Утро под Новгородом — холодное. Туман стелется по земле. Стены города каменные, крепкие, не то что деревянный Полоцк, который топором да огнем в два счета взять можно.
Я стою у частокола и смотрю на них, пальцы по лезвию топора скользят, холодное железо нервы успокаивает.
Я решил штурм попробовать — не всерьез, так, для пробы, понять, что у него там за зубы. Катапульты подтянули, скрипят, дерево трещит, мужики пыхтят, кувшины с горючкой зарядили — воняет смолой и маслом. Ополченцы с самострелами в строй встали, глаза бегают, нужно их «обстрелять».
Дал приказ — бей!
Снаряды полетели, глухо ухнули, огонь рванул по деревянным навесам на стенах, задымилось все, черный столб в небо полез. Думал, сейчас у них начнется суматоха, побегут, как зайцы, но — нет.
Сфендослав — хитрость удумал. На стены мирных жителей выгнал — бабы в платках, дети сопливые, старики с палками, орут, руками машут, голоса тонкие, визгливые. Мои ополченцы замерли, болты опустили, один, бородатый, бурчит, голос дрожит:
— Княже, это ж не воины, как их бить-то?
— Твою мать! — вырвалось у меня.
Этот гад живым щитом их прикрылся.
Я остановил катапульты, рукой махнул — хватит, а Сфендослав, видать, на это и рассчитывал. Отступили, дым еще в горле першит, глаза режет, а я думаю — лбом эту крепость не взять. Надо иначе, хитрее.
К полудню вылазка пошла — новгородцы с ворот рванули, конники, человек сто, копья блестят, кони храпят. Не знаю на что они рассчитывали.
Такшонь своих венгров кинул навстречу, красный плащ трепыхается, орет, как бешеный. Зарубили половину, кровь на траве, кони ржут, падают, но остальные ускакали, растворились в лесу. А потом дым вдали встал — черный, густой.
Позже узнал — Сфендослав деревни окрестные поджег, все, что мог, спалил. А чтобы мы не отвлеклись на эти деревеньки — отвлек этой атакой. Обозы мои теперь пустеть начнут.
Он нас голодом взять хочет.
Решил держать полноценную осаду. Приказал дальше укреплять лагерь, рвы копать, колья острые вбивать, пути к городу перекрыть. Ополченцы ворчат, лопаты в руках таскают — еще с Березовки остались, пот по лбам течет, один бормочет про то, что копать — не мужское дело.
Ну ничего, моим людям придут новые откровения. Я тут устрою революцию в военном деле.
Подошла Весава.
— Антон, он не дурак. Надо внутри его подломить, иначе сгнием тут.
— Как? — щурюсь я. — Через стены не перелезешь, снизу не подкопаешь, а снаружи он нас грызет.
— Не знаю.
Я с интересом посмотрел на девушку. А ведь правда. Вот же идея, на поверхности.
— Бояре, — шепчу я. — В Новгороде их полно, жирные, жадные. И наверняка не все Сфендослава любят.
Бояре — крысы сытые, за шкуру свою трясутся, за кошель с серебром. Если их прижать или переманить, могут город сдать. Веслава заинтересованно слушает.
— Бери Алешу и лазутчиков всех. Идите. Обещай им прощение, защиту, земли, что угодно. Только тихо, чтоб Сфендослав не пронюхал.
Она кивает и уходит. Алеша за ней — здоровяк молчаливый, топор на поясе.
Снаряды от Степки коплю — еще обоз притащился, кувшины с горючкой, болты в связках, самострелы, пара щитов лишних. Считаю, пальцы по дереву бегают, ворчу — мало, всегда мало, но пока хватит.
Надо город изнутри грызть, как червь яблоко. Сфендослав хитрый, жесткий. Вылазки шлет, деревни жжет, людей на стены гонит — не гнушается ничем. Но я тоже не пальцем деланный.
Осада Новгорода тянется. Дни сливаются в одну серую кашу. Мои ребята копают рвы, таскают болты, жрут похлебку пожиже — крупа кончается. Приходится заниматься проблемами логистики. Конницу Такшоня отправляю на несколько дневных переходов, чтобы организовывать охрану обозов. Снаряды от Степана прибывают, хоть и с опозданием — кувшины с горючкой, самострелы, связки болтов, все коплю, как скупой купец золото в сундук.
Весава с Алешей ушли к боярам. Я жду вестей. Пока тихо.
К ночи лагерь затих — костры трещат, угли шипят, часовые топчутся, ополченцы храпят, как кабаны после браги. Уже который день удается малыми силами пресечь попытки проникновения в лагерь. Войско теперь отсыпается нормально. Моральный дух улучшается. Да и с обозами вопросы решаются. Всадники эффективно решают проблемы. Мобильность решила недостатки мгновенного ответа на укусы противника.
Я сижу в шатре, жду Весаву, топор рядом положил, углями греюсь — руки к огню тянутся, тепло в пальцы впивается. Тени от факела по стенам пляшут.
На грани восприятия слышу шорох. Вот и Веслава.
Дверной полог чуть дрогнул, качнулась ткань. Передо мной стоял высокий варяг. Тот о котором Драган рассказывал. Что, неужели решился?
А я уже заждался. Все хотел с поличным взять. Жаль только, что охрану перебил — иначе он не смог бы зайти в шатер. А варяг хорош, плечи широченные, нож в руке блестит. Шаги мягкие, крадется, как кошка к добыче. Я сижу боков ко входу, не шевелюсь, мышцы напрягаю, дыхание считаю. Он ближе — шаг, два, нож сбоку пошел, свет факела на лезвии играет.
Я рванул, как пружина.
