– Спасибо! Спасибо! – прослезившись, умиленно кивал головой Нептун.
Как и откуда вынырнула сухонькая старушонка, никто не приметил. Как допустила это стража? Старуха дернула Нептуна за бороду и укоризненно затрясла головой.
Нептун смутился, высвободился из восторженных рук, оправляя одежды, на которых кое-где виднелись прорехи.
Могуч и велик морской повелитель. И единственным человеком, которого он боялся, была эта сморщенная старуха. Когда-то она шлепала самого владыку, а теперь ходила за его дочерьми. Была старушонка сурова и безобразна. Особенно уродливой казалась толстая бородавка у самого носа: темно- коричневая, да еще поросшая то ли волосом, то ли шерстью. Поговаривали, старуха знала колдовство и могла иссушить взглядом. Но Нептун в няньке Секлесте души не чаял.
– Эх! – сказала старуха. – Уже тринадцатую дочь я у матушки морской владычицы приняла. И всякий раз, ты, государь, устраиваешь невесть какой тарарам. Точно война! А ведь самое обычное дело – дитя родилось. Из-за этого шума никак не укачать.
– Молчи, старая, – беззлобно отмахнулся Нептун. – Дочка у меня родилась. Понимаешь? – и блеснул молодыми зубами.
Старуха вильнула хвостом!
– Ладно уж, баламут! Иди глянь на свое сокровище. А праздновать – это в парк, в парк, от дворцовых окон подальше! – и засеменила к дворцовой пристройке.
Нептун подмигнул приближенным, уморительно копируя неуклюжую няньку:
– Айда, ребята!
Но тут же окликнул ее:
– Эй, старуха, куда ты нас тащишь?
И в самом деле, миновав палаты, Секлеста приоткрыла дверцу в половину роста взрослого сома в деревянную резную беседку.
Гости неловко топтались за спиной Нептуна, начинали шушукаться. Начало празднеств вышло сумбурным, и многие из рыб поноровистей уже воротили морды. Того ли ожидали от морского покровителя. В прошлые годы океан разливался, затопив берега, когда буянил Нептун. А тут не стукни, не крикни. Да старая ведьма шипит:
– Куда? Куда? Тут и так тесно! – и раскидывает руки, загораживая вход в беседку.
Гости заходили по двое, по трое. Заглядывали в жемчужную колыбельку, где ворочалось розовое существо. Проговаривали положенное и, оставив подарки, тихонько уступали место другим.
Нептун, пристроившись на низком мраморном табурете, умиленно кивал гостям головой, не сводя глаз с новорожденной.
– Ручки мои и глазки мои, – растроганно шептал морской повелитель. – И носик точь в точь, как у меня!
Секлеста не выдержала:
– Что ты, ирод! Куда это на девичье личико эдакую картофелину?!
Но даже спорить у Нептуна не было охоты.
Поток желающих втиснуться в маленькую беседку измельчал, потом и вовсе иссяк.
Музыканты умолкли. Морской народец разочарованно расплывался по домам.
Младенец поморщился и пискнул.
– А что так тихо? – оторвался Нептун от умиленного созерцания дочери.
Маленькая Русалочка перекочевала на руки к бабке и блаженно умолкла.
– Ступай! Ступай! – Секлеста кивнула на дверь.
Нептун, чуть перебирая хвостом, выскользнул из беседки. Точно так же миновал двор. Встряхнулся. Кликнул грума. Приближенные зашевелились, повинуясь знакам Нептуна.
И лишь достаточно удалившись от дворца, морской владыка с облегчением выдохнул:
– Ну их к черту, бабье царство! Давай, ребята, ко мне. Хоть по-холостяцки, да ни одной старухи!
Морской народец, кто пеший, кто верхом, тронулся следом за Нептуном и свитой взбодренный. И по ту сторону морей, и по эту славился Нептун щедрым и веселым нравом.
Дворец Нептуна отделяло от палат жены и дочерей полдня пути. Так настоял сам повелитель еще в пору жениховства, а царица ему не противилась. Буйство мужа, кровавые охоты и пиры приводили царицу в трепет, и когда одна за другой пошли дочки, каждой из них царь возводил дворец – коралловый, мраморный или жемчужный, смотря по тому, в какую пору года дочь родилась. Мечтал царь когда-нибудь построить янтарный дворец, точную копию своего. Но сына морскому владыке боги пока не даровали.
Нептун приглушил вздох, исподлобья окинул взглядом спутников не угадал ли кто-то его мысли. И нарочито весело рявкнул:
– Что примолкли, холодные души? А ну, запевай!
Запели, кто в охотку, кто поневоле. Грянул нестройный хор голосов. Дружней заработали плавниками морские кони – впереди медово светился дворец Нептуна.
До дворца, где жила царица с младенцем, еще целых два дня доносились выстрелы пушек, а вода над головой окрашивалась радугой фейерверков. Русалочка от грохота вздрагивала, но не просыпалась.
Праздник гулял по морскому царству, волнами накатываясь на Голубой замок фей. Брызги веселья доносились и до черной изгороди логова морской ведьмы, разбиваясь о неприступные стены. И если в Голубом замке две старшие сестры терпеливо ждали, пока нарядится и прихорошится молоденькая фея, то кто знает, о чем думает ведьма в своем приземистом, точно прижатом к морскому дну жилище?
Феи, получившие приглашение Нептуна, могли не торопиться – праздник будет длиться неделю. А о ведьме Нептун забыл. Кто в радостный день хочет помнить о неприятном? К феям же каждую четверть часа посылали с напоминанием гонцов.
