Если в предыдущие десятилетия взвешенные и спокойные книги о России, не имеющие налёта сенсации и разоблачений, не были интересны французскому читателю, то в условиях наметившегося российско-французского сближения, когда Россия ста новится основной темой во французском политическом дискурсе и общественной жизни, книга Леруа-Больё пришлась к месту и ко времени. Тогда начала формироваться не просто мода на Россию, а любовь к ней, основанная на страхе перед Германией, когда французы, по образному выражению Ш. Корбе, русско-французский союз, этот брак по расчёту, быстро превратили в союз по любви[1467]. Отсюда и такой интерес к этой книге, которая оказалась не просто востребованной, но рекомендовалась к изучению во всех учебных заведениях, где готовили будущих славистов[1468]. Её читали именно поэтому, а вовсе не потому, что она содержала новый, доброжелательный и объективный взгляд на великую, огромную, но при этом вовсе не страшную Россию. Мода, однако, быстро прошла, и теперь книгу помнят разве что специалисты. А самые достойные из них удостаиваются престижной российско-французской международной премии имени А. Леруа-Больё, учреждённой в 1995 году и присуждаемой за лучшее российское произведение о Франции или за лучшее исследование в области французской литературы.
Утраченные надежды: коммунизма нет, а русофобия осталась
«Золотой век» в истории отношений России и Западной Европы продолжался очень недолго, до Октябрьской революции 1917 года. Далее наступает новый этап, выстраиваются новые отношения, появляются новые проблемы, связанные с противостоянием двух систем, однако мифы и стереотипы не меняются. Только теперь «деспотическая» власть приобретает обличье коммунистических вождей, однако народ остаётся таким же бесправным, а неизбывное стремление к экспансионизму находит воплощение в идее мировой революции[1469]. Как отмечает В.В. Дегоев, «русофобия получила „благопристойный" камуфляж» борьбы с большевизмом и органично соединилась с советофобией[1470]. Хотя параллельно формируется очередной «русский мираж», коммунистический, и на этот раз с советской Россией левые западные интеллектуалы связывают надежды на обновление и развитие. Всё повторяется, и уже на новом витке исторического развития старые мифы обретают новое звучание.
История восприятия Советского Союза является темой для отдельного исследования. Нам же важен следующий аспект: мир оказался разделён. Как пишет Ж. Нива, «Советский режим опять изменил равновесие, лёгкие были разделены, дышать всем стало трудно — и вам, и нам»[1471]. Однако классический взгляд через оптику «учитель — ученик» сохранялся и в это время, и предполагалось, что если Россия будет «учиться» хорошо, то угроза, которую она собой представляет, уменьшится. Соответственно, исследователи выражали надежду, что падёт коммунистический режим, и Россия будет принята в дружную западную семью.
Так, Ш. Корбе в 1967 году надеялся, что, несмотря на произошедший в 1917 году раскол, вновь отдаливший Россию от Европы, со временем эта глубокая рана затянется и после падения коммунизма Россия сможет, наконец, соединиться с остальной Европой, поскольку, по мнению исследователя, к середине XX столетия стало очевидным, что цивилизация имеет единый и универсальный характер: «Сегодня нации всё больше и больше понимают существующую между ними солидарность в поисках человеческого предназначения»[1472].
Спустя полвека Доминик Ливен, рассуждая о будущем России, отмечает, что её судьба «будет сильно зависеть от общей стабильности мирового порядка под эгидой Соединённых Штатов и от того, сможет ли Америка предложить России шанс стать чем-то большим, чем простой экспортёр сырья и энергоносителей, а также от того, захотят и смогут ли русские использовать этот шанс»[1473].
Э. Каррер д’Анкосс, возлагая в какой-то степени и на самих русских вину за сложившуюся ситуацию («в силу долгой традиции они готовы принижать сами себя, но одновременно убеждены в своих особенных добродетелях, что придаёт восприятию России русскими почти мистический характер…»), подчёркивает, что «есть пункт, по которому Запад и Россия могли бы легко понять друг друга: необходимость для России завершить наконец модернизацию, приняв политическую и экономическую модель, некогда приведшую Европу к столь впечатляющему уровню развития»[1474]. Представляется, что Э. Каррер д’Анкосс западный взгляд на русскую историю преподносит как самовосприятие русских: «Прошлое представляется русским цепочкой катастроф, в промежутках между которыми предпринимались попытки сдвинуть страну с места, чтобы позволить ей присоединиться к Европе и достичь её уровня развития»[1475]. Перед нами классическая схема видения России Западом, и Э. Каррер д’Анкосс воспринимает Россию как страну, жаждущую учиться у Запада, поскольку, по её мнению, это является естественным желанием любого другого народа[1476].
