Пётр Великий, по словам Леузон Ле Дюка, напрасно попытался превратить самодержавие в инструмент цивилизации: «Самодержавная власть может побрить мужиков и одеть их в европейские одежды, но не может вызвать процветание ума и расцвет разума». При Екатерине II власть стала ещё более развращённой и «самодержавие попало в публичный дом», а при Петре III и Павле I — в дом сумасшедший. Александр I — «галантный и мистический, он ошибался и мечтал, и так прошла его жизнь». Что касается императора Николая, то он вобрал в себе черты всех своих предшественников, но превзошёл их в хитрости. Столь же жестокий и беспощадный, как Иван IV и Пётр I, но более хладнокровный, сам уже головы топором не рубит, но жизнь человеческую абсолютно не ценит. Что ещё важно, Николай I придал самодержавию милитаризованный характер: «Невозможно сегодня представить самодержца иначе как в военном мундире и с саблей в руке.
Вот идеал!»[1138] Поэтому в то время, как все другие державы мечтают о мире, Россия только и делает, что жаждет войны и готовится к ней[1139].
Россия — «это варварское по своей сути государство, с невероятным постоянством играющее в цивилизацию». И далее начинается сеанс разоблачения: «Религия? Её там нет: под роскошным покровом православия, в которое она драпируется, скрывается скептицизм, часто доходящий до атеизма, или, по крайней мере, до сухого безразличия. Патриотизм? Тут совсем не понимают этого чувства. Просвещение? Оно дало цветы, но они бесплодны. Общество говорит на всех языках, но то великое, прекрасное и возвышенное, что на этих языках было создано, русские игнорируют»[1140]. Россия может быть по отношению к европейской цивилизации только «либо пародией, либо угрозой. <…> Россия — это трехголовое чудище, отталкивающее от себя Европу, и имя трём головам: крепостное право, православие и самодержавие»[1141].
В примечания книги автор включил, не сопровождая текст никакими комментариями, фальшивое «Завещание Петра Великого»[1142], которое, видимо, читатель должен воспринимать как неопровержимый документальный источник.
Особой критике Леузон Ле Дюк подвергает православную церковь. Наиболее отчётливо это проявилось в работе «Русский вопрос», написанной летом 1853 года, то есть буквально накануне Крымской войны. Работа состоит из трёх частей: «Князь Меншиков», «Греко-русская церковь» и «Россия перед Европой»[1143]. Нападки на церковь понятны, особенно с учётом того, что поводом к Крымской войне стал конфликт из-за покровительства Святым местам. Но здесь ситуация гораздо серьёзнее, поскольку мы имеем дело с истоками русофобии как таковой, а она своими корнями уходит в раскол церквей и принятие Русью христианства по восточному образцу. Правда, Леузон Ле Дюк полагает, что Русь приняла христианство в католической версии, ведь официально раскол церквей произошёл только в 1054 году. Поэтому православная церковь для него — «это католическая церковь, доведённая до состояния окаменения»[1144]. Эти слова принадлежат французскому католическому проповеднику Ж.-Б.А. Лакордеру, и Леузон Ле Дюк с ними полностью согласен.
Как утверждает автор, православная церковь — это «мёртвый институт»: «Если католическая церковь способствовала развитию цивилизации, протестантская — развитию мысли, то православная церковь всё вокруг себя атрофирует»[1145]. И дальше читатель видит потрясающий по своей «проницательности» пассаж: «Куда идёт этот мужик, куда идёт этот торговец, куда идёт этот служащий, которые, проходя мимо церкви, крестятся и машинально шепчут три или четыре слова молитвы? Один идёт в свою контору обкрадывать императора, другой — за свой прилавок обкрадывать своих клиентов, третий — в кабак, напиться. Не существует никакой связи между обрядами православной церкви и добродетелью. Это — гимнастика, только и всего»[1146].
Но вот если мы посмотрим книгу «Современная Россия», то увидим, что это совсем иная работа. Перед нами настоящий справочник с описанием различных аспектов жизни страны и русского общества, хотя в качестве заключения снова появляется подложное «Завещание Петра Великого». Однако в целом это уже не пропагандистская работа, а спокойное повествование, рассказ о том, как путешественник впервые оказался в России в 1840 году[1147].
Да, это взгляд европейца, к тому же, это взгляд француза, убеждённого в превосходстве своей культуры и цивилизации и снисходительно оценивающего «диких варваров». Но этот взгляд вовсе не злобный и не ожесточённый. Более того, Леузон Ле Дюк делает вывод: если Россия избавится от «варварского» института крепостничества, то она сможет стать одной из «великих европейских наций»[1148]. Создаётся ощущение, что Леузон Ле Дюк писал свои работы для разной публики, или у него были разные заказчики. В любом случае очевидно, что русофобия для него — лишь весьма удобный политический механизм.
