Вечером, когда жара спала и над рекой поднялся легкий туман, я решил действовать. Приказал выкатить пару бочонков медовухи, что везли для особых случаев. Раздать всем — от простого ратника до воеводы. И собрал своих ближайших соратников у главного костра. Илью, Борислава, Степана, Ратибора (он, как всегда, держался чуть в стороне, сканируя темноту).
— Мужики, — сказал я, когда все расселись. — Знаю, что по лагерю слухи ходят. Знаю, что настроение не праздничное. Враг пытается нас запугать, посеять рознь. Хотят, чтобы мы перегрызлись между собой еще до битвы. Не выйдет!
Я обвел взглядом лица воинов, собравшихся вокруг нашего костра и тех, что сидели поодаль.
— Да, враг коварен. Да, он бьет исподтишка. Но мы — сила! Мы — русское войско! Мы пришли сюда не бояться теней, а бить врага в открытом поле! За наших братьев, что сидят в осаде! За нашу землю!
Я поднял рог с медовухой.
— Так выпьем за нашу победу! За Русь!
— За Русь! — подхватили десятки голосов. Медовуха пошла по кругам.
Атмосфера немного потеплела, но напряжение все еще чувствовалось. И тогда Илья Муромец, старый хитрец, решил взять дело в свои руки. Он откашлялся, отхлебнул из своего рога и начал:
— А помните, братцы, как мы под Киевом с печенегами бились? Еще при старом князе Игоре? Вышел тогда ихний богатырь, здоровенный, как медведь-шатун, и давай насмехаться. Мол, выходите, кто смелый, силушкой померяться! А наши все — кто ранен, кто устал, князь хмурый сидит. Ну, я и вышел. Говорю: «Иду я, старый дед, тебя, сопляка степного, уму-разуму учить!»
Илья обвел всех хитрым взглядом, сделал паузу.
— Он как заржал! «Тебя, старый хрыч? Да я тебя одним пальцем раздавлю!» Ну, я ему и отвечаю: «Посмотрим, чей палец крепче!» Схватились мы… Он меня давит, я его… Пыхтим оба, как два кузнечных меха! А потом я как поднатужился, как поднял его над землей… Да как брошу оземь! Аж земля загудела! Он только крякнул — и дух вон! А печенеги как увидели это — так и драпанули! Только пятки засверкали!
Илья закончил рассказ и громогласно расхохотался, хлопнув себя по колену. Все знали, что старик привирает безбожно, но рассказывал он так заразительно, что удержаться от смеха было невозможно.
— Ох, Илья, ну сказочник! — засмеялся Борислав. — Ты этого богатыря не бросал, а булавой по кумполу огрел, мы ж помним!
— А какая разница? — махнул рукой Илья. — Главное — результат! Лежит супостат, а наши победили! Давайте лучше еще по одной!
Пошла вторая кружка. Разговоры стали громче, смех — чаще. Кто-то из молодых дружинников затянул было заунывную песню про тяжелую долю, но его тут же перебили веселой походной. Степан, наш мастер-оружейник, начал с азартом рассказывать, как он придумал новую зажигательную смесь для катапульт, да так увлекся, что чуть не подпалил бороду соседу. Даже суровые воины из северных земель, поначалу державшиеся особняком, подтянулись к общему веселью, угощаясь медовухой и вставляя свои замечания в общие разговоры.
Я сидел, наблюдая за этим, и чувствовал, как отпускает напряжение. Люди смеялись. Забыли на время про усталость, про страх, про врагов. Они снова стали единым войском, братьями по оружию. Илья — молодец. Старая школа, но свое дело знает.
Ратибор по-прежнему стоял чуть в стороне, его лица я в полумраке не видел, но уверен — он не улыбался. Он слушал темноту. Но даже его фигура казалась чуть менее напряженной.
