Еще сложнее — с конкретным историко-археологическим приурочением тех или иных «реалий» письменных текстов. Наибольшую полемику в литературе вызвала локализация города «Вантит»: этот город (мадина) арабских источников, упоминаемый в разных огласовках (Ва. ит, Вабнит) на окраине славянских земель, вызывает ассоциации с В-н-н-тит письма Иосифа. Хотя хазарский царь имеет в виду народ данников, а арабские авторы — город, контекст упоминания этих «реалий» практически идентичен: Вантит — город в крайних пределах славян где-то у границ печенегов и/или венгров. Отсюда разброс в локализации города между востоком и югозападом восточнославянского ареала — между вятичами и древнерусским городом Витичевым на Днепре (по версии Д. Е. Мишина — Мишин 2002. С. 54–58: ср.: Калинина 2003. С. 207 и сл.).
Как мы видели, письмо Иосифа помещает народ В-н-н-тит рядом с народами Поволжья. Еще Б. А. Рыбаков, опираясь на поздние данные ал-Идриси (XII в.), предположил, что Вантит расположен на пути из Киева в Болгар. Рыбакова впечатлил комплекс «роменско-боршевских» памятников на правом берегу р. Воронеж к северу от города, прежде всего — городище «Михайловский кордон» (9 га), и воронежские исследователи обозначили этот комплекс именем «Вантит» (ср.: Пряхин и др. 1997/1; Винников 1995. С. 69–72), подчеркивая условность наименования и необходимость создания охранной зоны и комплексного исследования памятников.
Без систематического исследования невозможно представить себе историческое место этого действительно уникального комплекса, в том числе и в отношении проблемы даннической зависимости от Хазарии. Еще в XIX в. краеведы обратили внимание на название одного из городищ — «Козарское», что вызывало ассоциации с летописным обозначением хазар (козаре) и хазарским присутствием в регионе (см. Пряхин и др. 1997/1. С. 3)[98]. Материалы раскопок немногочисленны: на городище Белогорское–1 обнаружена типично славянская «боршевская» керамика вместе с керамикой «смешанного славяно-салтовского облика» и собственно салтовская посуда. Есть она и на городище «Михайловский кордон» (Пряхин и др. 1997/2. С. 25; ср.: Винников 1995. С. 81–84; Винников, Синюк 2003. С. 175).
А. З. Винников (1995. С. 128–148) рассматривает славяно-хазарские отношения на Дону в широком контексте этнокультурного взаимодействия славянской и салтово-маяцкой культуры, включая проблему керамического производства, взаимовлияния в сфере домостроительства, торговли, отмечая, что сходные проблемы археологические источники позволяют ставить и в отношении Среднеднепровского региона. Действительно, на воронежских памятниках встречается волынцевская керамика (Винников, Синюк 2003. С. 224), характерная для той среднеднепровской культуры, которая развивалась в VIII — начале IX в. под непосредственным воздействием сал-товской.
Можно ли говорить, вслед за арабскими авторами, о городах в степном и лесостепном регионе? С. А. Плетнева (Плетнева 2002) в работе о городах Хазарии (с характерным примечанием — «к постановке проблемы») выделяет несколько зон градообразования: под властью Хазарии стали возрождаться античные города Боспора — Фанагория, Таматарха (Самкерц), Керчь[99]. Еще одну зону можно считать «контактной» — это был Дагестан со старыми «столицами» Хазарии Семендером и Беленджером, прямыми контактами с зоной влияния городских цивилизаций Ирана (Дербент) и Закавказья. Иной была ситуация в степи, где возникли укрепленные поселения на новом месте. С. А. Плетнева считает, что они должны были контролировать коммуникации — дороги, связывающие новую столицу Хазарии в дельте Волги Итиль и Дербент — поселения у ст. Шелковская и Некрасовская на Тереке (где, по Плетневой, могли находиться караван-сараи и таможни).
«Степные города» должны были контролировать домен кагана, простиравшийся от Итиля в дельте Волги до городов Нижнего Дона с Саркелом, Правобережного городища на противоположном берегу, городища Семикаракоры в низовьях Дона. Сеть поселений с белокаменной крепостью в Верхнем Салтове возникла западнее на Северском Донце. Эпонимическая для салтово-маяцкой культуры крепость в Верхнем Салтове ныне практически разрушена современным поселком. Между тем в некрополе — Верхнесалтовском могильнике обнаружен комплекс, проливающий дополнительный свет на хазаро-славянские отношения.
В одной из аланских катакомб могильника (№ 93) вместе с военным предводителем-всадником была похоронена женщина в типичном для смоленских длинных курганов уборе (венчике с трапециевидными подвесками; рис. 10 — Аксенов, Лаптев 2009). Неясно, была ли она пленной наложницей салтовского командира, но она вынуждена была последовать за ним на тот свет, и совершавшие погребальный обряд помнили, что чужестранка могла быть опасной после смерти. Прошло время, и в погребальную камеру проникли люди, которые удалили коленные чашечки у костяка, уже лишенного мягких тканей, чтобы покойник «не ходил», нанося вред живым (ср. об отношении к смерти и «постпогребальных обрядах — в главе XI).
