Типология полюдья разработана (Кобищанов 1995), и сходство архаических способов сбора податей действительно представляется поразительным. Это относится к немаловажному для Руси региону Зауралья (древнерусская Югра), где местные князьки («богатыри») обских угров (манси и ханты) отправлялись собирать подати зимой в санях, летом — на лодках. «Когда они проезжали мимо высоких мысков, живший там народ ставил им как богам пенящиеся чаши в жертву и приводил жертвенных животных. Кое-где и сами они делали привалы, чтобы приносить жертвы богам и просить у них «спинную и брюшную силу». Эти привалы продолжались обыкновенно не менее дня и служили в то же время и отдыхом для уставших гребцов» (Патканов 2003. С. 87). Сцена живо напоминает отдых и жертвоприношения росов, прошедших днепровские пороги, на острове св. Григория в описании Константина Багрянородного (Об управлении империей, глава 9). Если местные жители не выносили даров пришельцам, они подвергались грабежу. Правда, походы этих князьков были направлены на соседние княжества, а не к данникам «пактиотам»: подвергающиеся осаде (не дававшие откупа) городки становились источником пленников, пушнины и другой добычи. Известен и мотив похода, целью которого было добывание невесты для князя (параллель со сватовством Владимира к Рогнеде в ПВЛ).
Югра не причислена в ПВЛ к народам «иже дань дають Руси» (ПВЛ. С. 10), но Зауралье не было изолировано от процессов, проходивших в Восточной Европе. Об этом свидетельствуют многочисленные находки восточного (иранское серебро), волжско-болгарского (см. также о хазарском ковше из Коцкого городка в главе X) и даже скандинавского происхождения (см. Сокровища Приобья). Конечно, городки обско-угорских князьков — Коцкий, Эмдер (известный по эпосу — см. Зыков, Кокшаров 2001) отличались от древнерусских раннесредневековых поселений, но концентрация и состав сокровищ, связанные с пушной торговлей на международных рынках, объединяют Югру и Русь (Петрухин 2011. С. 222–230).
В 1960-е гг. Б. А. Рыбаков настаивал на том, что «находники»-норманны не могли останавливаться в славянских городах — их прибежищем становились «лагеря»: Олег вынужден был сделать остановку на Угорском, минуя Киев и прикидываясь купцом; на верхнем Днепре скандинавы обосновались в Гнёздове, ниже Смоленска. В 1970-е гг., с началом раскопок поселения в Гнёздове, его исследователи предположили (на «смоленском» семинаре Д. А. Авдусина), что норманны, входившие в состав княжеской дружины, действительно закрепились в сети погостов в Гнёздове, Тимерёве, Шестовице, на Новгородском Городище, — в пунктах для сбора и перераспределения дани, исторические судьбы которых были отличны от судеб древнерусских городов (Петрухин, Пушкина 1979). Полемика по поводу высказанной тогда гипотезы не утихает по сей день; часть коллег приняла интерпретацию поселений с присутствием скандинавских дружинных древностей как погостов, часть отрицает правомерность употребления этого термина в отношении перечисленных древнерусских поселений, предпочитая именовать их ОТРП, протогородами и т. п. Доходит дело и до отрицания аутентичности известия о реформе Ольги — введения ею системы погостов в 947 г.: Н. И. Платонова считает этот летописный пассаж вставкой в эпический («былинно-сказочный») контекст «сказания о первых русских князьях», связанной с актуальностью (т. е. действием?) «уставов» в эпоху составления ПВЛ, в начале XII в. К этому времени она возводит и возникновение самого термина «погост», хотя исследовательница признает присутствие термина в соответствующем тексте Новгородской первой летописи (отражающем Начальный свод XI в.). При этом Платонова замечает, что НПЛ, в отличие от ПВЛ, упоминает лишь Мсту, как путь установления погостов, умалчивая о Луге. Парадоксальным в этой историографической конструкции оказывается то, что погост эпохи княгини Ольги (Передольский погост) сама Платонова обнаруживает как раз на Луге (Платонова 2012. С.344–347), его материальная культура, включая дирхемы, подвеску с княжеским знаком (Владимира Святославича? — см. Белецкий 2004. С. 256)[168] и скандинавскую составляющую, близка культуре перечисленных поселений с дружинными древностями, расцвет которых также приходится на середину Х в.
Система погостов не могла возникнуть в XII в., ибо погосты упоминаются и в связи с описанием восстания волхвов под 1071 г. в Ростовской земле (ПВЛ. С. 76): речь в летописной статье как раз идет о перераспределении накопленного у лучших жен «прибавочного продукта» в тот период, когда дань там собирал воевода новгородского князя Янь Вышатич. Возвращаясь к эпохе Ольги, следует отметить, что не только материалы упомянутых поселений, но и материалы некрополей содержат данные о синхронной трансформации дружинного обряда, непосредственно связанные с деятельностью той же Ольги. Это скандинавские камерные гробницы, женские комплексы которых включают древнейшие кресты-тельники (см. в главе XI).
Топография дружинных кладбищ имеет не меньшее значение для понимания путей формирования государственной власти и собственности, чем топография поселений. Б. А. Рыбаков, опираясь на топографию дружинных курганов (естественно, игнорируя их скандинавские связи), еще в 1949 г. заметил, что распространение дружинных курганов от «северянского» Чернигова до Шестовицы (вниз по Десне) может отражать формирование земельных владений русских князей и дружины (Рыбаков 1949. С. 51–52) — процесс феодализации. Было ли это военным захватом части «племенной» Северской (северянской) земли феодалами, нарождающимися и в других «племенных» волостях?
