Судя по тому как переживает Искра, это поведение Добрыни может стоить ему жизни, организм может просто не выдержать такого напряжения.
Что происходит? Что он увидел? Что вспомнил? Какая связь между изувеченным Добрыней и внезапно найденными Ильей и Ярополком? Почему их появление здесь, в этом шатре, вызвало у него такую реакцию?
Глава 12
Я ворвался в шатер, едва не снеся полог. Гул лагеря остался снаружи, а здесь царил свой, особый ад. Несколько дюжих дружинников, знакомые лица из Ратиборовой сотни, навалились на широкую лавку, пытаясь удержать бьющееся в конвульсиях тело. То, что осталось от Добрыни. Зрелище было страшным. Мой верный тысяцкий, изуродованный до неузнаваемости, извивался с такой силой, что казалось, его кости вот-вот переломаются под собственным напряжением. Он не кричал — ревел низким, утробным, совершенно нечеловеческим голосом, полным ярости и какого-то запредельного ужаса. Пена летела с его губ, единственный глаз, налитый кровью, был безумно расширен и устремлен в дальний угол шатра.
Там, на спешно сооруженных носилках, лежали виновники этого безумия — Илья Муромец и Ярополк Святославич. Они были без сознания. Никакой угрозы от них исходить не могло. Но Добрыня видел в них нечто такое, что срывало последние остатки разума, превращая его в дикого зверя. Он рвался к ним, мычал, пытался укусить тех, кто его держал. Воины кряхтели, их лица были мокрыми от пота, одежда пропиталась чужой кровью и грязью. Они с трудом удерживали его, рискуя получить травму от этих слепых, яростных рывков.
Растерянная Искра стояла поодаль. В руке она держала какой-то глиняный пузырек, но подойти не решалась. Ее помощники, две молодые девчонки и вовсе забились к стенке шатра, глядя на происходящее с откровенным страхом. Ситуация явно вышла из-под контроля. Еще немного, и Добрыня либо вырвется, либо его изувеченное тело просто не выдержит такого чудовищного напряжения. Швы на его ранах могли разойтись в любой момент.
— Всем лишним — вон! — мой голос прорезал рев и кряхтение. Я шагнул вперед, взгляды устремляются на меня. — Вы двое, — кивнул я помощницам Искры, — уходите! Быстро! Вы четверо, — указал я на дружинников, державших Добрыню, — держите крепче! Не давайте ему навредить себе!
Помощницы пулей вылетели из шатра. Дружинники, услышав приказ, напряглись еще сильнее, их хватка стала жестче. Я подошел ближе к лавке, встал так, чтобы оказаться в поле зрения единственного глаза Добрыни, пытаясь перекрыть ему вид на Илью и Ярополка.
— Добрыня! — позвал я громко, стараясь перекричать его рычание. — Добрыня, это я, Антон! Смотри на меня!
Он дернулся, его взгляд на мгновение скользнул по моему лицу, но узнавания в нем не было. Только слепая ярость и боль. Он снова забился, пытаясь скинуть державших его людей.
— Спокойно, Добрыня! Успокойся! Они не тронут тебя! Никто тебя не тронет! — говорил я, стараясь вложить в голос всю имеющуюся у меня уверенность. Не знаю, сработала ли «Аура Легата», которую я получил от Вежи или просто сила привычки подчиняться командиру, но его движения стали чуть менее хаотичными. Он все еще рычал, но уже не так исступленно. Взгляд метался, уже не прикованный только к дальнему углу.
— Искра! — повернулся я к лекарке. Она вздрогнула, но тут же подошла ближе. Профессионализм брал свое, страх отступал перед необходимостью действовать. — Что у тебя есть? Самое сильное успокоительное! Снотворное! Что угодно, чтобы он перестал биться! Немедленно! Он же разорвет себе все раны!
Искра торопливо закивала, откупоривая свой пузырек. Резко запахло какими-то травами.
— Это отвар валерианы и сон-травы, княже, очень крепкий… Но как ему дать? Он же…
— Держать! — рявкнул я на воинов. — Разжимайте ему зубы, если придется! Осторожно! Давай, Искра, действуй!
Это оказалось непросто. Добрыня снова начал сопротивляться с удвоенной силой, как только почувствовал приближение лекарки. Двое воинов с трудом удерживали его голову, еще двое — руки и тело. Пришлось применить силу, чтобы разжать его челюсти, рискуя повредить ему или быть укушенным. Искра, ловко улучив момент, влила ему в рот темную, тягучую жидкость из пузырька. Добрыня закашлялся, часть отвара вылилась, но большая часть попала внутрь.
Мы ждали, продолжая крепко держать его. Прошла, наверное, минута, показавшаяся вечностью. Его движения стали замедляться, рычание перешло в хрип, потом в тяжелое, прерывистое дыхание. Тело обмякло. Глаз закрылся. Он не уснул по-настоящему, скорее провалился в тяжелое забытье, вызванное снадобьем и полным истощением сил.
В шатре повисла тишина, нарушаемая тяжелым дыханием Добрыни и шумом ветра снаружи. Воины осторожно ослабили хватку, переводя дух. Их лица блестели от пота, на руках виднелись ссадины и синяки — следы борьбы. Искра стояла рядом, вытирая руки тряпицей, ее лицо было напряженным.