Веселье продолжалось недолго. Запасы медовухи были невелики, да и усталость брала свое. Постепенно разговоры стихли, люди стали расходиться по своим местам. Костры догорали. Ночь снова вступала в свои права. Но это была уже другая ночь. Без страха и подозрений. Ночь перед решающим броском.
Дневка закончилась. Отдохнувшие, посвежевшие, с пополненными запасами воды, мы снова двинулись в путь. Теперь шли осторожнее, медленнее. Разведка работала без передышки. Почти каждый час гонцы приносили донесения: «Видели конный разъезд в пяти верстах к востоку», «Нашли следы большого лагеря у пересохшего ручья», «Впереди дымы — похоже, горит степь». Враг был рядом. Он знал о нас, он следил за нами.
Мы шли, готовые к бою. Авангард под командованием Борислава двигался впереди плотным ядром. Конница была готова по первому сигналу рвануться вперед или прикрыть фланги. Пехота шла в сомкнутом строю, щиты наготове, копья подняты. Обоз подтянули ближе, окружили сильной охраной.
Ночи стали совсем тревожными. Спали урывками, не раздеваясь, оружие под рукой. Часто вспыхивали ложные тревоги — то шакал закричит по-особенному, то конь испуганно всхрапнет. Нервы были натянуты как струны. Но открытого нападения не было. Видимо, враг не решался атаковать нас на марше, ждал, когда мы подойдем ближе к Тмутаракани, чтобы ударить наверняка, возможно, объединившись с основными силами осаждающих.
И вот, на исходе третьего дня после дневки, ранним утром, когда первые лучи солнца только-только пробились из-за горизонта, окрасив небо нежно-розовым, разведчики, посланные вперед еще ночью, вернулись. Они скакали во весь опор, их кони были в мыле.
— Княже! Там! — выкрикнул старший дозорный, указывая вперед. — Курган высокий! С него видно!
Сердце забилось чаще. Я дал шпоры коню. За мной рванули Илья, Ратибор, Борислав, десяток дружинников из личной охраны. Мы вихрем пронеслись мимо замершего авангарда и взлетели на вершину указанного кургана — древнего, оплывшего, поросшего седым ковылем.
Перед нами открылась картина, которую я столько раз представлял себе в мыслях, но которая в реальности оказалась куда страшнее и масштабнее.
Внизу, в широкой долине, омываемой с трех сторон синими водами Сурожского моря, стояла Тмутаракань. Крепость на мысу. Ее серые каменные стены, израненные, почерневшие от дыма, казались последним оплотом в бушующем море врагов. Сколько там было наших? Тысяча? Полторы? Трудно сказать. Но было видно — они еще живы. Над главной башней все еще развевался стяг — кажется, галицкий, Такшоня.
А вокруг был враг. Бесчисленное множество хазарских шатров покрывало всю долину до самого горизонта. Дым от тысяч костров поднимался к небу. Виднелись осадные сооружения — насыпи, подведенные к самым стенам, деревянные башни на колесах, несколько неуклюжих камнеметов. Врагов было много. Очень много. Десятки тысяч.
Гавань была пуста, если не считать обгоревших остовов нескольких небольших судов у причала. А дальше, на рейде, перекрывая выход в море, стояли они. Византийские дромоны. Я насчитал пять штук. Их золоченые орлы на флагах нагло сверкали в лучах восходящего солнца. Блокада была полной.
Со стен изредка отвечали лучники, но стрелы летели вяло, нечасто. Видимо, берегли каждую. Из вражеского лагеря иногда отвечали камнями и стрелами, но общего штурма не было. Затишье. Затишье перед последним ударом? Или они ждали нас?
Мои воеводы молчали, глядя на открывшуюся панораму. Лицо Ильи Муромца стало суровым, желваки заходили на скулах. Борислав что-то быстро прикидывал в уме, его взгляд бегал от крепости к вражескому лагерю. Ратибор стоял чуть позади, непроницаемый, как всегда, но я заметил, как напряглись его плечи. Он тоже оценивал.