Пути решения этой проблемы были намечены в докладе К. Модзелев-ского на конференции, посвященной становлению древней Руси (Модзелевский 2012). Польский исследователь указал, что князья, возглавлявшие родоплеменную структуру в архаическом обществе (каковыми были славянские князья в «племенных княжениях»), могли претендовать на выморочные объекты или «заимки», не занятые общинными угодьями. Начальная история Руси дает прямую иллюстрацию этому положению: Аскольд и Дир, подойдя к Киеву, первым делом спрашивают «Чий се градокъ?», и когда получают ответ, что братья, основатели города «изгибоша», а поляне («род» погибших братьев) платят дань хазарам, занимают выморочный Киев (ПВЛ. С.13). У Олега были свои основания считать Аскольда и Дира узурпаторами — ведь они не принадлежали к княжескому роду, не имели права на выморочное имущество. Олег доступным ему способом снова делает Киев выморочным, прежде чем объявить его («по праву») своей столицей — матерью городов русских. Олег продолжает «освобождение» славянских племен — северян и радимичей — от хазарской дани после переговоров с данниками, князь в изложении летописца продолжает практику ряда.
Особую проблему представляет возникновение сети погостов и дружинных кладбищ на племенных территориях. Общим местом советской историографии было представление о том, что большая часть курганов в Гнёздове принадлежит местным кривичам, в Тимерёве (на Верхней Волге) — финнам и т. п. Но финны не знали курганного обряда. В Гнёздове же отсутствуют сами длинные курганы, приписываемые кривичам; В. С. Нефедов (2012) исследовал динамику взаимодействия поселения в Гнёздове с окружающей культурой длинных курганов: в Х в. носители этой культуры — кривичи — предпочитали не селиться поблизости, но могли появляться, судя по находкам артефактов и даже производству их, в самом Гнёздове (статусе неких изгоев? — ср. Нефедов 2012. С. 282–284). Шестовица (и даже Чернигов с его княжескими и дружинными курганами) также располагаются вне зоны распространения роменских древностей северян (ср. Седов 1982. С. 135–136; Комар 2012б. С. 155–158). Вероятно, эти центры располагались вне зон концентрации «племенных» поселений на «заимках» (ср. др. — рус. термины «заимка, займище» в средние века означавшие отдельное от основного поселения угодье (усадьбу), места для постоя войска, и т. п.), но на важных речных магистралях, обеспечивающих контроль над данниками и регулярные контакты как с русской столицей, так и с «заморьем».
Погосты были местами концентрации богатств — «прибавочного продукта», воплощенного в кладах и богатых комплексах дружинных курганов. Концентрация богатств (но не земельной собственности) была основой государственного «бюджета» в архаическом обществе, в том числе в начальной «дружинной» Руси: «Сребром и златом не имам налѢсти дружины, а дружиною налѢзу сребро и злато» (слова, приписанные Владимиру — ПВЛ. С. 65). Эта максима оставалась актуальной и в эпоху становления княжеского домениального хозяйства во второй половине XI в. при Ярославичах: в 1075 г. утвердившийся в Киеве Святослав Ярославич демонстрировал немецким послам «богатьство свое. Они же видѢвше бещисленое множьство, злато, и сребро, и паволокы, и рѢша: «Се ни въ что же есть, се бо лежить мертво. Сего суть кметье луче. Мужи бо ся доищють и болше сего»» (ПВЛ. С. 85).
Кто, помимо элиты — княжеской дружины, составлял население (основное население) погостов, если то не были кривичи в Гнёздове, финны в Тимерёве и северяне в Шестовице? В первой статье Русской правды (см. Заключение) княжим правом начала XI в. защищаются в равной степени дружинники — русь (русины), словене — жители Новгородской земли и Русской земли в широком смысле (?), наконец, изгои. Почему изгои оказались столь социальной значимой категорией населения Руси? Дело было не только в том, что эти люди, отказавшиеся от традиционных родоплеменных связей, могли рассчитывать только на защиту новой государственной власти, но и в том, что сама эта власть нуждалась в поддержке изгоев, примыкавших к дружине. Эта ситуация была, как показал Питер Голден (Golden 2010. VII. P. 1–20), характерной для всей средневековой Евразии: дружины в средневековых государствах — от империи Карла Великого до мамлюков Египта — включали выходцев из разных социальных слоев и стран.
Слово «погост» вслед за этимологической работой А. А. Потебни (1883) понималось как «стан для дружины, собирающей дань, полюдье» (ср.: Пресняков 1993. С. 309–310). В средневековой Руси погосты превратились в центры сельской округи (нескольких деревень), где рядом с сельской церковью располагалось кладбище — на него было перенесено название «погост». Проблема заключалась в том, что сам термин воспринимался как обозначение пункта, где «гостит» — временно пребывает дружина, но некрополи вокруг упомянутых поселений свидетельствуют, что дружина стояла там постоянно. Суть дела здесь в значении древнерусского термина «гость», относящегося не только к купцам, занятым международной торговлей. Сведения о них обнаруживаются уже в договорах руси с греками: права русских гостей защищал уже договор Олега (ПВЛ. С. 17). Существенно, что гости были членами княжеской дружины наря