[922]), когда Кюстин начал работать над своей книгой[923]. Безусловно, все эти собеседники симпатий к Российской империи не испытывали и вряд ли скрывали от маркиза свои чувства по отношению к России и её императору.
Помимо этого, Кюстин, ревностный католик, был убеждён, что вне католической церкви христианство было обречено на гибель. Поэтому, отправляясь в Россию, он заведомо не мог относиться к ней так, как к ранее увиденной католической Испании. Испания при всей своей жестокости и экзотике была ему понятна, Россия — нет. Испания для него была Востоком, а Россия — Азией, даже азиатчиной[924].
Пересказывать книгу Кюстина, пожалуй, нет смысла, она хорошо известна. Другое дело, что каждый читатель находит в ней что-то своё. Поэтому для одних Кюстин — откровенный русофоб; для других — вовсе нет, поскольку он якобы всего лишь рассказал правду о России, и русские такие и есть, да и в целом он написал много хорошего о России. Подобное мнение весьма распространено и по сей день, особенно в некоторых интеллектуальных кругах в самой России. Следует отметить, что обычный европейский обыватель, да и не только, несмотря на регулярные переиздания книги на Западе, в целом её не знает. Напротив, наши соотечественники, настроенные оппозиционно или критично по отношению к российским властям, очень ценят эту книгу как важный источник информации не столько о российской истории, сколько о системе российской политической власти. Например, Е.Г. Ясин в предисловии к книге французского исследователя Ж. Соколоффа «Бедная держава», в которой автор высоко оценивает идеи Кюстина, отмечает: «Сегодня наши государственники и националисты костят его (Кюстина — Н. Г.) почём зря. Злобный был маркиз, однако писал пусть неприятную, пусть с передержками, а всё-таки правду. Но мы не желаем слушать критику от иностранцев: у них самих, дескать, пригороды бунтуют и негров вешали»[925]. К этому добавляется ещё один момент: почему-то очень многие (как среди обывателей, так и среди отечественных интеллектуалов) убеждены, что взгляд со стороны — объективнее и точнее, а изнутри мы что-то важное не замечаем. Отчасти так и есть, но при условии, что у наблюдателя имеется действительно желание увидеть, а не подогнать увиденное под уже сложившуюся схему. Собственно, выше упомянутый Е. Г. Ясин и сам представляет ту же самую «вечную Россию», что и Кюстин, точнее, имеет ту же оптику восприятия, отсюда и его вывод: «…необходимы гибкие институты, высокие образованность и культура, неразрывно связанные со свободой и доверием. Они, однако, несовместимы с государственным деспотизмом, произволом, великодержавностью, съедающими силы народа»[926].
В каждой книге есть выводы, своего рода квинтэссенция того, что хотел сказать автор. Такое заключение, озаглавленное «Краткий отчёт о путешествии», завершает и работу Кюстина. Давайте посмотрим, какие выводы о России, по мнению самого автора, являются важнейшими.
Итак, Россия — страна непонятная, отсталая и дикая: «Русская цивилизация ещё так близка к своему истоку, что походит на варварство. Россия — не более чем сообщество завоевателей, сила её не в мышлении, а в умении сражаться, то есть в хитрости и жестокости»[927].
Не приобщившийся к подлинной, то есть западной, цивилизации, русский народ аккумулировал в себе самые отвратительные качества других народов: «У русских не было средневековья, у них нет памяти о древности, нет католицизма, рыцарского прошлого, уважения к своему слову; они доныне остаются византийскими греками — по-китайски церемонно вежливыми, по-калмыцки грубыми или, по крайней мере, нечуткими, по-лапонски грязными, ангельски красивыми и дико невежественными (исключая женщин и кое-кого из дипломатов), по-жидовски хитрыми, по-холопски пронырливыми, по-восточному покойными и важными в манерах своих, по-варварски жестокими в своих чувствах…»[928]
При этом русский человек не способен к созиданию чего-то нового и самобытного: «…весь его талант — мериться с другими; весь его гений — подражательство <…> Призвание русских — переводить европейскую цивилизацию для азиатов <…> Россия — общество подражателей, а всякий, кто умеет лишь копировать других, неизбежно впадает в карикатурность <…> За четыре века колебаний между Европой и Азией Россия до сих пор так и не сумела оставить делами своими след в истории человеческого духа, ибо национальный её характер изгладился под толщею заимствований».[929]
Русских даже нельзя назвать нацией, это просто сборище рабов под скипетром деспотичной власти и покровом тотальной лжи, лицемерия и армейской муштры: «…русского народа ещё и нет — есть только императоры, имеющие рабов, и вельможи, также имеющие рабов; народа они ещё не образуют <…> Какова бы ни была в России видимость, под нею всегда таятся насилие и произвол <…> Русский деспотизм — это лже-порядок, так же как наш республиканизм — лжесвобода <…> Образец всего их общества — армейский полк с его мелочною дисциплиной»[930].
