось. Яд — это серьезно, особенно в 10 веке.
Милава напоила меня каким-то целебным отваром, от которого немилосердно клонило в сон. Голова раскалывалась на части, тело нещадно ломило, а перед глазами все расплывалось. Заметив мое состояние, Милава уложила меня на лавку и строго-настрого велела спать.
Спорить не было сил. Я закрыл глаза и почти сразу провалился в тяжелый, беспокойный сон. Сквозь дрему я слышал, как Милава суетится возле Добрыни, поит его снадобьями, что-то ласково шепчет. Ее забота согревала, и от этого на душе становилось чуточку легче.
Пробуждение было резким — кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом разлепив глаза, я увидел взволнованное лицо Милавы.
— Как он? — прохрипел я, рывком садясь на лавке.
— Очнулся, — с облегчением выдохнула она. — Ему лучше.
Я встал и подошел к Добрыне. Тот лежал на лавке, уже в сознании.
— Ну, как ты, десятник? — спросил я, опускаясь рядом.
— Жить буду, — слабо улыбнулся он. — Спасибо тебе. И тебе, Милава.
— Не за что, — отозвалась целительница. — Главное, что жив.
В этот момент в избу вошел Степан. Увидев Добрыню в сознании, он просиял и подошел к нам.