Всё это, безусловно, весьма трогательно, но зная, что писал Леузон Ле Дюк до этого, читатель вправе задать вопрос: а когда же автор искренен? Когда изливает на Россию потоки грязи, как в работах времён Крымской войны, или теперь? Можно было бы подумать, что он — русофоб по обстоятельствам, типичный флюгер, но вряд ли это так, поскольку даже в рамках одного и того же произведения его позиция очень неоднозначна. И в целом его неприятие России проявляется даже тогда, когда он, казалось бы, симпатизирует русским. Очевидно, речь идёт лишь о градусе русофобии.
Или же его позиция, что называется, «и нашим и вашим»? Сторонникам русско-французского сближения — роман «Иван», вторую часть романа о княгине Анне; тем, кого Россия раздражает — агитационно-пропагандистские работы времён Крымской войны, первую часть «Одиссеи русской княгини». Тем более, что на теме русофобии можно было спекулировать, зарабатывать политические очки, да и в прямом смысле слова зарабатывать, как после окончания Франко-прусской войны можно было использовать тему русско-французского сближения.
Сам Леузон Ле Дюк утверждал: ничего личного, только правда. Я бы сказала несколько иначе: ничего личного, только бизнес…
Концепция культурного градиента
Понятия прогресса и цивилизации, как их определил маркиз де Кондорсе в XVIII столетии, привели к появлению теории развития и теории рассеяния. Прогресс развивается поэтапно. В Европе продвижение либеральной модели в противовес самодержавию и утверждение цивилизации, превозмогающей азиатское варварство, породили теорию «культурного градиента».
Такие идеи развивались на всём протяжении XIX века, а в XX столетии эту концепцию в наиболее целостном виде сформулировал М. Малиа: «Моя основная мысль заключается в том, что не существовало и не существует Европы как однородного культурного целого, противостоящего России, что Европу следует изучать как целый ряд Sonderwege, „особых путей" (в том числе русского пути), которые образуют „градиент" — ступенчатый склон, спускающийся от Атлантики к Уралу»[1401].
Его идеи формировались в годы холодной войны, когда противостояние СССР и США воспринималось как проявление фундаментальной конфронтации Востока и Запада, истоки которой коренились в далёком прошлом. Концепция «культурного градиента» М. Малиа в этом отношении была более гибкой. По его мнению, отношения между Россией и Западом на протяжении веков были многогранными и включали в себя совершенно разные аспекты, которые следует анализировать не только через категории дипломатии и политики, но и через призму восприятия. В рамках концепции «культурного градиента» Россия рассматривается как европейская страна, а Европа — как конгломерат отдельных культур со множеством «особых путей» развития. Соответственно, необходимо изучать взаимодействие и взаимопроникновение идей и политических практик в этих культурах, включая Россию[1402].
Г. Меттан справедливо указывает на практический характер теории «культурного градиента»: в угоду конъюнктуре момента можно включать Россию в европейскую цивилизацию или исключать из неё. Когда Россия становится полезной, её начинают считать частью сообщества цивилизованных государств, указывая на её совместимость с Западом. Когда Россия воспринимается как угроза, теория градиента позволяет исключить её из числа цивилизованных стран и вернуть в варварство «со всем арсеналом привычных клише: авторитаризмом, атавистическим экспансионизмом, этатизмом (государственничеством), ретроградным консерватизмом»[1403].
Как справедливо отмечает В.В. Дегоев, говоря об англо-франко-русском сближении на рубеже веков и формировании Антанты, «в отличие от геополитических противоречий, которые удалось смягчить, русофобия оказалась настолько имманентной и устойчивой материей, что её невозможно было устранить официальными международными документами и даже тесными союзными отношениями. Достаточных средств профессиональной защиты от этого наваждения не нашлось даже у британской академической науки, славившейся своей более или менее объективистской, критической методологией. В крупных трудах по истории России русофобские „слабости" авторов зачастую одолевали их искреннее намерение трезво и спокойно исследовать проблему»[1404].
В результате, по словам Г. Меттана, «отставание» России рассматривается как абсолютная реальность и превращается «в неотъемлемый элемент и дискриминационный абсолют в соответствии с расхожим расистским суждением, что русский — варвар, подобно тому, как еврей — скряга, чернокожий — лентяй, а мусульманин — террорист. Отсюда недалеко до причисления России к врагам цивилизации, что, собственно, регулярно делают наиболее радикальные СМИ»[1405]. А после февраля 2022 года это стало нормой для большинства центральных западных изданий.