Среди важнейших памятников, свидетельствующих о хазаро-славянском взаимодействии — городище Битица на реке Псел (приток Днепра), центр волынцевской культуры в левобережье Днепра с юртообразными жилищами[100] и комплексами салтово-маяцкой культуры (Комар, Сухобоков 2000; Приймак 2007). В славяно-хазарском пограничье, подконтрольном Хазарии, расположена целая сеть городищ, включая Маяцкое поселение с элементами славянских домостроительных традиций (Плетнева 2002. С. 119–122).
Недавно открытое поселение IX в. со славянскими материалами в левобережье Северского Донца позволяет поставить вопрос о переселении не только алан, но и славян (вятичей) в Нижнее Подонье (Прокофьев 2007; см. также о схожей ситуации в районе Верхнего Салтова и на городище Мохнач — Колода 2007). Исследование славянских памятников в этом хазарском регионе заставляет по-иному рассмотреть вопрос о славянах, которых пленил в Хазарии «на реке славян» арабский полководец Марван в 737 г.: едва ли он добирался до племен именьковской культуры на Самарской Луке Волги (ср. Кляшторный, Савинов 2005. С. 68–72), да и Дон больше подходит для того, чтобы именоваться «рекой славян» (ср.: Джаксон и др. 2007. С. 158–163).
Восточные источники ориентированы на описательные принципы арабской географической школы с упоминанием диковинок быта и т. п. (Новосельцев 1990. С. 122–134). Едва ли не единственным «историческим фактом», связанным с городским строительством и данным в некоем историческом контексте, оказывается упоминание Саркела Константином Багрянородным. Саркел был построен византийцами по просьбе правительства Хазарии — хакана и бека при императоре Феофиле в 840 г. Этот факт «оброс» массой историографических конструкций, продолжающих дискурс Константина: исследователи гадают, против кого была построена крепость на Дону, опираясь на геополитическую ситуацию в Причерноморье, описанную византийским императором в его трактате. Более того, эта крепость вписывалась в целую сеть крепостей хазарского времени в бассейне Дона. Оборонительная система должна была быть направлена против массированной угрозы, каковую исследователи усматривали в славянах, угнетаемых хазарами (С. А. Плетнева), или, по большей части, в венграх (М. И. Артамонов и др.), которые рвались из-под контроля Хазарии на Запад.
Неясность ситуации и, главное, недостаточная исследованность хазарских поселений (сам Саркел не был раскопан целиком; в рамках «Хазарского проекта»[101] продолжаются спасательные работы на гибнущем Правобережном Цимлянском городище напротив затопленного Саркела — Флёров, Петрухин 2004) способствуют умножению квазинаучных построений, основанных на недобросовестном изложении взятых из вторых рук текстов средневековых авторов и произвольном толковании данных археологии и этнической ономастики (см. Галкина 2002; отрицательная рецензия — Мишин 2003).
Е. С. Галкина, стремящаяся поведать широкому читателю о «тайне Русского каганата», приписывает этому историографическому фантому салтово-маяцкую культуру[102]. Она опирается при этом на полемическую статью Г. Е. Афанасьева (Афанасьев 2001), отрицающего интерпретацию салтово-маяцкой культуры как государственной культуры Хазарского каганата. Статья не дает, однако, ответа на главный вопрос: почему выделяется эта культура, какие коммуникации (кроме государственных) оказываются в основе ее целостности, если в этническом отношении эта культура явно гетерогенна? Галкину не интересуют эти проблемы: все сводится к гипертрофии аланского компонента салтово-маяцкой культуры и поискам историографических конструкций, которые позволили бы соотнести эту культуру с изначальной русью.
Такие конструкции обнаруживаются без труда, ибо они были растиражированы энтузиастами исконных корней руси в Восточной Европе: в 1950-е гг. Д. Т. Березовец считал принадлежавшими руси памятники VIII–IX вв. на правобережье Среднего Днепра. Надо отдать должное украинскому археологу — у него были основания предполагать славянские (в его понимании — древнерусские) основы правобережной волынцевской культуры, ибо эта культура была предшественницей северянской роменской, хотя и развивалась под прямым воздействием салтово-маяцкой культуры. Уже говорилось, что изначальную славянскую русь стремился соотнести с волынцевской культурой и В. В. Седов, посчитавший её ареал «Русским каганатом».
В действительности, ареал этой культуры, сочетавшей славянские и хазарские традиции, соотносится с областью летописной хазарской дани с северян (ср.: Петрухин 2005. С. 70–71), но Галкина игнорирует летопись и не может принять концепцию славянской принадлежности исконной руси, ведь цитируемые ею восточные источники противопоставляют славян и русь. Здесь и пригодились аланы как носители салтово-маяцкой культуры. Эта конструкция также имеет давние традиции — сама Галкина указывает на их истоки в отечественной историографии, опр