Я глубоко вдохнул прохладный утренний воздух. Тяжелый, пахнущий дымом и близкой смертью. Вот она. Цель нашего изнурительного похода. Последний русский форпост на юге. И он был на грани падения.
— Ну что, соратники, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Похоже, представление начинается. И мы как раз успели вовремя.
Я повернул коня лицом к своему войску, которое уже поднималось на холм следом за нами, заполняя все пространство. Тысячи глаз смотрели на меня и ждали приказа.
Глава 22
Вот она, Тмутаракань. Последний наш клочок земли на этом краю света. Стоит на мысу, серая, побитая, как старый вояка, три стороны морем омыты. А четвертая… Четвертая сторона — это ад. Сколько глаз ни хватало, до самого горизонта расстилался вражеский лагерь. Шатры, шатры, шатры — хазарские, без счета. Дым от их костров небо коптит, будто сама степь горит. И под стенами копошатся — насыпи гребут, какие-то деревянные дуры на колесах подтаскивают, камнеметы неуклюжие стоят. Масштаб впечатлял и давил. Против наших полутора тысяч в городе, если там вообще столько осталось. Такшонь… держится ли еще? Галицкий стяг над башней — вроде его. Но какой-то он… обвисший, что ли. И в гавани пусто, только щепки горелые у причала. А дальше, на рейде, как гвозди в крышку гроба — пять византийских дромонов. Золотые орлы на солнце аж слепят. Блокада. Полная. Ни войти, ни выйти. Со стен иногда отвечали, но редко, вяло. Видать, каждая стрела на счету. Из лагеря тоже огрызались нечасто. Затишье. Но такое, знаете, перед бурей. Либо ждут нас, либо готовят последний штурм.
Мои воеводы молчат, переваривают увиденное. Илья Муромец аж потемнел лицом, желваки ходят, понимает — дело дрянь. Борислав, командир авангарда, губы поджал, взглядом шарит — от крепости к лагерю, от лагеря к кораблям. Считает, прикидывает шансы. Шансы, прямо скажем, не ахти. Ратибор за спиной — камень. Но и у него плечи напряглись. Все поняли — попали мы серьезно.
— Ну что, соратники, — голос стараюсь держать ровно, без дрожи. — Похоже, представление начинается. И мы как раз успели вовремя.
Разворачиваю коня. За мной — мое войско. Тысячи четыре с половиной, может чуть больше. Вымотанные маршем, пыльные, злые, но мои. Смотрят на меня, ждут слова. Долго говорить не стал.
— Борислав! — крикнул я командиру авангарда. — Разворачивай своих! По центру, на гребне холма! Пехоту — плотным строем, щит к щиту!
— Илья! Конницу — на левый фланг! Держи высоту, не дай обойти!
— Степа! Арбалетчиков — за пехотой, готовься стрелять поверх голов! Прикрывай центр и правый фланг!
— Ратибор! С моей дружиной — на правый фланг, смотри за берегом! Никого не подпускать!
Команды короткие, четкие. Воеводы без лишних слов рванули выполнять. И войско зашевелилось, как потревоженный муравейник. Устали — да. Но дисциплина есть. За месяцы походов и боев научились понимать с полуслова. Сотни начали перестраиваться, разворачиваться фронтом к долине. Щиты поднялись, образовав почти сплошную стену. Копья щетиной встали над ней. Конники Борислава и Ильи рысью расходились по флангам, занимая позиции на склонах холма, откуда хорошо просматривалась вся долина. Степан со своими умельцами-арбалетчиками и обычными лучниками разместился за пехотой, проверяя тетивы и колчаны со стрелами. Грохот, лязг оружия, ржание коней, команды десятников — все слилось в единый гул подготовки к бою. Я проехал вдоль разворачивающихся порядков. Лица у людей серьезные, сосредоточенные. Страх есть, конечно, куда без него при виде такой прорвы врагов. Но и злость тоже есть. И понимание — отступать некуда. За спиной — выжженная степь, впереди — свои, которых надо выручать.