Не топор схватил — времени нет, а просто наклоняю корпус в сторону и тяну врага за руку, которую он опускает на меня. Я стараюсь извернуться так, чтобы он попал в костер. Очень неудобно сидя вскакивать и подсечкой бросать врага. Но у меня получилось. Варяг оказывается в углях своей физиономией. Угли шипят, он орет, руками машет, нож бросает. Вонь паленой бороды, дым в горле дерет, крик его шатер глушит, как колокол треснувший. Я хватаю топор в руку, пока он слепой мечется и воет.
Бью. Лезвие в грудь входит, хруст костей, кровь хлещет, шипит на углях, пар горячий в лицо бьет. Варяг хрипит, его ноги подгибаются и он валится.
Я стою над ним, голова кружится от вони крови и адреналина, руки чуть подрагивают.
Смотрю на него — рожа обожженная, кожа пузырится, глаза мутные, но жив еще, дышит, хрипит, как собака подыхающая. Добиваю уже из жалости. Ратибор в шатер влетает, глаза бешеные, смотрит на труп, потом на меня, щурится:
— Это он? Тот варяг?
— Он, — бурчу я, топор вытирая о тряпку, кровь липкая, на пальцах остается. — Не удивлюсь, если Сфендослав его подослал, чтобы мне горло перерезать.
Ратибор кивает, сплевывает в угол.
— Собака шелудивая, — бормочет он.
Я криво ухмыляюсь. Сфендослав играет все грязнее, все подлее. Сначала жители на стенах, живым щитом, теперь нож в ночи, прямо в шатер ко мне. Что дальше? Отраву в похлебку подсыплет? Или Такшоня подкупит, чтоб венгры мне спину разрубили?
Глава 23
Утро под Новгородом выдалось сырым и холодным. Туман стелился по земле, цеплялся за частокол, будто паутина, а я стоял у шатра, щурясь на серую мглу. Руки сами тянулись к топору — точить его, что ли, от безделья? В лагере было шумно: ополченцы копошились у костров, варяги Такшоня чистили оружие, а где-то вдали фыркали лошади, перебирая копытами мокрую траву. Две недели осады вымотали всех, но я знал: Сфендослав не сдастся, пока его башка на плечах. Этот гад хитер, как лис, и зубаст, как волк. Ночью его выродки опять не сунулись — видать, почуяли, что мы теперь не просто добыча, а зверь с когтями. Частоколы, рвы, самострелы наготове — я превратил лагерь в крепость. Но все равно нервы звенели.
Из тумана вынырнули двое. Я напрягся, пальцы сжали рукоять топора, но тут же разглядел: Веслава, вся в дорожной грязи, шагала впереди, а за ней плелся какой-то тощий пацаненок с посохом в руке. Она подошла, глянула на меня своими глазищами и кивнула, дело есть. Пацан остановился поодаль, пялился в землю, будто там золото зарыто. Я выдохнул, отпустил топор и шагнул к ней.
— Ну что, Веслава? — буркнул я, голос еще хриплый со сна. — Бояре ноют, что Сфендослав им пятки щекотать будет?
Она ухмыльнулась.
— Не ноют, княже. Торгуются. Говорят, скинут Сфендослава с трона и тебе Новгород на блюде поднесут. Но хотят пять лет без дани и оброков. Чисто жить, как князья, пока ты там Русь под себя гнешь.
Я присвистнул, скрестил руки на груди. Пять лет без податей? Это ж не просто наглость, это мордой в грязь меня ткнуть решили. Новгород — жирный кусок, богатый, с купцами да мехами, а они хотят на халяву под моим крылом греться? Нет, братцы, так не пойдет. Я прищурился, глядя на Веславу, а в голове уже крутились мысли, как их прижать.
— Пять лет без дани и оброков? — переспросил я, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. — Это они что, с головой посорились? Я им город от Сфендослава отобью, а они мне кукиш вместо серебра? Не-е, так дело не пойдет. Пусть подумают еще разок.
Она пожала плечами, будто ей все равно, но я видел, как уголок губ дрогнул.
— Они говорят, без этого не рискнут. Сфендослав их в узде держит, а ты пока только обещаешь.
— Обещаю? — я фыркнул. — Я не обещаю, я делаю. Полоцк взял, Переяславец взял, Киев под носом у Ярополка держу. А они мне тут торг устраивают, как на базаре? Ладно, вот мое слово: даю им пять лет, но подати и десятинный сбор не убираю, а режу вдвое. И то, смотри, какая щедрость — я ж не купец, чтоб милостыню раздавать.
Веслава кивнула, задумалась на миг, а потом повернулась к пацану, что топтался сзади.
— Слышал, малец? Скачи обратно, передай боярам: князь Антон дает пять лет с податями и десятиной пополам. Пусть решают быстро, а то князь ждать не любит.
Мальчишка дернулся, будто его пчела ужалила, кивнул и рванул в туман, только посох в руках мелькнул. Я проводил его взглядом, пока он не растворился в серости, и повернулся к Веславе. Она стояла, скрестив руки и смотрела на меня с каким-то странным прищуром — то ли одобряет, то ли выжидает, что дальше скажу. А я молчал, прикидывая в уме: если бояре клюнут, Новгород мой, а если нет — придется стены ломать. Но ломать их с Сфендославом внутри — это как медведя в берлоге голыми руками брать. Хитрость нужна, а не только топор.
— Думаешь, согласятся? — спросил я, наконец, глядя ей в глаза.
— Может, и да, — отозвалась она. — Они Сфендослава до дрожи боятся, а ты им хоть какой-то шанс даешь. Но торг этот — проверка. Хотят понять, гнешься ты или нет.