оттуда, прижимаясь к стенам домов и забегая в ворота.
Мещанка, кричавшая на возчика, бежала поперек улицы с корзинкой на руке и пронзительно кричала:
— Убили, человека убили!
Но вдруг сама ткнулась лицом в снег и осталась лежать неподвижной, с задравшейся юбкой на толстых шерстяных чулках.
— Готова! — сказал кто-то.
XXXVII
Вся эта картина была видна из окон особняка Родиона Игнатьевича Стожарова.
У него в это время собралось несколько человек, чтобы обсудить тревожное положение в столице. Был нарочно приглашён член Думы, кадет, так как хотели узнать о настроении Думы и согласовать с ней свои действия.
Беседа ещё не начиналась, когда на улице послышались крики и выстрелы.
Все бросились к окнам, потом спрятались в простенки и выглядывали из-за штор.
— Вот вам! Уже начинается, — сказал, побледнев, Стожаров и бросился на половину жены, чтобы предупредить её об опасности.
К ужасу его, Марианна стояла прямо у окна и смотрела на улицу. Родиона Игнатьевича поразило её лицо: в нём было каменное спокойствие и холодное, злое презрение.
Увидев жену у окна, Родион Игнатьевич кинулся к ней и стал убеждать её отойти, чтобы не попасть под шальную пулю.
Марианна ещё несколько времени стояла в прежней позе, потом скорбно, презрительно усмехнулась и ушла в другие комнаты.
Родион Игнатьевич вернулся в кабинет. Там было ещё тревожное настроение.
— Господа, — сказал он, — положение становится более чем серьёзно. Вы сами видели сейчас. Из провинции получаются сведения о массовых забастовках. Рабочие вследствие укрупнения предприятий представляют собой опасную силу. Если мы её не. — он задумался, подбирая слово, — если мы её не скрутим, мы погибли.
Он подошёл к столу и, не садясь, точно он стоял перед многочисленной аудиторией, продолжал, опираясь суставом указательного пальца на стол:
— Мы должны решительно сплотиться и согласовать свои действия. Для этого мы и побеспокоили Ивана Павловича. — И он слегка поклонился в сторону члена Думы.
Член Думы в сером пиджаке, в золотом пенсне со шнурком, похожий на врача, опустил глаза и сказал:
— Ведь прогрессивный блок уже совещается и вырабатывает программу.
— Да, но он почему-то держит в секрете свои решения.
— Нам нечего надеяться на верхушку и пассивно ждать её решений…
— Конечно, мы сами должны. — раздались голоса.
— Мы должны не разговаривать, а быстро прийти к какому-нибудь определённому заключению и действовать.
Сказав это, Родион Игнатьевич взволнованно прошёлся по комнате.
— Какую программу вырабатывает блок? — спросил он, остановившись перед членом Думы.
— Он вырабатывает программу действия для масс, — сказал кротко член Думы.
— Как — действия?! Выступления?…
— Не выступления. Он ищет пути, чтобы парализовать действия масс, направленные против законной власти.
— Значит, программу бездействия, — сказал кто-то.
Родион Игнатьевич рассеянно оглянулся в сторону сказавшего.
— А если эта законная власть разгонит Думу?
— Тогда мы не будем расходиться.
— Значит, вы против законной власти?
— Да… когда она нарушает закон. Но мы против неё не насильственными мерами и без участия улицы, — так же кротко сказал член Думы.
— Тогда в чём же ваше п р о т и в заключается?
— В протесте и моральном воздействии. Мы не хотим демагогии, как в а ш Гвоздев. Он, говорят, призывает рабочих к выступлению?…
— Да, призывает…
— Но ведь это революция?
— Нет, предупреждение революции, потому что он будет действовать в единении с Государственной думой.
— Да ведь Дума не хочет выступления! — в отчаянии сказал долго молчавший старый банкир и обеими руками указал Стожарову на члена Думы.
Стожаров растерялся.
— Уф! — отозвался кто-то.
Стожаров спохватился:
— Нужно переменить позиции. Если мы не соединимся с рабочей группой Гвоздева и не пойдём на выступление, мы потеряем всякий кредит у масс.
— Значит, вы подражаете большевикам? — грустно сказал член Думы, кротко посмотрев на своего оппонента.
— Вовсе не подражаем, мы привлекаем рабочих не для того, чтобы подобно большевикам разводить демагогию, а для того, чтобы при их помощи заставить правительство передать власть (без революции) наиболее культурному и благоразумному ядру общественности с Львовым во главе.
— Значит, вы по отношению к рабочим неискренни?
Теперь Стожаров в отчаянии заломил над головой свои короткие руки.
— Боже мой, они тут с какой-то искренностью! При чём тут искренность? Это политика!
В эту минуту в кабинет взволнованно вошёл новый гость и, по дороге сбрасывая кашне, сказал задыхающимся голосом:
— Господа! Рабочая группа при военно-промышленном комитете… арестована!
Все, ошеломлённые этим сообщением, молчали. Стожаров, бегая по кабинету, говорил:
— Всё испортили! Напугали правительство своей демагогией, вот оно и бросается на тех, кто ему же желает добра… насколько это возможно.
