«Дружинный» инвентарь часто служит индикатором, отличающим пришельцев («находников») из Руси на племенных землях и поселениях: такой экстерриториальный дружинный лагерь открыт возле мерянского Сарского городища (Леонтьев 1988). На белозерском поселении X в. Крутик рядом с весским поселком обнаружены углубленные в землю очаги на временной стоянке людей, пользовавшихся «дружинным» инвентарем (и тиглями, сходными с ладожскими). Такие же очаги известны в Гнёздове и Тимерёве (Голубева, Кочкуркина 1991). Однако классический пример экстерриториальности, который и был, видимо, определяющим для концепции Б. А. Рыбакова, являет Городище под Новгородом, названное в XIX в. «Рюриковым».
Городище с XII в. действительно известно как экстерриториальная резиденция новгородских князей, права которых были ограничены вечевой республикой. Расположенное в непосредственной близости от Новгорода, Городище воспринималось некоторыми исследователями как предшественник города, в соответствии с древнерусским значением термина городище — «заброшенный город». Тогда Новгород — это Новый город, построенный вместо старого. Однако раскопки последних лет показали, что Новгород не просто сменил Городище: в городе открыты напластования середины X в., когда жизнь на Городище продолжалась — столетний перерыв в его жизнедеятельности наступил в конце X в.
Итак, по крайней мере в X в. Новгород (по предположению В. Л. Янина славянские поселения — предшественники новгородских концов) и Городище сосуществовали. На Городище найдено большое количество скандинавских вещей (хотя основа быта — жилища и керамика — были местными, славянскими). В Новгороде (см. Рыбина, Хвощинская 2010) скандинавские вещи не столь многочисленны. Это может означать, что скандинавы постоянно обитали на Городище, и оно было экстерриториальной резиденцией русского князя уже в X в.
Источники ничего не знают о Городище в это время: согласно НПЛ, Рюрик сел прямо в Новгороде, а Константин Багрянородный утверждал, что Святослав до середины X в. сидел просто в Немогарде — Новгороде. Как уже говорилось, источникам не известны ни Тимерёво, ни Гнёздово. Городище близко по своей материальной культуре этим поселениям, но имеет одно важное отличие: возле Городища нет дружинных курганов, а скандинавский элемент в материалах сопок Поволховья незначителен (сами сопки приписываются новгородским словенам). Это, на наш взгляд, многое объясняет в отношениях Городища и Новгорода: князь с дружиной были там «постояльцами», Святослав сидел там временно — главной резиденцией князя и его семьи в X в. был Киев.
В. Л. Янин отметил, что Новгород и позже рассматривался старшими сыновьями киевских князей «как промежуточный пункт на лестнице политической карьеры, князья-наместники не стремились обзаводиться здесь земельными владениями» (Янин 2004. С. 13). Дружина не жила здесь постоянно и не оставила кладбища, но все же стояла возле вечевого и своевольного города. Правда, и новгородцы нуждались в присутствии дружины и князя как в IX, так и в X вв. По летописи, они сами требуют себе князя у Святослава в 970 г.; в Новгород идет Владимир с дядькой Добрыней.
Вероятно, этот дуализм древних вечевых властей и князя определил и дуализм поселений — экстерриториальность резиденции вблизи древнерусского города. Более прочно дружина встала, судя по курганным кладбищам, на поселениях Верхнего Поволжья и Приднепровья, контролируя главные государственные магистрали древней Руси. Самое крупное из них, в Гнёздове, располагается в 13 км вниз по течению Днепра от Смоленска — центра кривичей (по летописи). Как и в случае с Городищем, ряд исследователей, начиная с А. А. Спицына и шведского археолога Т. Арне, стремятся усмотреть в Гнёздове древний Смоленск: в самом городе известны напластования лишь второй половины XI в. Этому заключению противоречит, однако, характер археологического материала: в Гнёздове практически нет древностей, которые можно было бы связать с древностями кривичей (длинными курганами), а господствующее положение на погосте занимали не кривичи, а дружинные верхи скандинавского происхождения.
По другой гипотезе, положение Гнёздова было сходным с экстерриториальной резиденцией князя на Городище: Гнёздово противостояло племенному центру — Смоленску, о существовании которого в X в., помимо сведений летописей и Константина Багрянородного, говорят лишь единичные находки (в том числе находки дирхемов на его месте — Петрухин, Пушкина 1979). О «дуализме» руси и славян, сплавляющих из Смоленска и других центров свои долбленки, говорит тот же Константин Багрянородный: в Гнёздове могла останавливаться дружина «росов», собиравшая полюдье с кривичей (ср.: Рыбаков 1982. С. 325).
