[638]. Ирония иронией, но Доре, вероятно, не желая того, озвучил очень важный тезис: у Запада была и есть своя Россия, вовсе на нашу страну не похожая. Образ такой России является не результатом её тщательного и вдумчивого изучения, а лишь продуктом европейской фантазии, «конструктом воображаемого», и в этом творческом деле можно хоть всю историю России, вплоть до настоящего времени, изучать, ссылаясь на «мэтра Франсуа».
Даже после того, как в 1879 году было доказано, что «Завещание Петра Великого» является фальсификацией[639], на этот документ продолжали ссылаться в пропагандистских целях. Ведь в пропаганде важна не истина, а формирование нужного мнения. Вот почему этот документ активно использовался в годы Первой мировой войны, потом этот текст был переиздан в нацистской Германии. Фальшивое «Завещание» оказалось очень востребовано сразу после окончания Второй мировой войны: в 1945 году о нём вспомнил президент США Гарри Трумэн. Сторонники фальшивого «Завещания Петра Великого» оказали непосредственное влияние на Уинстона Черчилля, произнёсшего в 1946 году знаменитую речь в Фултоне о «железном занавесе». Эта мистификация активно эксплуатировалась в Соединённых Штатах в эпоху разгула маккартизма[640], а потом в Великобритании после ввода советских войск в Афганистан[641].
Успех данного документа сопоставим с популярностью подложного «Дара Константина» и сфабрикованных «Протоколов сионских мудрецов». По словам Г. Меттана, «эта мистификация куда больше, чем властолюбие Николая I, послужила укреплению в европейском сознании первой половины XIX века идеи о „варваре у ворот" — о „кровожадном казаке", готовом растерзать европейскую цивилизацию при первой возможности»[642].
Нельзя не согласиться с С. Блан, что для Запада «Завещание» стало чем-то гораздо большим, нежели планом Петра, завещанным его потомкам: «Это наставление, заповедь или пророчество, своеобразная краткая Библия русского империализма и макиавеллизма»[643].
Как видим, этот документ оказался универсальным средством в антироссийской пропаганде. Как только отношения между Россией и Западом обостряются, как только Россия начинает усиливать свои позиции или активно заявлять о защите своих национальных интересов, сразу раздаются крики о «варваре у ворот», «русской экспансии» и «русской угрозе». В феврале — марте 2022 года европейские обыватели всерьёз ожидали прихода «русских варваров» и «азиатских орд», готовых уже в который раз завоевать Европу, поработить её жителей и угнать их в «пустыни Сибири». А в феврале 2023 года французы пугали друг друга тем, что русские появятся в Эльзасе (если судить, например, по комментариям к публикациям в газете «Le Figaro»).
Конечно, пройдёт какое-то время, и о подложном «Завещании Петра Великого» европейцы позабудут, но лишь для того, чтобы достать его из закромов исторической памяти в очередной раз. И снова поскачут жадные до добычи азиатские орды по пылающим страницам русофобской пропаганды.
«В Париже Росс»
Лишь на короткий период французами овладела мода на всё русское. Случилось это после того, как русские войска оказались в столице Франции, а император Александр I стал первым русским государем, ступившим на французскую землю после Петра Великого.
Конечно, парижане, находясь под воздействием наполеоновской пропаганды, были безумно напуганы. Но когда к императору Александру на заре 31 марта 1814 года явились представители Франции, умоляя его пощадить Париж, он, напомнив о бесчинствах французской армии и с гневом высказавшись о «человеке, который его обманул самым недостойным образом», заявил: «Французы — мои друзья, и я хочу доказать им, что пришёл воздать добром за зло. Наполеон — мой единственный враг <…> Итак, господа, скажите парижанам, что я вступаю меж их стен не как враг, и только от них зависит, чтобы я стал им другом»[644].
Парижане встречали армию боязливо и молчаливо, однако очень быстро страх прошёл, горожане почувствовали облегчение, мгновенно переросшее во всеобщий восторг. Французы не могли поверить, что перед ними ужасные варвары. Видя красоту русских мундиров, блеск оружия, весёлую наружность воинов, здоровый цвет лица их, ласковое обращение офицеров и слыша остроумные ответы их на французском языке, они так и говорили: «Вы не русские, вы, верно, эмигранты»[645].
Воззвание к парижанам, весьма мягкие условия Первого парижского мирного договора, восстановление на престоле династии Бурбонов, конституционная Хартия, сохранение Франции как великой державы — всем этим Франция была обязана императору Александру I. От своих офицеров и солдат Александр I потребовал безупречного поведения, предусмотрев суровые наказания для нарушителей, вплоть до смертной казни. Потом российский государь сделал всё ради скорейшего освобождения французской территории от оккупационных войск.
