Марго махнула рукой, отвернулась к окну. Я поняла, что ей не хочется вдаваться в подробности.
— Ты не права, — взяв вилку и подцепив какое-то тонкое красивое мясо, начала я. — Дело не в ней, а в них. Они, очевидно, продали бы и любому другому. Не обязательно ей. Задай вопрос, зачем это им?
Марго внимательно слушала.
— Вот ты сказала, — я умудрялась и жевать, и говорить. — Что на любого можно найти что-то. И у каждого есть уязвимость. И у меня, и у тебя. Я вот думала, дура, что никому нахрен не сдалась. А оказывается, у меня есть нечто, сильно нужное многим. У меня! — я засмеялась. — У серой мыши, бухгалтерши, бюджетницы, сорокалетней одинокой бабы! У меня даже из мебели только диван и был свой!
Смех разбирал меня все больше.
— А оказывается, очередь может выстроиться из желающих и от меня оторвать кусочек, — я неэстестетично хрюкнула. — И первый в очереди мой бывший муж! Который забрал все, что не приколочено! И даже приколоченное вырвал и забрал! И понес к своей Марине. А она обрадовалась, наверное. Какой хороший унитаз, почти не пользованный! Который забыл и бросил, ладно, фиг с ним, со мной, но дочь! Дочку! Которая ждала его, на каждый Новый Год писала письма Деду Морозу с просьбой, чтобы папа пришел, пусть даже без подарка.
Смех кончился внезапно.
— И что? — я взяла вилку, как сигарету, и сделала вид, что курю. — Удавиться? Да хрен им по всей морде! — тут уже откуда-то взялась ярость. — Мне пофиг, понимаешь? Пофиг! Плевать! Это их жизнь — со старыми унитазами, тертыми тещиными коврами, тупыми советскими сковородками и тарелками! Их грех! Их ноша, сворованная, дешевая, глупая ноша. Они как голодные гиены. Не только у меня! Везде, где только появлялись, гадили, гадили, гадили. Такая у них судьба. Нагадили мне, нагадили тебе. Еще кому-то, наверняка. Они забрали все старое дерьмо, — я собрала руки в большую горсть и театрально скинула, — и стали от этого счастливыми? Не-ет! — я помахала вилкой. — А я! Я стала! Я все эти годы, как выясняется, была счастлива без него! Без всех этих вилок и ложек! — и бросила вилку на стол.
Марго подбежала ко мне и обняла. И заплакала, натурально, на моем плече. Как будто повернули выключатель, и из брони вырвалась птичка. Я принялась ее утешать, как маленькую.
— Ну-ну, ну что ты, моя хорошая! Моя красивая, сильная девочка! Да все они мизинца твоего не заслуживают! Подумаешь, беда какая! Да ты у нас сто тысяч мильонов стоишь! Веришь?
Она покивала, как ребенок, подняла заплаканное лицо и виновато улыбнулась.
— Спасибо тебе. — хлюпая носом, сказала она. — Спасибо, что ты есть.
— Всегда пожалуйста! — бодро отрапортовала я. — И вот что! Столько еще будет всяких людей на твоем пути! — я стала строгой учительницей. — И все они, может, придут, и уйдут. Кто-то, может, и задержится. Кто-то сделает тебя счастливой на время, кто-то — на долгое время, кто-то подведет, кто-то подставит. Но они все будут вращаться вокруг тебя, как планеты вокруг Солнца.
Я покрутила руками, изображая, как планеты вращаются. Маргарита слушала, во все заплаканные глаза глядя на меня.
— Ты останешься! — я показала пальцем себе под ноги. — Ты останешься здесь. И только с теми, кто этого заслуживает! Поняла?
Она кивнула.
Потом мы посидели, молча. Каждая думала о своем. Я понимала, что ей не хочется говорить о муже. Понимала, что она любила его, верила до последнего дня, что он окажется не таким, что все было просто шуткой… Как и я когда-то. О чем думал этот идиот? Которому посчастливилось выбраться из грязи в такую жизнь, о которой многие и не мечтают. Не знаю даже, за что она его полюбила. Красивый, молодой? Ее потенциальный убийца. Какие же мы наивные дуры, богатые, бедные, сильные, слабые. А все одинаково верим в честность и верность. Наперекор всему, что происходит вокруг. Наперекор всем, кто кричит: нет честных! Нет порядочных! Никто тебя на самом деле не любит! Всем от тебя что-то нужно!
И она, даром что совсем не глупая, а поверила. Как девчонка сопливая, повелась. Надеялась, как и все, вот оно, счастье.
Я смотрела на нее и думала: что, интересно, его ждет? Поймет ли он, какую глупость совершил? И дело даже не в наказании. Скорее всего, для него не будет тюрьмы, не допустит Маргарита, чтобы его сделали звездой интернета вечно голодные журналисты. Я даже гадать не хотела, что с ним сделают. Воображение рисовало картинки из лихих девяностых. Залитые свежим бетоном безымянные могилки, болтающиеся поплавками в мутной водице безвестно канувшие покойники с привязанным к ногам грузом…
Хотя, вряд ли, подумалось мне. Не опустится она до того, чтобы убивать. Не станет Королева помоечной крысой. Скорее всего, просто отнимет у него все, что давала, и отправит туда, откуда взяла. И он сам себя, получается, накажет. А гнилое нутро все равно приведет его, рано или поздно, на собственную плаху.