Или, например, А. Безансон, рассуждая о публикации книги М. Малиа, отмечает, что автор «сумел дождаться конца истории, логической развязки — крушения коммунизма, или, говоря иначе, возвращения России в русло общей истории человечества»[1477].
Об этом же пишет Ларри Вульф, подчеркивая, что распад СССР и падение Берлинской стены поставили перед Западом насущные вопросы: можно ли будет признать Россию частью Европы?[1478]
Дж. Кеннан, рассуждая о феномене книги Кюстина, отмечал, что если бы либеральная тенденция продолжилась и после 1914 года, «тогда мы просто забыли бы о неудачной попытке Кюстина понять Россию Николая I. Но 1917 г. и всё последующее радикально изменили картину»[1479]. В результате, по мысли Кеннана, идеи французского маркиза получили своё подтверждение спустя сто лет после написания книги[1480]. Как видим, американский историк и дипломат полагал, что, если бы Россия пошла по либеральному западному пути, книга Кюстина оказалась бы забыта, а взгляд на Россию был бы иным.
Коммунистической России давно нет, но о работе маркиза де Кюстина до сих пор хорошо помнят, а современное отношение к России и действия западных держав подтверждают, что дело вовсе не в коммунистической идеологии. Взгляд на сильную самостоятельную Россию будет «кюстиновским». Россия в глазах Запада зачастую воспринимается как стремящаяся к экспансии империя, а тот факт, что Россия может защищать свои национальные интересы и не может поступиться своей безопасностью, в расчёт не принимается.
Поэтому дело вовсе не в коммунизме, а в том, что сильная и мощная Россия Западу не нужна. Если и нужна, то в образе Зла, угрожающего всему «цивилизованному человечеству». Поэтому Россию нужно подвергнуть «культуре отмены», отменить русскую культуру, желательно, русских как таковых, отменить страну. Или же сделать Россию послушной и слабой, а после снова попытаться начать её учить.
История, конечно, никого ничему не учит. Как писал А. Леруа-Больё, история России была непрерывной борьбой за выживание, однако Россия всегда возрождалась и становилась сильнее. Вот этого «коллективный Запад» как раз не учитывает, каждый раз «открывая» для себя нашу страну заново. Мы должны понимать, что у Запада всегда была, есть и будет своя Россия, вовсе на нашу страну не похожая. И нам остаётся только делать дело, сохранять, защищать и преумножать нашу Россию. Быть сильными. Понимая при этом, что сильная Россия обречена на русофобию.
Заключение
В 1894 году русский историк И.И. Иванов, размышляя о традиции восприятия нашей страны на Западе, сложившейся со времён Средневековья, отмечал: «О России иностранцы пишут с давних пор, но, как это ни странно, пишут все в одном и том же духе. Об исключениях не говорим: они ведь случаются и отнюдь не уничтожают правила. <…> И так безотчётно пишутся громадные книги и пускаются по свету. Не легко потом будет разубедить всякого, кто начитается подобных ужасов. Да, одно слово русский будет казаться иностранцу ругательством, а Московское государство — тартаром»[1481].
Мы совершили экскурс в историю восприятия России на Западе. Безусловно, это лишь набросок, вовсе не претендующий на полноту, и это вовсе не энциклопедия русофобской мысли. Однако предпринятая выборка работ западных авторов разных эпох, смею надеяться, является весьма репрезентативной и позволяет подвести некоторые итоги, пусть и промежуточные.
Как читатель мог заметить, основные научные труды, посвящённые русофобии и восприятию России на Западе, составившие, выражаясь научным языком, методологическую основу данной книги, — это работы западных специалистов. Отечественным же авторам, на мой взгляд, изучать тему русофобии гораздо сложнее по той причине, что исследование именно русофобии как идеологии, а не «образов России», «образов Другого», «стереотипов восприятия», до сих пор в академической среде воспринимается как удел маргиналов и публицистов-пропагандистов. Поэтому серьёзные обобщающие труды ещё впереди. Однако сам факт наличия глубоких научных исследований, написанных на Западе уже в середине прошлого столетия, опровергает распространённый тезис о том, будто никакой русофобии нет и её придумали сами русские.
Да и слово