— Но вы пришли тут к какому-нибудь заключению? — спросил вновь прибывший.
— Пришли…
— К какому?
— К такому, — отвечал уже с нескрываемым раздражением Стожаров, — что с этими людьми ни к какому заключению прийти невозможно. — И он глазами указал на члена Думы.
XXXVIII
В кружке Шнейдера в эти дни шла лихорадочная деятельность. Главное внимание было обращено на установление и расширение связи с воинскими частями. Но в январские и февральские дни было несколько совершенно непонятных провалов, и потому приходилось быть особенно осторожными.
15 февраля Шнейдер был на заседании районного комитета, членом которого он был от студенчества, так же как и Макс.
В накуренной тесной и душной комнате, засоренной окурками, с мокрыми пятнами на полу от сапог, сидели несколько человек. Те, кому было место, сидели за столом, а остальные поместились на продавленном диванчике у стены.
Разговор шёл о том, какой тактики должна держаться партия большевиков в назревающих событиях.
В начале стола занимал место один из членов Петербургского комитета — широкоплечий, с большой русой бородой, в военной гимнастёрке.
— Товарищи, — сказал он, — опять всё тот же вопрос — об оружии. События катятся с молниеносной быстротой. А наши силы слабы, нечего закрывать на это глаза: демонстрация четырнадцатого числа прошла неважно. Но в то же время движение растёт. Откуда брать оружие?
Начав говорить, он взял со стола коробку спичек и то отодвигал, то задвигал ящичек.
Кончив говорить и задав последний вопрос, он отложил спички и, сложив на столе руки, вопросительно оглядывал сидевших.
Рабочий, сидевший в дальнем углу, двинул своими густыми бровями и сказал:
— Оружие от солдат, я думаю.
— Ты что же, предполагаешь организацию дружин? — спросил председатель, подняв руку и поморщившись в ту сторону, где разговаривали.
— А что же больше?
— А на мой взгляд, вряд ли можно революцию обеспечить рабочими дружинами. Ну, наберёшь ты револьверов, ружей, допустим, достанешь, — сказал русобородый председатель, взяв опять со стола коробку спичек, — а войска располагают артиллерией. Что ж ты и пойдёшь против них с этими хлопушками?
И он пренебрежительным жестом опять бросил коробку на стол.
— Конечно, ерунда, — проговорили несколько голосов.
— Почему ерунда?
— Потому что ерунда! Надо налаживать связь с казармами. Когда движение разрастётся, правительству не хватит одних полицейских, и ему придётся прибегнуть к помощи войск, а мы хорошо знаем отношение солдат к войне. Конечно, они будут с нами, а не с полицейскими, которых они ненавидят за то, что они укрылись от войны.
— А я бы вот что предложил, товарищи! — сказал человек в стёганой солдатской куртке с тесёмочками.
Все повернули головы к нему, но в этот момент дверь распахнулась и быстро, запыхавшись, вошёл человек в короткой военной меховой куртке.
Он остановился посредине комнаты, беспокойно играя английским ключом на тесёмке, и странно внимательно осмотрел сидевших за столом.
Все с удивлением смотрели на него
— Алексей, что с тобой? — спросил председатель.
— Макса тут нет? — спросил пришедший вместо ответа и опять оглянулся по всем углам.
— Нет, а что? Он должен скоро быть.
— Ну, так вот… он провокатор!..
Пришедший, сказав это, дрожащей рукой вынул из портсигара папиросу и, сев боком к столу, выдохнул первую глубокую затяжку.
— Скоро самому себе перестанешь верить! — сказал человек в косоворотке с кавказским ремешком, сделав рукой жест, как будто что-то с омерзением бросая на пол.
— Что же теперь делать?
— В этих случаях известно, что надо делать.
— Я с пятнадцатого года за ним слежу, когда он после ареста вернулся, — сказал Шнейдер.
— А доказательства.
Пришедший вынул из внутреннего кармана какие-то бумажки и молча бросил их на стол.
Все встали со своих мест и нагнулись головами над зловещими клочками.
Русобородый председатель сел на место и сказал:
— Ввиду особенной серьёзности положения, нужно с возможной быстротой реагировать на это дело.
— То есть? — спросил человек в куртке и пенсне, сидевший позади него.
— То есть объявить выговор, — иронически сказал председатель, пожав плечами на наивность такого вопроса. Потом, сделавшись серьёзным, прибавил: — Вопрос только в том: кто, где и как?
Наступило тяжёлое молчание.
— Итак, первый вопрос, товарищи: к т о?
— Я, — сказал Шнейдер.
— Хорошо… Ещё кто? Одного мало.
Все сидели, оглядываясь друг на друга.
— Товарищи, скорее, он может прийти каждую минуту.
— Давайте уж я, — сказал человек в солдатской стёганой куртке.
— Оружие есть?
— Само собой, — проговорил тот, пожав плечами.
— Теперь: где и как?
— Как — это известно, а вот где — это вопрос.
— Я спрашиваю, к а к — не в том смысле, а каким образом н а п р а в и т ь его туда, куда нужно.