Подобный дуализм двух соседних центров усматривал Г. С. Лебедев и в Киеве. Правда, он видит «двойник» Киева не на Угорском, как Б. А. Рыбаков, а на Лысой горе, рядом с которой расположена курганная группа, включающая скандинавские погребения. Поселения на Лысой горе Лебедев отождествил с киевской крепостью Самватас, где, по Константину Багрянородному, собираются однодеревки росов (Лебедев 1985. С. 240–241; ср. из недавних работ: Сагайдак 2012). Здесь следует отметить, что топоним «Самватас» имеет отнюдь не «нордическое» происхождение, которое иногда предполагалось (см. комментарий: Константин Багрянородный. С. 315), а указывает скорее на иную этнокультурную группу, также оказавшую немалое влияние на сложение древнерусской культуры. Название «Самватас» восходит к традиционному еврейскому обозначению пограничного локуса (реки, поселения и т. п.), где обитает иудейская община, и является, видимо, еврейско-хазарским обозначением Киева, стоявшего на правом берегу Днепра, отделявшего город от Хазарии (ср.: Архипов 1995).
Начальная история Киева представляется ныне не менее сложной, чем начало Новгорода: городу предшествовало несколько поселений на горах, в Х в. Старокиевская гора была занята дружинным некрополем. Там же, вероятно, располагался со времен Аскольда и Дира княжеский двор; Подол со времен Олега (880-е гг.) был застроен так, чтобы принимать ладьи (Сагайдак, Мурашева, Петрухин 2008. Рис. 25). Город развивался путем «синойкизма», поглощая ранние поселения и некрополи[171].
Эти обстоятельства развития древнейших городов необходимо принять во внимание при рассмотрении еще одной «пары» поселений на юге Руси. Поселение в Шестовице расположено в 16 км ниже Чернигова по течению Десны на пути в Киев (см. из последних работ — Коваленко, Моця 2010; см. обзор историографии — Комар 2012а. С. 346–347). Как и в Смоленске, в Чернигове нет слоев X в.; зато черниговские курганы несомненно свидетельствуют о существовании там городского центра. Г. С. Лебедев (1985. С. 243) считал, что «лагерь» в Шестовице представлял собой княжескую крепость, которая «в известной мере противостояла местной боярско-дружинной землевладельческой знати». Однако «местные» связи черниговских курганов не заслоняют общерусских «дружинных»: князь из знаменитой Черной могилы был сожжен в ладье (см. в главе IX). Что же заставляло, в таком случае, держать дружинный лагерь в окрестностях города?
В материальной культуре и обрядности Левобережья Среднего Днепра очевидны «салтовские» (хазарские) черты. Уже говорилось (глава III) о традиционной связи северянской Черниговщины с Хазарией — тмутороканский князь Мстислав Владимирович «реставрировал» эту связь, заняв Чернигов с хазарами и касогами в 1024 г. В X в., до разгрома Хазарии Святославом и при наличии хазарского населения в Северской земле, эти связи были, видимо, еще опасны для относительно недавно утвердившейся в Киеве княжеской власти — отсюда поселение в Шестовице и целая их система «по Десне» (в Гущине и других местах), контролирующая северян-скую территорию (ср. из последних работ: Андрощук 1999; Шинаков 2002. С. 118 и сл.; Енуков 2005. С. 165 и сл.; Коваленко, Моця 2010) (см. рис. 26, цв. вкл.).
Эта система и рассмотренные выше «дуальные» комплексы поселений позволяют отождествить Гнёздово, Тимерёво, Шестовицу и им подобные пункты, связанные с деятельностью княжеской дружины, с системой погостов, развивавшейся на Руси в X в. (ср.: Петрухин, Пушкина 1979). Сеть погостов охватила в X в. всю территорию складывающегося древнерусского государства. Однако к концу X в. большая часть погостов, равно как и часть других поселений, затухает, уступая место русским городам. Этому во многом загадочному явлению исследователи стремились найти достаточно простое объяснение: упадок восточной торговли, изменение водных путей т. п.; наконец, «перенос» города с одного места на другое — из Городища в Новгород, из Гнёздова в Смоленск, из Сарского в Ростов, из Тимерёва в Ярославль и т. п. (наиболее последовательным сторонником «переноса» был И. В. Дубов)[172]. Последнее объяснение вступает в очевидное противоречие с данными археологии. Помимо сосуществующих в X в. Городища и Новгорода, Чернигова и Шестовицы, параллельно развивались также Ростов и Сарское: А. Е. Леонтьевым (1987) открыты слои X в. в городе (Leontev 2000). Кроме того, Гнёздово, Тимерёво и Сарское не исчезли вовсе, а превратились в «феодальные» усадьбы.
Тем не менее неясно, почему упадок одних центров сопровождался расцветом соседних. Представляется, что ключ к этой проблеме дает новгородская история. Жизнь на Городище временно затухает в конце X в. Но, как мы знаем из летописи, уже к началу XI в. князь не жил на Городище: Ярослав в 1015 г. кормит своих варягов прямо в городе — там, на «Поромоне дворе»[173], их настигает месть новгородцев за насилие. Как Ярослав оказался в Новгороде и почему он оставил Городище?
Согласно ПВЛ, сразу после крещения Руси в 988 г. Владимир раздал сыновьям русские города: «посади Вышеслава в НовѢгородѢ,