Вставшие лагерем на Елисейских полях и на Марсовом поле, поблизости от здания Военной школы, русские казаки стали предметом всеобщего любопытства, смешанного со страхом. Их высокий рост, впечатляющие усы, слегка раскосые глаза и смуглая кожа, не говоря о манере одеваться (шаровары и отороченные мехом шапки с киверами) и об их оружии (копья длиной более трёх метров и сабли, никогда не находящиеся в ножнах), — всё это беспокоило парижан и будто бы подтверждало образ диких орд, чуждых какой-либо цивилизации. Гуляющие парижане могли наблюдать, как казаки приводили в порядок свою униформу, стирали бельё, заботились о своём мелком скоте (овцах, козах, домашней птице), готовили еду прямо на земле. Поскольку казаков было очень много для столь ограниченного пространства (а они обжили его как сельскую местность), это приводило к разрушениям, гибельным для красоты Елисейских полей. В скором времени это привело к протесту со стороны префекта Паскье, а затем и к вмешательству царя[646].
Однако в итоге интерес возобладал над страхом. Несмотря на отдельные эксцессы, в целом встреча с новым миром стала для парижан настоящим когнитивным диссонансом. Юный Виктор Гюго, которому в то время было двенадцать лет, значительно позднее вспоминал, что казаки оказались кроткими, как агнцы, они «нисколько не походили на свои изображения; они не носили на шее ожерелий из человеческих ушей; они не воровали часы и не поджигали дома; они были мягки и вежливы; они глубоко уважали Париж, считая его святым городом»[647].
В это время «казак» начинает восприниматься иначе, а его образ приобретает двойственность: с одной стороны, это завоеватель и грабитель, с другой — победитель нового Аттилы, как стали именовать Наполеона. Как писал знаменитый поэт Пьер-Жан де Беранже, «да здравствуют наши друзья, друзья-враги!» О «врагах-союзниках», как мы помним, писал и Ш.-Л. Лезюр. А для консерваторов, противников Революции, казаки превратились скорее в символ надежды, чем страха.
Французская элита и общественность начали весьма быстро избавляться от глубоко укоренившихся в сознании антирусских стереотипов, а парижанами и парижанками завладела «александромания»[648]. На улицах столицы появились очень широкие штаны и круглые шляпы с узкими полями, подобные тем, что носили казаки. Когда пришла зима, дамы надели головные уборы, похожие на кокошники, мужчины облачились в рединготы, по краям отделанные каракулем. В 1816 году в предместье Тёрн вызвали фурор первые «русские горки» — аттракцион с кучей спусков и подъёмов, который посетители преодолевали на маленьких тележках[649].
Что касается знаменитого «бистро», якобы происходящего от русского «быстро», то современные исследователи полагают, что это, вероятнее всего, красивая легенда. Согласно историческому словарю французского языка «£е Petit Robert», слово «bistro» появилось во французском языке не ранее 1884 года и связано с французским «bistouille», что значит «скверный алкоголь», «отрава».
3 июня 1814 года император Александр покинул Францию и в сопровождении К. В. Нессельроде и Иоанна Каподистрии направился в Лондон, чтобы укрепить политические связи, завязавшиеся за время антинаполеоновской эпопеи с принцем-регентом Георгом. Вслед за царём Париж покинули русские полки. В 1815 году, после Ста дней, российский император не задержался во французской столице, но оставил во Франции солдат и офицеров русского оккупационного корпуса под руководством графа М.С. Воронцова, поддерживавшего в войсках очень строгую дисциплину[650]. В «Письме русского» (1844) Ф.И. Тютчев отмечал: «Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, — можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата. А если вам захочется узнать, кто был самым необузданным и самым хищным, — о, это уже не русский солдат»[651]. Самыми жестокими и хищными были, по общему мнению, пруссаки.
А ещё Александр I оставил в Париже трёх своих «доверенных лиц»: кровного врага Наполеона Бонапарта корсиканца Ш.-А. Поццо ди Борго, ставшего послом Российской империи во Франции, герцога Э.О. Ришельё, знаменитого «дюка», многолетнего генерал-губернатора Одессы и Новороссийского края, возглавившего французское правительство, и генерала Л. В. Рошешу-ара, племянника и приёмного сына Ришельё, ставшего военным комендантом Парижа. Все они были теснейшим образом связаны как с Россией, так и с Францией