Голубой замок фей с любопытством наблюдал за своими обитательницами. Замок любил всех трех сестер, но особенно благоволил к младшей, Айе. Правда, заботу проявлял по-своему, любил подшучивать и дразнить. То запрячет заколку для волос, так что Айя и прислужницы сбиваются с ног, отыскивая ее. То, когда Айя, нагруженная подносом с кофе и сухариками, проходит в дверь, шевельнет паркетиной – и споткнувшаяся фея оказывается на полу, вся в крошках и кофейных потеках.
Айя, впрочем, платила замку тем же: в самую слякоть затеет красить стены – смотришь, стена пузырится, краска отслаивается. Замок бушует, хлопая ставнями. Или за завтраком, катая хлебный мякиш и поглядывая по сторонам, начнет рассуждать, что вовсе ни к чему на троих такие хоромы: и сыро, и не протопишь, как следует.
– Заведем себе домик, – мечтала Айя. – Три комнаты, кухонька. Вишни в палисаднике.
– Будем сидеть у самовара и пить чай из блюдец! – подхватывали, хихикая, сестры, но в открытую пикировку Айи и замка не вмешивались – себе дороже.
Вот и в день рождения царской дочери в Голубом замке стоял ужасающий грохот и тарарам. Айя во всеуслышание уже в двадцатый раз объявляла, что, если ее муфта с голубой шелковой каймой не отыщется, она подожжет замок с четырех углов.
– Хоть погреемся, – согласно кивали сестры. Наряженные, они уже второй день сидели в гостиной. Да-да, тут нет ничего удивительного. Феи существа особые, и время для них мало что значит. Рассказывают, жила фея, которая сто лет ждала, пока ее принц разбудит поцелуем. Так и состарилась, но с постели не встала. Поэтому ничего странного, что Лона и Флоринда лишь вздрагивали, когда Айя роняла фарфоровое блюда, разыскивая муфту на кухонной полке или грохотала в чулане, разбрасывая щетки и веники.
Когда Айя влетела в гостиную в очередной раз, у нее было отчаянно-счастливое лицо. В руке она победно сжимала муфту:
– Вот, но только мы никуда не едем! Я только сейчас вспомнила, что муфту носят зимой в мороз. А сейчас середина весны. И я вовсе не хочу на балу у царя выглядеть дурочкой!
Всякий другой убил бы сумасбродку на месте. Но сестры Айи были феями самой высокой пробы, а потому лишь кивнули:
– Хорошо, но мы все же поедем!
И разом взмахнули доставшейся им от прабабки кисейной шалью, чуть побитой молью, но вполне годной для праздников. Тотчас поднялся ледяной ветер. Стекла затянуло льдом, а сквозь приоткрытую дверь вихрь намел горку сухого снега. Замок закряхтел. Становилось все холоднее. Носы и уши фей покраснели, и Айя сдалась:
– Будь по-вашему, весна так весна, – и отложила в сторону злополучную муфту. Однако ворчать не переставала:
– Вот что значит родиться младшей сестрой – всегда старшие берут верх! Бедная Русалочка, одно у нас с ней несчастье. Чем бы порадовать бедняжку? Ведь у нее целых двенадцать старших сестер!
Лона и Флоринда, забывчивые, как все эфирные создания, вдруг охнули и, паря, точно лепестки, опустились в кресла.
– Как? – догадалась Айя. – Вы не подумали о подарке?
От огорчения феи на глазах усыхали, становясь все меньше. Замок забеспокоился – если они тотчас ничего не придумают, им придется переселяться в скорлупку грецкого ореха. А феи таяли и были уже почти невидимы. В голову сестрам приходили лишь мысли о банальных подарках, преподнести которые мог всякий. Стоило ли тогда столько лет учиться на фею?
– Послушайте! – сказала Айя, и ее голос больше походил на писк комара, а саму было трудно различить между шерстинок обивки кресла. – Ведьма Грубэ!
Феи воспрянули духом и чуть подросли. Мысль была опасной, зато привлекательной.
– И в самом деле, – протянула Флоринда, досадуя, что не ей первой пришла в голову эта замечательная мысль. – Старуха богата, как Крез. Быть не может, чтобы в закромах старой скряги не отыскалось диковинки!
– И к тому же, – подхватила Лона, – мы как- никак с ней родственницы. Просто стыд, что мы за столько лет не удосужились навестить престарелую тетушку!
– Ограбим? – деловито осведомилась Айя, вспоминая, что она в последнее время читала из жизни взломщиков.
– Фи! – одернула сестрицу Флоринда. – Попросим!
Лона лихорадочно рылась в ящиках секретера, выбирая что-нибудь на обмен: ни воровать, ни выпрашивать Лона не собиралась. Другое дело – поменяться. Но под руку попадались или совсем уж бросовые вещи, или те, с которыми фее было бы жаль расстаться. Наконец, она выудила из недр секретера серебряную брошку в виде земляничного листа с ягодой-рубином. С украшением у Лоны были связаны воспоминания о лихом рыжеусом гусаре, гнусном обманщике, у которого оказались целый выводок детей и жена камбала.
Феи отправили к ведьме гонца с вестью, что желают явиться с визитом. Отдали распоряжения замку присматривать за хозяйством и велели заложить экипаж. Нарядились в мантильи из отлично выделанных мышиных шкурок и выскользнули через боковой ход незамеченными – сталкиваться с соседями не хотелось. Им и так порой кололи глаза родством с морской ведьмой, и теперь бы всласть посудачили, дознавшись, к кому феи собрались в гости.