Я повернулась лицом к окну. Еще темно. Утро тридцатого декабря. Предпоследний день старого года. Такого насыщенного, что воспоминания о нем больше, чем о всей прожитой жизни. Он все изменил, этот год. Весь мой мир, включая даже мою внешность. Впервые в жизни я стала нравиться себе. Я стала блондинкой, и мне очень хорошо в этом цвете. Глядя на себя в большое зеркало, я вижу какую-то другую женщину, не сорока, а где-то тридцати пяти лет, с симпатичной фигурой и привлекательным лицом. Наеденные от пирожков несколько килограммов удачно распределились ниже талии, сделав меня подобием песочных часов. Сергею нравится. А это главное.
Сам он пока благополучно справляется с перевариванием всего, что я ему готовлю. Он не худой и не плотный, но мне, собственно, и не важно. Я обожаю его таким, как он есть. Люблю прикасаться к его коже, чувствовать запах, зарываться руками в его волосы, оглаживать все упругие выпуклости, и чувствовать, как ему это нравится. Нет ничего приятнее этого ощущения власти над его телом. Знать, что могу довести его до оргазма руками, губами, делать, как он любит и восторгаться с ним вместе. Зная, что и он возьмет меня в свои сильные руки и превратит в пластилин, из которого вылепит новую меня — умирающую и воскресающую.
Что нас ждет дальше? Посмотрим. Я не стремлюсь окольцевать его. Неважно, где мы будем жить, и будем ли жить вместе, в принципе. Я согласна на то, что есть. Пусть оно будет таким каждый день, ближайшие лет двести, а там решим. Вообще, пусть все будет так, как есть. Как в «Дне сурка», когда один и тот же день может стать и самым несчастным, и самым счастливым в жизни. Смотря, какую цель поставить.
Теплые мягкие руки обвили мою талию, подтянули. Он привычно прижал меня к себе, поцеловал в основание шеи, мое любимое место, и мурашки побежали по коже. Поднявшись выше, чуть прикусил мочку уха, как я люблю, и шепнул: «Доброе утро, красавица!»
Я зажмурилась от удовольствия. И в молодости я бы повернулась к нему и принялась целовать его ответно, спускаясь все ниже, пока не остановит меня, и не откинется с нетерпеливым стоном.
Сейчас же я позволяла ему играть с собой, как девочка играет с куклой. Открылась без стеснения и робости. Позволяла любоваться собой, изучать меня, оглаживать и пробовать на вкус. И мне очень нравилась его чуткость и нежность. Он так же, как и я, не спешил, наслаждался сам тем, что приносило удовольствие мне.
Я закрыла глаза и стала лодкой в океане. Меня качали невесомые волны, то подбрасывая, то притапливая, то грозя штормом, то окуная в штиль. Пока горизонт не задрожал и не взорвался тысячью салютов, и длилось это целую вечность, вспыхивая новыми и новыми всполохами.
И потом он взял меня, мощно, на правах хозяина, захватил, как новую территорию. Я была ртутью в его руках, текучей, гибкой, подстраивающийся под его движения. Все для удовольствия — нам, нас, двоим, и для двоих. И только горячее дыхание, прерываемое стонами и нежным шепотом: «Люблю тебя!»
И, выброшенные на берег после шторма, мы лежали, обессиленные, абсолютно счастливые, влажные от пота и губ друг друга, и пахло медом и розами, и новогодней елкой, и хотелось есть и пить кофе, но так не хотелось вставать и отрываться от него.
Он снова целовал меня, и зарывал пальцы в мои отросшие почти до лопаток волосы, и не говорил, что любит, я это и так знала. И мне все равно было, кто целовал его раньше, кто садился на него, как хозяйка, кто прикусывал его грудь…
Дыхание снова стало горячим и частым. Грудь заныла, заскучала по его рукам. Я повернулась, села на него верхом, зажав его руки над головой и целовала его сама, скользя по нему, как змея по мокрой от росы траве.
Он закрыл глаза, откинулся назад, и получал свой приз.
Глава 40 На посошок
Настал день икс, он же свадьба, он же Новый год, он же адов апокалипсис. Ибо вчерашняя баня была чистилищем в прямом смысле.
По странному совпадению в одном месте собрался и девичник, и мальчишник. Наши потрепанные недавними событиями «мальчишки», может, и хотели тихо-мирно напиться и в кои-то веки отдохнуть от баб, то есть от нас. Но где план, и где Танька? Об ее неуемную непредсказуемость, как о волнорез, разбиваются любые планы.
Чья была светлая идея арендовать одну баню для двух разных компаний, не вполне ясно, но подозреваю Машку. Ибо народную пословицу «где все хреново, там Машка снова» никто не отменял. Хотя, Танька еще на трезвую голову, могла рассудить здраво, что во-первых, спокойнее, когда все на виду и под контролем, во-вторых, если будет скучно, то можно объединить компании.
Программа для нас была прекрасна. Массаж, хамам, караоке и умеренное винопитие. И все пошло куда-то не туда.
Начнем с умеренного винопития. Где-то мы просчитались, но где? Очевидно, норма у каждого своя. И то, что норма для меня, для Таньки — собачий смех. А Машка где-то посередине. Как и полагается известному явлению в проруби. И если я после пережитого стресса тяпнула коньячку и на этом успокоилась, то остановить Таньку — задача невыполнимая. Это может сделать только один человек. Она сама.