При этом подданные, они же рабы, поклоняются самодержцу как языческому тотему: «Попробуйте же любить и защищать истину в стране, где основа государственного устройства — поклонение идолу! Ведь человек, который может всё, — это ложь, увенчанная царскою короной. Как вы понимаете, речь у меня сейчас не об императоре Николае, но о российском императоре вообще»[931] . Итак, власть в России априори не может быть иной, она деспотична и лжива по определению, хотя лично императора Николая Кю-стин всё-таки «пощадил».
Такая власть не может быть созидательной, более того, она губительна, поэтому Россия — это апофеоз смерти: «В России правительство над всем господствует и ничего не животворит. Народ в этой огромной империи если и не смирен, то нем; над головами всех витает здесь смерть и разит жертв по своей прихоти <…> человек здесь дважды лежит к гробу — в колыбели и в могиле. Матерям здесь следовало бы оплакивать рождение детей более, чем их смерть»[932].
Если внутри страны — тотальная смерть, то за пределами — стремление к постоянной экспансии: «В сердце русского народа кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям — одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетённых и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесённых лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами <…> Россия видит в Европе свою добычу, которая рано или поздно ей достанется вследствие наших раздоров…»[933]
Однако всё не так страшно, продолжает Кюстин, ведь способность лишь к имитации русских и погубит: «Из всего сказанного явствует, что будущность, которая мечтается русским столь блестящею для их страны, от них самих не зависит; у них нет своих идей, и судьба этого народа подражателей будет решаться там, где у народов есть собственные идеи; если на Западе утихнут страсти, если между правительствами и подданными установится союз, то жадные завоевательные чаяния славян сделаются химерой»[934].
И совершенно в духе гуманистов XVI столетия заканчивает Кюстин следующим назиданием: «Если ваш сын будет недоволен Францией, последуйте моему совету — скажите ему: „Поезжай в Россию". Такое путешествие пойдёт на благо каждому европейцу; повидав своими глазами эту страну, всякий станет доволен жизнью в любом другом месте. Всегда полезно знать, что есть на свете государство, где нет никакого места счастью, — ведь человек, по закону природы своей, не может быть счастлив без свободы»[935].
Как видим, ничего нового маркиз де Кюстин не открыл, предлагая читателю лишь полный набор негативных стереотипов о России. Нельзя не согласиться с Г. Меттаном, утверждающим, что заключение книги Кюстина — «это истинный шедевр русофобской мысли»[936].
Реакция и интерпретации
Книга Кюстина вышла в начале 1843 года и тут же разошлась, несмотря на весьма высокую цену в тридцать франков за четыре тома. В ноябре появилось второе издание, за четырнадцать франков тиражом в три тысячи экземпляров. И снова успех! Книга была переведена на немецкий, датский, английский языки, а сокращённая версия в виде брошюры была издана ещё на нескольких европейских языках. Всего было продано несколько сотен тысяч экземпляров. От одного издания к другому, Кюстин исправлял текст книги, дополняя его новыми фрагментами. В 1846 году вышли ещё два издания. Не осталось в тени и пятое издание, опубликованное в июле 1854 года, во время Крымской войны, что придавало работе Кюстина особый пророческий смысл[937]. Было ещё и издание 1855 года, в предисловии к которому Кюстин сообщает о выходе в Брюсселе нескольких пиратских копий его труда.
Книга имела большой резонанс; в каждой стране у неё находились как почитатели, так и противники[938]. Первых было гораздо больше, особенно в Германии. По словам М. Кадо, книга соответствовала глубоко антирусским настроениям немецких читателей. Уже в 1843 гаду немцы были возмущены якобы претензиями России на гегемонию в их собственной стране. Кроме того, у Кюстина было много друзей в Германии, и здесь он мог легче, чем во Франции, сойти за влиятельного и именитого писателя