Я посмотрел на неподвижное тело тысяцкого на лавке. Первая, самая острая фаза кризиса миновала. Но причина осталась. Что-то, что он увидел или вспомнил, глядя на Илью и Ярополка, было настолько ужасным, что едва не убило его. И мне предстояло выяснить, что именно. Но сначала нужно было убедиться, что медицина бессильна там, где могла бы помочь Вежа.
Пока Добрыня лежал без движения, погруженный в сон, я отошел на пару шагов к стене шатра. Воины стояли у лавки, готовые снова вмешаться, если тысяцкий начнет буйствовать. Искра тихо отдавала распоряжения одному из вернувшихся помощниц — принести еще воды, чистых тряпок, сменить пропитанные кровью повязки там, где это было возможно без риска потревожить глубокие раны. Обычная лазаретная рутина, которая сейчас казалась спасительным островком порядка посреди хаоса.
Я отвернулся от них, сосредоточился. На мгновение закрыл глаза, отсекая внешние раздражители — запах крови, трав, пота, приглушенные звуки лагеря за пологом.
«Вежа», — мысленный зов.
Воздух передо мной дрогнул, сплелся в знакомый образ. Беловолосая девчонка с ехидными глазами. Сегодня она выглядела особенно бесстрастной, почти отстраненной, словно наблюдала за интересным, но не слишком важным экспериментом. Ни тени той предвкушающей улыбки, когда она собиралась озвучить условия своего «гранта». Видимо, драма с Добрыней выбила ее из настроения торговаться. Но я вернусь еще к этому вопросу.
— Слушаю, Великий князь, —прозвучал ее голос у меня в голове. — Возникли непредвиденные осложнения?
Я проигнорировал ее вопрос. Взглянул на Добрыню, на его изувеченное тело, на следы недавнего безумия на его лице. Гнев и бессилие поднялись во мне волной. Здесь, в этом мире, я мог призывать огонь с небес — ну, почти, катапульты со снарядами работали исправно, — мог становиться берсерком в бою, мог управлять экономикой целых княжеств с помощью каких-то там очков влияния. Но исцелить одного верного человека, вернуть ему возможность говорить, жить нормально — на это моих «великокняжеских» сил не хватало.
— Ты можешь ему помочь? — мысленно спросил я, стараясь сохранить спокойствие и не дать эмоциям взять верх. — По-настоящему помочь. Восстановить все. Голосовые связки, чтобы он мог говорить. Залечить раны так, чтобы не осталось и следа. Вернуть ему прежний облик.
Вежа склонила голову набок, рассматривая Добрыню своим нечеловеческим взглядом. Ее виртуальные глаза словно сканировали его, анализировали повреждения с холодной точностью хирурга или, скорее, механика, оценивающего сломанный механизм.
— Объект «Добрыня Никитич», — произнесла она тем же ровным тоном. — Обыкновенный человек. Статус: не носитель Системы. Физическое состояние: критическое. Множественные травмы несовместимые с полноценной жизнедеятельностью по стандартам этой эпохи. Психическое состояние: крайне нестабильное, шок, возможно развитие необратимых изменений личности вследствие перенесенных пыток и стресса.
— Я не спрашиваю диагноз! — перебил я ее раздраженно. — Я спрашиваю: ты можешь его починить? За очки влияния, за что угодно!
На лице Вежи появилось нечто похожее на удивление, или, может, она просто имитировала эту эмоцию.
— Великий князь, ты, кажется, забываешь основные принципы взаимодействия. Система оперирует информацией, энергией и вероятностями в рамках установленных протоколов. Прямое физическое воздействие, такое как регенерация тканей, восстановление утраченных функций, модификация организма, возможно исключительно в отношении зарегистрированных носителей Системы. Да и то с огромными полотнами ограничений.
Она сделала паузу.
— Добрыня не является носителем. Он — внешний объект. Система не имеет интерфейса для прямого взаимодействия с его биологической структурой. Да, я могу внушить ему мысли о том, что ты являешься его родным сыном или наоборот отцом, но это на уровне конструкции информационных потоков. Я не могу переписать его генетический код, запустить ускоренную регенерацию или имплантировать ему новые органы, даже если бы ты предложил мне все очки влияния во вселенной. Это просто невозможно технически. Нарушает базовые законы взаимодействия Системы с данной реальностью.
Ее слова разочаровывали. Никакой лазейки, никакого «если». Просто констатация факта. Как если бы я попросил ее превратить камень в хлеб. «Магия» Вежи имела свои четкие границы и лежали они там, где кончались носители Системы.
— То есть, — проговорил я медленно, переваривая информацию, — все, что я могу сделать для него — это надеяться на Искру и ее травы?
— Корректно, — подтвердила Вежа. — Ты можешь использовать ресурсы Системы для обеспечения объекта «Искра» необходимыми знаниями, например, предоставить ей доступ к более совершенным медицинским методикам из других временных пластов, если таковые имеются в базе данных и совместимы с текущим технологическим уровнем. Ты можешь потратить очки влияния на создание оптимальных условий для его выздоровления — стерильность, питание, уход. Но само исцеление — вне моей компетенции. Если бы Добрыня был носителем, мы могли бы обсудить варианты: активация протокола «Феникс», покупка навыков регенерации, замена поврежденных частей кибернетическими имплантами… Шутка, Великий князь, про импланты — шутка. Но суть ты уловил: носитель может управлять своим телом и развивать его с помощью Системы. Обычный человек — нет.