Наглядным проявлением концепции «культурного градиента» стало изменившееся восприятие России в мире в конце XIX столетия. Как отмечает А. Безансон, «великие русские романисты и композиторы, русский балет и русская живопись не только достигают европейского уровня, но впервые в истории начинают оказывать влияние на западную художественную продукцию. Различия между Россией и другими европейскими странами сглаживаются. Наступает эпоха интереса к „русской душе"; европейцы стремятся познать её и смягчить с её помощью свой рационалистический позитивизм»[1406].
Аналогичную мысль проводит Ж. Нива: «К началу двадцатого века отсталость России исчезла. Мы были наравне. Мы стали, по удачному выражению Иоанна Павла II, которое он позаимствовал у поэта Вячеслава Иванова, двумя лёгкими Европы»[1407]. По мнению А. Безансона, начиная с этого времени говорить о сколько-нибудь постоянном и едином образе России в глазах европейцев становится уже невозможно. В зависимости от политической обстановки и политических убеждений европейцы попеременно (а порой и одновременно) видят в России то средоточие всех надежд, то источник всех страхов[1408]. Собственно, так было и прежде, и два эти образа были теснейшим образом взаимосвязаны и использовались в зависимости от конкретных обстоятельств.
«Империя царей и русские» Анатоля Леруа-Больё: новый взгляд или смягчение старых мифов?
Итак, западный взгляд на Россию меняется в зависимости от политической конъюнктуры. Для Франции решающим моментом в трансформации образа России стало поражение во Франко-прусской войне 1870–1871 годов. Если сильная Франция испытывала к России по большей части презрение, к которому добавлялся страх, то Франция, обескровленная войной, изменила свой взгляд на Россию, стремясь найти в ней защиту от немецкой угрозы. Поражение в войне нанесло удар по негативному восприятию России и, начиная с этого времени, русофобия, затронувшая самые широкие слои французского общества, в том числе и низы, не только уходит в прошлое, но сменяется чувством прямо противоположным. Политическая обстановка, немецкие военные угрозы — все это побуждало Францию искать союзника в лице России, и именно это привело к изменению взгляда на неё и росту интереса к ней. Можно сказать, что «любовь» к России явилась обратной стороной ненависти к Германии.
Дело шло к русско-французскому союзу и, если можно так сказать, «золотому веку» (хоть и очень краткому) в истории двусторонних отношений. Именно тогда, в 1880-е годы, написал свою трехтомную книгу «Империя царей и русские» известный французский социолог и публицист Анатоль Леруа-Больё[1409]. В его взгляде на Россию самым наглядным образом проявилась концепция «культурного градиента».
Труды Леруа-Больё как в зарубежной, так и в отечественной историографии считают идейной основой русско-французского союза[1410], а его самого именуют французским славянофилом[1411], исследователем, открывшим новый взгляд на Россию и сформировавшим новое направление в россике. Так, современник Леруа-Больё, Э. М. де Вогюэ, чьё высказывание приводит на страницах своей статьи О.С. Данилова, отмечал: «…он увидел и вполне раскрыл нам огромную неведомую страну»[1412]. Сама же О. С. Данилова подчёркивает, что книга «стала тем произведением, по которому французы в XIX в. судили о России, она явилась работой-новшеством для французской исторической науки тех лет. Слависты, оценивая этот труд, в один голос утверждали — с выходом книги можно говорить о новом подходе к изучению России»[1413].
Кроме того, исследователи традиционно противопоставляют книги Кюстина и Леруа-Больё, подчёркивая, что во Франции сформировалось две категории русистов: сторонники Кюстина и приверженцы Леруа-Больё. Например, Ж. Нива отмечает: «Французские слависты делятся на два резко отличных типа: настольная книга одних — „Россия в 1839 году" Кюстина <…> другие предпочитают держать под рукой Леруа-Больё»[1414].
Однако столь ли кардинально книга Леруа-Больё отличается от работ его предшественников? Действительно ли она содержит абсолютно новый взгляд на Россию и русских и по этой ли именно причине стала популярной и читаемой? Только ли Леруа-Больё много путешествовал по России и изучал её изнутри, причём в самых разных аспектах? Или дело в историческом моменте появления книги, в изменившемся отношении к России и иных ожиданиях от неё? Попытаемся в этом разобраться.