Метаморфозы Рауля Бурдье: война как фактор превращения путешественника в пропагандиста
Ещё одним примером подобных конъюнктурных перемен может служить творчество французского писателя и переводчика Рауля Бурдье (1818–1855). Несмотря на то что Бурдье много писал о путешествиях, был переводчиком английских приключенческих романов, в том числе Майна Рида, информации о нём самом удалось найти весьма мало. Он был женат на дочери своего издателя и скоропостижно скончался в возрасте 37 лет, в тот же год, что и его родители, возможно, от холеры, вспышка которой наблюдалась тогда в Европе.
В 1854 году Бурдье опубликовал работу о Сибири, куда он якобы совершил путешествие в 1851 году вместе с русским предпринимателем, торговцем пушниной и бивнем мамонта Иваном Третьяковым. Примечателен тот факт, что эта работа была опубликована в одном томе с книгой французского филолога и журналиста Шарля де Сен-Жюльена «Живописное путешествие по России», первое издание которой увидело свет в 1853 году[1149]. Однако книгу Сен-Жюльена с позитивным взглядом на Россию исследователи порой трактовали как заказную работу, написанную на деньги русского правительства[1150].
Но вернёмся к путешествию Рауля Бурдье в Сибирь. Вероятно, что это путешествие — вымысел, так называемый философский вояж, пересказ того, что ранее прочитал Бурдье. Но в данном случае важно другое. Перед нами — повествование о сложном, но увлекательном путешествии в Сибирь и на Камчатку, в котором автор совершенно не касается политики, даже когда рассказывает о покорении русскими Сибири. И это очень показательно, ведь зачастую для европейцев Сибирь и Россия — это понятия синонимичные, а Сибирь — это квинтэссенция ада, место небытия. Вспомним маркиза де Кюстина, для которого Сибирь начиналась от Вислы.
Работа Рауля Бурдье о Сибири напоминает приключенческий роман с подробным описанием быта, нравов, обычаев народов Сибири, её природы, растительного и животного мира. Причём даже холод тут не инфернальный, как это часто бывает, когда пишут о России, а вполне переносимый.
Но вот началась Крымская война, и французам оказалось не до рассказов о Сибири. Зато Крым стал для них очень интересен[1151]. Рауль Бурдье не мог остаться в стороне и принял участие в создании большой коллективной работы, посвящённой Восточной войне. Он написал часть, посвящённую Крыму, его истории, населению, культуре, природе и климату и, главное, тому, что с ним стало после присоединения к России[1152]. И эта работа совершенно отличается по своему тону от рассказа о путешествии в Сибирь. Перед нами настоящий пропагандистский памфлет, который больше напоминает пасквиль, написанный в жёстком антирусском ключе, хотя Бурдье заверяет читателя, что его книга совершенно вне политики, это лишь рассказ о Крыме, созданный на основе описаний путешественников, историков и географов, которым французы до той поры слабо интересовались и который плохо знали.
В предисловии, датированном 28 октября 1854 года, автор чётко даёт понять читателю, что ему необходимо усвоить по прочтении этой книги. А усвоить он должен следующее: Крымское ханство до его «вероломной и одиозной оккупации» Россией было просто райским местом. Однако пришли русские, эти новые варвары и вандалы, и всё разрушили[1153]. И в таком плачевном состоянии Крым находится и спустя полвека после завоевания.
Русские в Крыму сознательно уничтожали всё: античные памятники, мечети, водопровод и городские фонтаны; они не уважали традиции и обычаи татарского населения. Их политика привела к опустению и стагнации почти всех городов Крымского полуострова: Керчи, Феодосии, Инкермана, которые к середине XIX столетия представляют собой, говоря его словами, «ещё дымящиеся руины». Однако Бурдье вынужден признать: что кое-что русские в Крыму всё-таки создали. Прежде всего, это Севастополь, построенный Екатериной II «для реализации её не просто имперских замашек, но для исполнения заветной мечты всех русских правителей — подчинить себе весь мир» и создать «всемирную империю»[1154].
Автор весьма впечатлён Севастополем, однако вывод делает в духе маркиза де Кюстина: Россия — это «царство фасадов», и всё в ней лишь видимость. Русские корабли пожирают черви, а укрепления не защищают порт со стороны суши и в целом негодные. Корабли построены из плохих материалов, а флот как таковой — просто «обман зрения», все деньги поглотила коррупция, матросы неумелые, а офицеры — неопытные