Интересно было бы понять его мотивы. Как можно было променять такую замечательную, любящую, сильную женщину на ту проститутку? Да и даже не в этом дело. Неужели так просто смотреть в глаза, улыбаться, а за спиной потихоньку подсыпать яд в тарелку? Права Маргарита. Наглость и беспринципность. Все поставил на карту — он, в первую очередь. Его первого вычислили, и даже без вариантов. Как можно было этого не понимать? Или жадность совсем глаза зашторила? Самую близкую, любящую, спящую с ним на соседней подушке — убить? Когда он стал чудовищем? Или и был таким всегда?
И поняла. Зависть. Тупая вечная зависть нищего к тому, кто вылез из дерьма, и поднялся. Сам не способный добиться ничего, сжираемый адским пламенем обиды: почему у других есть, а у меня нет? А тут еще и появился собственный демон, который нашептывал: «Как просто! Ничего делать не надо! Она исчезнет, а все ее богатства станут твоими! Ты станешь королем! А я твоей королевой!». И он, привыкший отчитываться о каждой копейке, как нашкодивший школьник, уже почти поверил, что реально может все получить.
Проблема только в том, что он не смог бы всем этим управлять. Он глупо растратил бы все то, что Маргарита создавала своими руками. Все, что легко приходит, не ценится. А скорее всего, его бы быстро убрали другие желающие отщипнуть от жирного пирога. Может, даже и сама Марина. А хотя, это сейчас она ему — нищеброду — нужна. А стал бы он с ней возиться, став Господином? Скорее всего, нет. Даже хуже, убрал бы, как ненужного свидетеля, досадное напоминание о собственной подлости, гадости, низости и ущербности. Какое же змеиное болото, поморщилась я. И где-то там, в этой клоаке, барахтается отец моей дочери, носитель моей фамилии, предмет давних грез и несбыточное счастье. Как я думала.
Игорь отвез меня домой. Подождал, пока я поднимусь в квартиру, зажгу свет, потом помахал рукой и уехал.
Лупиты не было, хоть уже стало темнеть. Я забеспокоилась. Она мне не писала, не звонила весь день. Инстаграмм тоже подозрительно молчал.
Я набрала Машку. Послушала с десяток длинных гудков, и, отключив телефон, пошла вниз, на первый этаж, к ней домой. Постучалась. Никто не открывал. Но отчетливо слышался какой-то шум за дверью. Ничего не понимая, я толкнула дверь. Войдя в прихожую, споткнулась обо что-то в темноте. Нашарила выключатель, повернула. И едва не заорала, горло перехватило. На полу лежал Толик в луже крови.
Жесткая сильная рука схватила меня за горло сзади и в бок кольнуло.
— Заорешь — порежу, — шепнул мне на ухо бывший муж.
Глава 26 Беременным и нервным не читать
Кровь во мне остановилась, ноги подогнулись, мозг включил режим «автопилот» и принялся судорожно вспоминать, что обычно делали герои в фильмах про террористов и бандитов. Но ничего не могла вспомнить. Ни о чем не могла думать, застыло и похолодело все внутри. Только страх, какого никогда в жизни не чувствовала, и даже не знала, что такой бывает, залил меня всю, от макушки до пяток. Я схватила его руку и попыталась оттянуть, но какой там! Когда он стал таким сильным?! Или всегда был таким, а я и не знала?
— Саша! Сашенька! — просипела, боясь пошевелиться.
— Заткнись! — сквозь зубы процедил он и потащил меня на кухню. Точнее, поволок, как свинью на убой. Я спотыкалась, едва не падала, в боку больно кололо, по коже текла кровь, горячая и липкая.
— Саша, не надо, прошу тебя!
И снова глупая надежда, что отпустит, что все не взаправду, все мне снится.
Удар. И боль, будто нож вошел мне под ребра.
«Вот и все» — пришла мысль. — «Вот и отжилась».
И подумала про дочку. Как же жаль, что не увижу ее больше! Вспомнила ее маленькой, светлую улыбку, первые слова, шаги, ее теплые объятия нежными детскими руками, поцелуи… Как я соскучилась, оказывается! Как люблю ее! Больше всего на свете. Как же жаль, что она похоронит меня так рано, и будет пробиваться дальше в жизни одна…
На кухне, прямо у входа, слева, скрючившись, опустив низко голову, сидела Маша. Я застонала. Дернулась к ней, но была брошена грудью на стол. На диванчике у стены лежала Лупита. Слава богу, живая, но связанная. Рот заклеен скотчем. Слезы льются из глаз, сопли текут, она задыхается! Я дернулась к ней и получила удар по ребрам кулаком.
— Ох! — меня согнуло пополам. В глазах потемнело, дыхание перехватило, и, кажется, я потеряла сознание. Не знаю, отключилась ли, но вдруг почувствовала новый удар. Он пришелся по руке, Санек пнул со всей силой, рука хрустнула и повисла бессильно, а боль разлилась такая, что я застонала во все горло. И тут же получила по голове. Звон в ушах раздался такой, что все остальные звуки перестали существовать. На губах стало солоно.
Я упала, свернувшись в комок, поджала ноги к животу, а здоровой рукой прикрыла голову.
— Сука! — прошипел муж. — Все из-за тебя, тварь! Как же ты затрахала, мразь! Куда не сунешься — всюду ты! Как ты вышла на Пуховскую?
— На кого? — тупо спросила я, и поняла: «Пуховиня»! Маргарита Пуховская.
— Я видел ее здесь! Видел вчера! А сегодня ты уехала с ними! А Марину… — он не договорил, но я и так знала, что случилось.