ьности человека.
В самый раз остановиться на главном достижении сезона — стройной геологической концепции, которая, как мозаика, наконец стала формироваться в его мозгу из отдельных разбросанных фактов и наблюдений, подкрепленных массой палеонтологического материала — одна собранная Русановым коллекция ископаемой фауны насчитывала 212 видов, значительно больше, чем у остальных исследователей вместе взятых.
Уже вернувшись в Париж и работая с литературными источниками, он обнаружил сходство в фауне силура Средней Европы, Новой Земли и Северной Америки. Тем самым подтверждалась мысль, зародившаяся в этих же местах год назад о единой океанской акватории, где обитали эти теплолюбивые организмы, — это означало, что в то время перечисленные территории были акваторией, а если точнее — дном единого обширного теплого океана, простиравшегося на тысячи километров через современный Северный полюс, о положении которого в то время самые смелые научные умы строили не менее смелые гипотезы. Факты находились в руках исследователя и обладали своей логикой, не поддающейся наскокам оппонентов.
Столь солидный вклад в мировую палеогеографию не снимал с Русанова проблем геологии самой Новой Земли, тем более что с поступлением новой научной информации их вырисовывалось, как сказал бы поэт, «тьмы, и тьмы, и тьмы». Очевидно, следовало найти некое руководящее звено. Основополагающим заключением стал для Русанова вывод о наличии «древней геосинклинали, ориентированной в палеозойское время (то есть между 250 и 600 миллионами лет назад. — В. К\) в направлении современного простирания Новой Земли» (1945, с. 255). Разумеется, со времени ее возникновения такая структура осложнялась многими вторичными нарушениями (природа, как известно, наших упрощенных схем не признает) в виде смятия отдельных слоев, а также многочисленными трещинами, разбивающими ее на отдельные блоки, вдобавок смещенные относительно друг друга — и в этой головоломке геологу надо разобраться с максимальной точностью! Неудивительно, насколько важно при этом выбрать правильное направление — Русанову это удалось. Теперь скопление разобщенных фактов стало постепенно приобретать стройное теоретическое объяснение, где отдельные факты и положения уже не противоречили, а взаимно дополняли друг друга. А сколько подобных построений у других исследователей порой незаслуженно кануло в Лету, тогда как другие, поначалу фантастические, с годами обрели статус неколебимых истин — к ним относятся и достижения Русанова, которых не поколебала даже новейшая глобальная тектоника плит, начавшая свое победное шествие во второй половине XX века. Разумеется, он использовал и важнейшие теоретические достижения своего времени — учения о геосинклиналях Ога. Подчеркивая теоретическое родство учителя и ученика, иные последователи Русанова говорили, что он занимался не столько геологией (подразумевая прежде всего поиск полезных ископаемых), сколько «огологией» — склонность геологов к юмору общеизвестна.
Теперь, когда была подведена теоретическая база, пора было задуматься о палеогеографии архипелага — о том, как в прошлом вела себя эта гигантская складчатая зона на продолжении Урала, включавшая и Новую Землю. А вот как в карбоне эта складчатая протяженная зона испытала поднятие, причем с многочисленными нарушениями в виде трещин, по которым внедрялась магма? А поднявшиеся горы, как известно, подвергаются интенсивному воздействию разнообразных разрушительных природных процессов — текучими водами, ветром, ледниками и т. д., когда расплавленная магма в виде диабазов оказалась на поверхности. Видимо, подобное повторялось не однажды. От более молодых мезозойских морских осадков (отложившихся 70-230 миллионов лет назад) почти ничего не осталось, если не считать редких находок белемнитов и аммонитов. С тех пор вместо острых гордых альпийских пиков и гребней хребтов на Новой Земле чаще встречаются древние выровненные поверхности, так называемый пенеплен. Здесь Русанов (видимо, первым в России) использовал новейшие теоретические достижения американской геоморфологической школы Уильяма Морриса Дэвиса из Гарвардского университета (США) с его идеей цикличности в формировании рельефа земной поверхности. Еще раз подчеркнем, что Русанов, несомненно, был в курсе последних достижений мировой науки и умел пользоваться ими. А дальше в условиях Новой Земли, по его представлениям, действовала классическая схема, когда оледенение сменилось наступанием моря, отступание моря — очередным оледенением, причем многократно, и все это находило отражение в формировании пород и рельефа архипелага. Так сформировался (без деталей) современный лик Новой Земли, каким она встречает на своих берегах каждого вновь прибывшего.
Разумеется, не забывал Русанов и практических результатов своих исследований, полагая, что «одна из задач науки состоит в том, чтобы давать общие руководящие начала, и дело практики — уметь ими воспользоваться» (1945, с. 242). В первую очередь это относилось к полезным ископаемым, даже если в его время это было делом лишь отдаленного будущего.