Так что невеста в баню явилась уже подготовленная. Не скажу «готовая», но тепленькая. А в этом состоянии она являет собой опасность для себя и окружающих. С ней такой лучше не спорить. Лучше, конечно, вообще не связываться.
Итак. Открывается дверь и вваливается невеста, в джинсах, джинсовой же рубашке, а поверх — свадебное платье, хорошо хоть не ее, а размера на два меньше, с пышной юбочкой-пачкой, с распущенным на спине корсетом. На голове — кокошник. На ногах — валенки. В руке березовый веник.
— Йоу, йоу! Бросание букета! — завопила она с порога и швырнула веник в меня. Я увернулась, она подскочила, подобрала его и принялась носиться за мной и хлестать меня им. Девки — Лулу и Амалька — хохотали взахлеб. А мне было не до смеха. Как говорится, у бегемота слабое зрение и большой вес, но это не его проблемы.
Наконец, она меня зажала в углу и, неожиданно нежно вручив мне веник, отступила, приплясывая и распевая:
— Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла! А это наша Маечка, красавица, стройняшка! А замуж собирается Танюха, а не Машка!
— Хорошо, что ты вспомнила, кто замуж собирается, — пробурчала я, потирая ушибленные веником бока. — А то с тебя станется, можешь и забыть!
— А как думаете, мужики стриптизерш заказали? — на слушая меня, сверкнула глазами Танька. — А давайте сами им закажем!
— Совсем, что ли? — рявкнула я. — Еще проституток им закажи! И цыган с медведем!
— Идея лучше! — Танька все еще была на своей волне. — Давайте мы притворимся проститутками!
— Не-ет! — простонала я. — Маша, останови ее!
Маша ничего не придумала лучше, чем позвать массажистов.
Ради девичника были заказаны, разумеется, красивые мускулистые ребята.
— Стриптизеры! — взвизгнула Танька и рванулась к ним.
Я перекрестилась и взмолила Бога о помощи.
Ангелы в лице наших мужиков явились на шум из соседнего отделения и были весьма озадачены видом Татьяны, гоняющейся за массажистом с криком: «Я невеста! Давай стриптиз!»
Увидев Павла, Татьяна тут же присмирела и, разведя руки в стороны, запела:
— Наш хор поет тебе, родимый, и вино течет рекой! К нам приехал наш любимый а ПалЮрич дорогой!
Все это так комично выглядело, что все ржали. Кроме меня. Потому что я чуяла беду неминучую.
Потом Танька запустила ламбаду, собрав всех в большую гусеницу и подпевая себе, завиляла бедрами, накрепко ухватив Павла за собой. Всем ничего не оставалось, как двигаться за ней, танцуя, кто как мог. Бледные массажисты болтались в хвосте хоровода.
Потом мы пили шампанское. Потом поливали им друг друга. Потом дрались на вениках. Потом репетировали выход жениха и невесты, только невестой был Павел, а женихом Танька. Пасечке очень пошел кокошник и платье сидело как влитое.
Потом мы пошли париться, все вместе. Чтобы не смущаться, в халатах. Там Танька предложила играть в мафию, и выпускать из парилки только проигравших. Машка упала в обморок. Ее вынесли и поливали водичкой. Она оклемалась, встала и тут только выяснилось, что Таньки нет. Она спала в сауне. В стоградусной сауне! Спала!
Холодея и вспоминая телефон «скорой помощи» я потрепала ее по щекам. Она открыла осоловелые глаза, вытаращилась на меня, вдруг подскочила и вынеслась на улицу — в снег. А там принялась кидаться во всех снежками и убегать от Павла на проезжую часть.
Все бы ничего, но мимо проезжала полицейская машина. Увидев их, Танька вытянулась по струнке, приставила руку к башке и заорала: «Наша служба и опасна и трудна!»
Полицейские остановились, Сергей в халате (в чем выскочили, в том и находились на улице) пошел с ними объясняться. Они поняли, вошли в положение и даже сфотографировались с Танькой и ПалЮричем, причем на ней оказалась фуражка одного из них. Отдавая фуражку, она умудрилась пококетничать со служителями закона, и когда я ожидала, что ее как минимум арестуют, один из полицейских попросил ее телефон. ПалЮрич моментально обиделся. И пошел в баню в прямом смысле. Она же, вместо того, чтобы бежать за ним, побежала топиться в неработающем фонтане неподалеку. Менты уехали от греха.
Кое-как удалось ее поймать, под руки препроводить в баню, за стол с самоваром и баранками. Машку тошнило в душевой. Толик сидел с ней, обмахивая ее веничком и брызгая водичкой. Девчонки давно сбежали к своим ухажерам, Ваньке и Антону. Мы с Сергеем обнялись в углу и жалели друг друга. А Танька с ПалЮричем на двоих пели душевные песни.
Кое-как удалось потом всех развезти по домам и самим добраться. Зайдя в дом, рухнули в постель и уснули почти моментально.
Утром все пошло по известному месту. Проснувшись, я сразу испортила сюрприз Сергею. Ну не то чтобы испортила, и не специально, просто встала с постели и меня повело, голова закружилась, я рухнула на елку и потом, вместе с ней — на пол. Елку я подняла и поставила, осколки игрушек замела под нее, вытащив предварительно какой-то сверток. Машинально развернула и ахнула.