В первую очередь будущие колонисты Новой Земли, преимущественно добытчики морского зверя и оленеводы, нуждались в топливе, которое, судя по аналогии с соседним
Шпицбергеном, здесь также можно было ожидать в виде каменного угля, на что и надеялся исследователь, приступая к работам на Новой Земле. Однако его же собственные результаты, воплотившись в теорию, не оставили от этих надежд камня на камне: в палеозойском море углей на архипелаге возникнуть просто не могло. А более поздние мезозойские слои с маловероятными континентальными условиями просто уничтожались в процессе поднятия архипелага интенсивными природными процессами — водой, ветром, льдом и т. д. уже сравнительно недавно, разумеется по геологическим меркам. Оставался торф, которым он и предлагал воспользоваться, особенно на пастбищах во внутренних районах Новой Земли, где нельзя было надеяться на плавник. Правда, будущее показало, что возможности архипелага с точки зрения оленеводства весьма ограничены — запасы естественных кормов позволяли прокормиться здесь всего нескольким тысячам оленей. А торфа тоже оказалось немного, поскольку сейчас для его образования слишком холодно, и достался он нам из более теплого времени, так называемого голоцена (последние 10 ООО лет), которым Русанов практически не занимался.
Не сулило особых надежд на Новой Земле и железо, зато близкие по химическому составу минеральные краски охра и мумия могли составить конкуренцию аналогичным товарам на северных рынках при подходящей конъюнктуре. Интереснее обстояло дело с рудами цветных металлов, признаки которых, особенно медных и свинцово-серебряных, выглядели обнадеживающими для последующих поисков. Достаточно было строительных материалов — мрамора, аспидного камня и диабаза. Наконец, асбест и связанные с диабазами проявления благородных металлов платины и иридия — но все это, разумеется, в отдаленной перспективе.
Определенно полевой сезон 1909 года, даже еще не завершенный, оказался весьма плодотворным со всех точек зрения, но особенно в области геологии, как по результатам самих полевых наблюдений, так и по богатству идей на будущее. Осталось освоить результаты наблюдений трех экспедиций 1907, 1908 и особенно 1909 года, прежде чем заниматься уже другими проблемами, которые все больше занимали исследователя. Однако прежде надо было завершить блестяще проведенный сезон.
Русанов проводил свои исследования в Незнаемом заливе до 25 августа — видимо, эти девять суток были самыми значительными за все время изучения геологии архипелага. Возвращение в Крестовую губу заняло у него всего 16 часов, когда он получил порцию новостей самого разного характера.
Партия Крамера при возвращении 19 августа попала под удары очередного жестокого стока. «Буря разыгралась со страшной силой. Ветер прорывался из всех трех долин с востока на запад; но особенной силой обладал ветер, вылетавший из Северной Крестовой долины. Он образовывал смерчи, которые подымали воду темными столбами в несколько саженей высотой и несли их с ужасной силой к южному берегу на скалы… Шторм продолжался до 22 августа. Выйти из палатки, которую пришлось соорудить из разорванного паруса, не было никакой возможности. Страшный ветер поднимал морскую гальку и нес ее перед собою с такой силой, что палатка местами была в дырах. Песок, как сквозь сито, пробивался через парусину и засыпал глаза. В 4 часа утра 22 августа ветер успокоился» (1945, с. 125). Добравшись до места высадки, откуда начинался поход, пришлось ликвидировать последствия бедствия — освобождать от воды протопленный карбас, собирать разбросанное ветром имущество и т. д. Из потерь самым обидным оказалась гибель орнитологической коллекции.
Интересно, что чего-либо подобного люди на Карском побережье не испытали. Все описанное является яркой иллюстрацией к теории этих ветров, разработанной Владимиром Юльевичем Визе пятнадцать лет спустя на основе собственных наблюдений на Новой Земле во время зимовки в составе седовской экспедиции в 1912/13 году немного севернее. Возникновение этих сумасшедших ветров он объяснял разницей в давлении на окружающих морских акваториях, разделенных горами Новой Земли. Он-то и предложил заменить народный поморский термин «веток» или «сток» на новоземельскую бору по аналогии с новороссийской. Любой новоземелец, испытавший на себе ее крутой нрав, скажет, что в приведенном выше описании нет ни капельки преувеличения.
Вернувшись, Крамер и его спутники успели также собрать у промышленников сведения о ходе гольца и вылове трески и мойвы, причем изменения в улове он связал с колебаниями температуры воды в Гольфстриме у берегов Новой Земли, что делает ему честь с точки зрения научного предвидения. (Позднее это направление получило свое развитие в исследованиях целого ряда наших ученых, начиная с работ Николая Михайловича Книповича.) Промышленники также сообщили, что норвежцы похозяйничали в экспедиционном «стане» в бухте Сосновского, возможно, посчитав его брошенным. О